Дух внесмертный

(классический роман)

На чтение потребуется 17 часов | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск            18+

 

 

 

Утром пятого марта Эл проснулась от гула работающего в гостиной пылесоса. Восьмой час, так рано в её доме давно никто не шумел, она сама обычно вставала в марте чуть попозже, поскольку подниматься раньше не было производственной и житейской необходимости. Корова вечером доилась полностью, утром могла ждать хоть до девяти, да и молока сейчас она давала не изобильно, будто знала, что хозяйке больше не нужно. Случались даже излишки, которые в виде сметаны, творога, сливок и сыра, Эл отдавала молодой семейной паре с соседнего кордона. Они были ярые прогрессисты, вольнодумцы, своего хозяйства не имели, питались ультрасовременными биосмесями, но от натуральных продуктов для маленьких детей не отказывались.

Вставать раньше зимой и весной – бессмысленно, так как погода на день устанавливалась, чаще всего, часам к десяти, что позволяло решить, какие точно корма нужны зимующим животным по ситуации сегодня: белковые, энергетические, или углеводные, согревающие.

Сейчас она, конечно, хотела подняться, поздороваться с Эн, понять – как он чувствует себя после пятидневного кризиса, насколько ловок в быту, но решила пока не мешать мужику осваиваться, и смущать тем, что застукала его за столь легкомысленным занятием, как уборка. Но она сильно обрадовалась, что теперь можно будет разобраться во всём, ещё раз проверить сердце на возникшую за время болезни привязанность к пациенту. Да и вообще, выяснить – как он смотрит на своё будущее, как отреагирует на неё, на перспективу жизни здесь, в горах… А вдруг у него какие-то неведомые жизненные планы или – что гораздо хуже! – причудливые до неприемлемого взгляды на мир.

Впрочем, ей почему-то уже начинало казаться, что Эн именно тот человек, которого она долго ждала, и более того, что именно она для него тот человек, который ему нужен сейчас. Ни то, как и чем он жил раньше, ни её привязанность к Эду не помешают начать новую жизнь, как казалось, ибо жизнь по счастью пока не прекращается. «Подобрала старика… подобрала-ла-ла-ла… – думала она, напевая слово «подобрала» в мажорном звучании, – и не старика, а мужика…»

Наконец она, стараясь не рассыпаться, встала, прибралась, умылась и вышла в гостиную. Эн не то чтобы всюду навёл порядок – он и до него какой-то был! – навёл на предметы зеркального блеску. Теперь в доме двое, это значит, что усилий для придания себе осмысленности жизнь, если склеится, потребует от них в два раза больше.

Гость сидел у окна, смотрел на Олений лан, на раннюю оттепель, плачущую сверкающими сосульками, на весеннюю возню во дворе Форте и Пиано. В курятнике Камертон решительно наводил порядок. Его гарем некоторое время ещё скандалил, потом стих.

Эн обернулся на вошедшую Эл, поздоровался и смущённо спрятал голову в плечи… Слова в это утро не давались ни ему, ни ей. Она спросила его о планах на ближайшее будущее, он попросился пожить здесь немного. Эл была готова к такому повороту событий, предложив гостю, если есть нужда, взять вещи в гардеробе покойного мужа. Эн гордо отказался, заметив, что скоро ему пришлют кое-что из одежды.

На вопрос: «Кто пришлёт?» – он отвечал: «Близкие, внучка». Гость спозаранку сам постригся, укоротил бороду, отчего сразу стал намного моложе. Эл даже удивилась разнице между ним и тем старцем, которого она нашла в охотничьей ямке на Красном Носу.

Позавтракали они вместе, но молча, и только в конце, за чаем, Эн задал Эл несколько вопросов об окружающей кордон местности. Она лаконично отвечала, добавив: «Я почти на весь день уезжаю кормить животных, нет ли у вас желания поехать со мной, чтобы ознакомиться с местностью самому?» Он смущённо извинился, сказав, что сегодня ему не с руки, дескать, – кровь из носу надо сходить в город… Эл предложила подвезти его на вездеходе ближе к обеду, после первой ходки к дальним кормушкам, но Эн уклончиво отказался, заметив, что ему надо быть там до двенадцати часов. Мол, успею ли? Вполне, отвечала она, ходу вниз набитой дорогой, по оттепели, где-то часа два. Однако поторопила его, сообщив, на всякий случай, номер своего коммутатора: дескать, занесите в память вашего, хотя этого предмета при Эн как будто не было… Он натужно улыбнулся, мол, я запомню, извинился, попрощался до вечера, собрался и убежал указанной Эл дорогой… Она с тревогой посмотрела ему вслед, не понимая – что это за роковое пятое число и с чего это он так часто повторял его в бреду? Ей вдруг стало казаться, что Эн к ней уже не вернётся, или сгинет, или покалечится где-то в пути, не сумев подать сигнал тревоги, поскольку не запомнит номер её «комми»… Он же его запомнил, потому что повторял цифры, между открывающимися пейзажами, всё время пути до Красного Носа.

На месте Эн нашёл под знакомой пихточкой пакет с документами, включил коммутатор, занёс в него номер Эл, удивился ничтожному числу попыток связаться с ним – Эс и Эвы, узнал время – одиннадцать часов. То есть, появилась возможность ещё раз всё обдумать.

По осевшему набухшему водой снегу он подошёл к краю обрыва, откинул доски, заглянул в ямку. Свидетельства его силы и слабости составляли – обрывки верёвки, действительно пережжённой по замыслу вовремя, да выглядывающая из белой каши пустая бутылка марочного портвейна. Почему-то сразу появилась мысль засунуть туда записку, как встарь, закопав её себе в назидание.

Текст в голове, на удивление, не складывался, и Эн решил покуда вырыть в логове ямку, чтобы закопать бутылку. Однако под слоем мокрых листьев и острых камушков он вдруг обнаружил такую же, как и его, зелёную бутылку с запиской внутри… Вот это сюрприз! Не долго думая, Эн распечатал бутылку, бережно вытряхнул и развернул уже начинающий рассыпаться кусок бумаги. «Эта нора на обрезе Красного Носа вырыта мной в 2016 году и не раз спасала в трудную минуту… Охотник, боец и повеса, я стерёг здесь диких голубей, за что всем, кто меня не поймал, большое хулиганское спасибо. Ганц».

Эн очистил от снега одну из досок, присел, стал смотреть вдаль, задумался. Со скалы была отлично видна узкая долина, поросшая вверху пихтами, внизу – оголённым лиственным лесом. После атак оттепели все деревья сбросили оковы снега, стояли нагие и безжизненные. Они сейчас казались Эн какими-то металлическими, совсем утратившими от морозов способность к возрождению. «Неужели здесь ещё будет лето, беспечное и зелёное, – думал Эн, – неужели и осень придёт, живая, обременённая дождями… Из какого же металла изготовлен этот лес? Не похоже, что из биологических клеток, это скорее сплав меди с железом… Вон окалина проступила, вон ржавчина вылезла, вон выше у пихт – грязная окись, да и сами пихты, вроде бы дышащие на фоне жестоких опытов природы, кажутся мёртвыми, окоченевшими, несмотря на солнце. Нет, нет, братец, ты уже решил вроде бы жить, осталось чуть меньше часа на сомнения. Почему ты всюду ещё ищешь уныние… Наоборот, всё вокруг живое, состоящее из мелких кусочков других жизней, и скала под тобой живая. Слышишь – она вздыхает, растёт, осыпается по периметру камушками? Всё здесь думает, и мысль у каждого – в тысячах её интерпретаций! – одна: жизнь, как основа существования материи».

После этого неожиданного вывода, ощущения Эн круто изменились. Теперь перед ним волновался целый океан мыслей, и каждый новый участник бытия добавлял к волнам ушедших поколений свои пригоршни мыслей о счастье любить и быть любимым… жизнью. А чтобы все они не слишком-то заносились в своих претензиях на мир, им подареный, вдобавок к этому бесценному наследию, мысли о конечности жизни и смерть как вечная загадка бытия. И разгадать её никому, и даже всем нам вместе, не дано, к ней лишь можно прикоснуться, как к святым мощам, в попытке самим стать немного святыми.

Вдруг Эн показалось, что на другой стороне долинки, в голом лесу, на брёвнышке тоже сидит человек, тоже думает и от избытка чувств приветливо машет рукой. Эн автоматически помахал ему в ответ, но, внимательно всмотревшись, не увидел «на том берегу» ничего, кроме синих кинжальных теней на снегу… Тогда он нашёлся, наконец, что ответить другому человеку, из совсем другого времени, достал блокнот, начертав: «И я здесь был судьбой от смерти спасён. Вновь рождённый, художник и эстетический смутьян, Эн. 5 марта 2101 года», закупорил послание в свою бутылку, записку Ганца вернул на место, закопав обе бутылки ещё глубже, чем прежде.

Эн понимал, что Эл где-то там, в своих лесных хлопотах, сейчас волнуется о его судьбе, поэтому первый раз по «комми» он коротко поговорил именно с ней, успокоил, спросил – не взять ли чего в городе к ужину? Например, водки… Нет, отвечала Эл, всё что требуется, уже есть. Далее, был разговор с нотариальной конторой – там, сказали, что, несомненно, ждут его отказа и ждали бы, точно, ещё сорок минут… По договору. Теперь его визуальное обращение уничтожается, составленные ранее посмертные бумаги аннулируются… – Эн перебил юриста – кроме договора наследования: мастерская переходит к Эве.

«Живой, живо-о-ой!» – с радостью воскликнул Эн после общения с клерком, возможно, не совсем ещё вникая в смысл этого слова. Далее он возбуждённо поговорил с Эс, узнал, что чудо – вакцина уже в клинике, что ведётся тонкая биологическая подгонка к введению её конкретным больным. Обрадовался и «на радостях» соврал ему, что сам он уехал в длительную творческую командировку на природу и раньше лета вряд ли появится. Эс, ожидаемо, разлуке не огорчился, начал петь панегирики жизни, ибо и сам был вором, обокравшим смерть.

Следующий разговор с Эвой предполагался тяжёлым и драматичным, однако против ожидания внучка к его поступку отнеслась с пониманием, записку в вазе читала, но почему-то была уверена, что ещё услышит его голос. Эн даже стал внутренне досадовать на то, что в нём предполагали труса, но Эва смотрела на положение дел иначе. Жизнь – это хрупкий стеклянный дар, который ударом молотка так просто не разбивают, по волеизъявлению не отвергают, и она, дескать, верила, что её дед, во всех смыслах для неё пример, рано или поздно найдёт в себе мужество это наконец признать, снова начнёт творить, поскольку у художника других методов доказать свою силу, кроме как делать мир лучше, нет. Затем внучка сказала, что, с его разрешения, они поживут пока в мастерской, но как только он, мол, появится, то сразу найдут себе кров. Эн, как и в случае с Эс, возразил, что раньше лета он не объявится, а сейчас живёт на кордоне Ганца в национальном парке «Сияющий мир». Эва спросила: «Кто такой этот Ганц?» Эн отвечал, что точно пока не знает, а далее рассказал о том, как несколько дней в начале марта тяжело болел, и за ним ухаживала одна добрая женщина, местный лесничий.

Поскольку Эва именно сейчас находилась в мастерской, то Эн с помощью видео отобрал кое-что из своего гардероба, плюс ряд нужных вещей, попросив внучку прислать это в ближайшее время на почтамт Ключей. Сыну и невестке он передал через Эву привет и очень сильно удивился тому, что о его исчезновении они ничего толком не знают. Внучка успокоила Эн: мол, она настолько верила в него, что ничего им пока не сказала… А привычки общаться между собой по «комми», даже для проформы, у него с сыном отродясь не было.

Эн принял сообщение как должное, вдобавок передав привет Эшу, на что Эва лишь загадочно улыбнулась. Лицо у неё было свеженькое, глазки светились, но видимо и Эн сейчас сиял, как надраенный пятак, потому что Эва в конце разговора засыпала его комплиментами – дед, дескать, ты помолодел, выглядишь на десять баллов, но может быть тебе, раз всё так хорошо, и палитру прислать, и всё остальное для живописи? На это предложение Эн лишь сморщился, попросив внучку до поры не форсировать события. Надо созреть, осмотреться, понять все события последних дней для себя… В конце разговора Эва восхитилась видами за спиной Эн, а он в ответ сделал для неё круговую панораму местности, стараясь, чтобы пасть его «могилы» не попала в кадр.

Потом Эн накрыл яму досками, забросал камнями, собрался было уж идти в город, но внезапно замер от удивившей его картины. Рядом со старым дубом, только шишечками почек, из под просевшего от тепла снега вылезло несколько крошечных побегов, дубков. Они были явно настроены боевито, они не хотели отдавать никому свою родину, свой личный космодром для старта в синюю вечность времени. Хотя им ещё предстоит побороться за место под солнцем, ибо молодая гвардия пихт – эти немигающие оккупанты – имеет свои представления о добре и зле, о справедливости силы. Правда, у прутиков есть и защитник: покрытый шрамами, корявый титан… Этому дубу, могучему умирающему гордецу, лет триста, не меньше, он старше Делакруа, Уитмена, Толстого… И тут Эн явился знаменитый отрывок из «Войны и мира». «Да это тот самый дуб», – подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и тоже время вспомнились ему… «Нет, жизнь не кончена… – окончательно, беспеременно решил князь Андрей. – Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это… чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь… чтобы на всех она отражалась и чтобы все они… эта девочка, Пьер… жили со мною вместе!» Точнее, как ни крути, не скажешь.

Эн оглянулся на сиреневые дали, тающие во времени, и в нём, пусть не князе, но человеке не менее благородном, тоже пронёсся целый ураган воспоминаний, образов, потрясений, метафор… Он вымел отсюда, со скал, старую почву его жизни, каменную и бесплодную, а на её месте – против законов физики, химии, биологии, но по законам поэтики! – буквально на глазах стал появляться новый жирный чернозём, который очень скоро прорастёт огненными цветами жизнелюбия.

«Мы будем с тобой жить, – пообещал «своему» дубу Эн, – мой друг, мой оппонент, вцепившийся во время лихими корнями. Не с ними я боролся, а с собой, а для проформы – думал, что с кем-то… Ты оставил потомство – эти упрямые ростки, их несколько, возможно под снегом ещё с десяток. У меня настоящий росток один – Эва, хотя есть ещё ценители, им мои картины будут ещё нужны и помогут во время генеральных уборок сознания, есть Эс, одинокая женщина – Эл. Теперь, когда я, можно сказать, родился вот здесь заново, это моя Родина, а жизнь в лесу, жизнь во второй раз, пусть будет как бы не всерьёз, но надолго… Словно это престижная командировка в найденный мной рай, в возвышенный парадиз души, избежавшей гибели…»

Напившись живой воды из родника, Эн отправился дальше. Теперь ему предстояло сходить в город, чтобы купить для себя ряд нужных мелочей на первое время, ибо в «последний путь» он отправлялся совсем уж налегке… По дороге местами расплылись лужи, тут и там мутные ручейки пересекали путь. Высокие думы Эн отложил на потом, а сейчас обыкновенно любовался прорывом весны, глотал чистый воздух, играя, топал по нетронутой обочине, где было возможно.

Пути до реки он не заметил, поскольку искал встречи с ней, но по неопытности ожидал её увидеть спокойной, прозрачной, как невинная невеста. Однако вода оказалась бурной и грязной, словно сорвавшийся с цепи свирепый пёс. Реке было плевать – что о ней там думают юные поэты и старые лирики, река выполняла ответственную работу: она смывала с лица земли косметику покоя, смешивала витаминные коктейли, готовила морщинистую кожу к целебным маскам хлорофилла, к массажу громом и молниями. Работа грязная, следует признать, насильственная, и никакие метафоры её не озолотят.

А Эн об этом, кажется, забыл, потому что город отшибает нюх на весну основательно, ведь там всегда одно и то же, если разобраться, время года – серое комфортное безвременье полного желудка.

Зато водопад, что прежде навевал печаль, порадовал… От тоски не осталось и следа – настоящий поток, пусть тоже не идеальной чистоты, но настырный, агрессивный, перспективный! – рыча, срывался со скалы, обрушивая под собой целые глыбы льда… Ассоциации напрашивались сами, но Эн только отмахнулся от них, прошёл до ресторана, миновал курортный парк, удивился стайкам беззаботных отдыхающих, купил себе нужные вещи, перекусил даже и отправился восвояси.

Во второй раз минуя бюветы, он снова поразился тяге людей к себе подобным. Эн и раньше пребывал вдали от людей, хотя по теории, работал для них, на общее дело, но жил высоко на мансарде, тихо вёл потолочную жизнь, предавался живописи, баловался рисунком. И этому парадоксу – то есть, отторжению мира людей, при страстном желании служить ему! – он не мог найти объяснения, успокаивая себя тем, что художник инфицирует мир фантазией, от которой души становятся невесомы. А это значит, что ему, как провокатору и носителю бацилл иносказательности, лучше держаться от всех подальше… Теперь Эн и вовсе получил шанс стать в буквальном смысле небожителем, так как от кордона Ганца сразу начиналось небо.

Эта счастливая мысль пощекотала ему нос, он даже раз чихнул, с любовью посмотрел на клиентов в загородном ресторане, распевающих караоке, и побежал от них поскорее для их же пользы…

В пути Эн то спешил, то плёлся, то озирался, то застывал перед иной диковиной, не разбирая времени и забывая обо всём на свете… Кроме этого розового света, льющегося с вечерних небес, кроме валуна, похожего на спящего медведя, кроме шалой радуги у водопада, кроме посиневшего, от налетевшего морозца, снега… И всё ему теперь казалось уместным, провоцирующим любовь к жизни, и он искал это «всё» везде, и алкал его почти до самозабвения, до беспамятства.

Пришёл в себя Эн у Красного Носа, предупредил Эл по «комми», что он уже рядом, вы, мол, не беспокойтесь… Не беспокоюсь, ответила она, но чем-то выдала себя, отчего Эн стало необыкновенно тепло… Кто о нём в последнее время беспокоился? Лишь внучка, да и то, разве из долины её юности можно почувствовать – каково там, на вершине? И даже записка, недельное отсутствие Эн её особо не тронуло.

Молодым кажется, что наверху всегда хорошо… И поэтому они должны вроде бы завидовать старикам: сколько лет счастья им удалось заполучить, нам бы сколько! Но это в идеале… На деле же, как увидишь подобного рода «богатого ветерана», чаще со шрамами везений, как рассмотришь панцирь его болячек, как заглянешь в его пустынную душу, так и ужаснёшься, и побежишь от этого Счастливцева куда подальше, давая себе зарок не стать в своё время таким же. Но страшную клятву непохожести выполнят лишь единицы.

С рывками и остановками, Эн добрался до хутора уже на закате. В гостиной топился камин – причём, не какой-то газовый, а дровяной! – был накрыт красивый стол, Эл – похорошевшая, сияющая, причёсанная, с улыбкой хозяйничала на кухне. Она предложила гостю, смущённому уровнем встречи, принять сауну, душ, пожаловать к столу. Вещи, если что нужно постирать, оставьте в предбаннике, дескать, брошу в машинку – через полчаса, пока вы то-сё, они будут чистыми и сухими. Тут Эн ещё больше смутился, ведь за несколько дней беспамятства он сильно заплесневел, провялился, поэтому бельё было решительно выброшено в мусор, заменено только что купленным, вещи осмотрены на предмет отсутствия неких постыдных улик. Вот уж, воистину, верна современная поговорка: не думай, как одеться, а думай – как раздеться! Затем Эн, ликуя, нырнул в умеренно прогретую крохотную сауну рядом с ванной, устроился на полке, слушая себя, затих.

Минут пять сухое тело словно вбирало тепло, не реагировало на жар, но едва Эн, бросив условности, принялся яростно охаживать себя игольчатым массажёром, – сдалось, истекая мутным потом. Он слышал, как у позвоночника шипела его чуть не скисшая плоть, как плоть неприлично стонала, освобождаясь от скверны. Ему, конечно, хотелось попариться подольше, забыть о времени, но следовало поторопиться. В ду?ше Эн ждала новая мочалка, большое, пахнущее персиком полотенце. Он обмылся с удовольствием, растёрся, как мог уложил волосы, одел уже чистую одежду, вышел в гостиную, сглатывая слюнки.

Основным блюдом ужина Эл назначила варёную, но обжаренную до корочки картошку, чуть припорошённую сухим укропом, с крохотными котлетками из искусственного мяса. Дополняли это солёные грибочки, квашенная капуста, овощная нарезка, маслины. Центр стола, естественно, заняли наливки двух видов: смородиновая, черничная, и самогон двойной очистки, настоянный на грецком орехе… Цементировала композицию шипящая минеральная вода своего розлива. Простенько, со вкусом, в хуторском, ещё экзотическом для Эн духе.

Эл пригласила гостя к столу, несколько убавила тёплый верхний свет в плетёном абажуре, села, задумалась, словно успокаиваясь от дневных хлопот, предложила выпить за знакомство, за то, что больной, наконец, здоров. Эн извинился за вторжение и хлопоты, пообещав возместить все расходы, отработать «сколько и как следует», а потом предложил тост за хозяйку, считай вытащившую его с того света… В итоге первую рюмку каждый выпил за своё, подразумевая между собой уже нечто общее.