Дух внесмертный

(классический роман)

На чтение потребуется 17 часов | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск            18+

 

 

 

Вернувшись в мастерскую, Эн переоделся, хлебнул толику портвейна, подошёл к окну, чтобы проводить этот памятный день, посмотреть, как мгла постепенно перекрашивает пейзаж напротив…

Буря унялась, и только мелкая снежная крупка время от времени срывалась с небес – будто солила пресную, раскисшую Землю. Окна в домах по соседству горели теплом, кое-где люди также стояли у своих окон, смотрели на улицу, кое-где в глубине ещё не зашторенных комнат читалась неясная внутренняя жизнь, грелся ужин, светились мониторы Портала. Ужасных труб, в которых так позорно заплутала душа нашего героя, отсюда видно не было, и подумалось, что напасти, пережитые ею сегодня, только приснились, нечаянно обожгли сознание возгоранием фантазии, бунтующей вне связи с толковым делом.

Эн дождался, когда в округе начнут задёргивать шторы, опускать жалюзи, прятаться от стужи, от любопытных взглядов соседей напротив, и отправился на кухню – выпить крепкого чайку, перекусить, чтобы проглотить столь непростой для себя день, подтолкнуть его к выходу, отправить туда, откуда не возвращаются.

И тут его ждал очередной сюрприз: на крохотном диванчике у окна сидя спала Эва… вместе с незнакомым бородатым парнем, обнимающим её крепкой мужской рукой. Но не нахально, не как собственность. Эн чуть оторопел, замер, потом осторожно развернулся, чтобы выйти в недоумении, однако проснувшаяся внучка окликнула его:

– Деда, это ты? Я искала тебя весь день через «комми»…

Парень тоже очнулся, быстро убрал руку с плеча Эвы, покраснел, сел строго вертикально, с трудом выдавив из себя:

– Здравствуйте…

– Привет, молодые люди! Извините, что помешал…

– Это мой друг – Эш, это дед – познакомьтесь!

Эш вскочил, протянул руку и так сделал несколько шагов вперёд.

– Ну, а меня, наверное, ты уже знаешь, как зовут? – хозяин с едва уловимым прищуром, но без неприязни, обшарил гостя.

Ладонь у «нового друга» оказалась крепкой, сухой, шершавой. Эн даже подумал, что Эш из малой армии простых работяг, нужных пока цивилизации, но тут же, по едва уловимым приметам, он вдруг понял, что перед ним молодой собрат, художник, возможно, скульптор.

– Мы гуляли здесь неподалёку, – стала оправдываться Эва, – немного подмёрзли, подмокли – вот и зашли сюда на огонёк, а тебя нет. Куда ты пропал, дед? Я уже беспокоиться начала…

– Понимаете, молодые люди, в новом мире я ничего не смыслю: перед обедом решил навестить Эс, пошёл как обычно пешком, был уже на полпути, но тут началась буря, я попробовал с помощью «трубы» добраться до больницы, но настолько в ней запутался, что за четыре часа мучений не смог одолеть расстояние, на которое пешком, при нормальной погоде, трачу час с хвостиком… Ох, и натерпелся я там всякого! Больше всего стыдно за свою бестолковость…

– Там очень легко сориентироваться, дед. Всё проще, чем кажется на первый взгляд. Я дам тебе как-нибудь урок с помощью Портала.

– Не нужно мне это уже, внучка. Вы-то сами, почему в «трубе» не отсиделись, если «всё проще, чем кажется», как ты говоришь?

– Тебя хотели навестить, а перед тем решили погулять по слякоти, ведь это занятно. И поучительно: музыка ветра, поэтика бури…

– Смотрите, не заболейте от этой ледяной поэтики!

– Ты и сам постоянно рискуешь…

– Я закалённый. Нынешняя молодёжь – не та, поверьте мне. И это не старческое брюзжание, факт. Там в трубах, в замкнутых цивилизацией мирках, природный иммунитет явно теряется, его подменяют суррогаты здоровья, к которым человек прикован, будто раб… Что же мы стоим! Давайте чайку организуем и поболтаем, если есть время!

Эва, вдруг смущённо спохватившись, начала собирать к столу, Эн некоторое время приглядывался к новому гостю и вдруг спросил:

– Художник, скульптор?

– Ещё не определился… – ответил Эш.

– Случается. Если бы начать всё снова, то я попробовал бы себя в объёме. У меня дед был скульптором, меня звал, да я ускользнул.

– Ваш дед известный мастер, его работы на века. Иное дело, что памятники он делал не Петру, и поэтому не будет у него известности Фальконе, да и его материальных возможностей… Впрочем, создавал он память о достойных людях и событиях, всегда получая в итоге что-то неповторимое… У нас в художественно-промышленном училище его часто ставят в пример. И ваши работы мне тоже с детства хорошо знакомы: родители люди культурные – преподаватели музыки, вот и таскали чадо по выставкам, заражали ядом поиска совершенства.

– Не знаю, что ты там видел у других, но мне до совершенства было очень далеко: не раз случалось, что я, как тот Репин, уже на выставке, вечером пытался подправить картину, свести концы с концами…

– А стороны всё выглядело гладко и убедительно: техника, цвет.

– Внутренняя установка у меня такая же, как у Фолкнера. Он самые сильные свои вещи, написанные под давлением внутренних причин, а не внешних, вроде безденежья, считал самыми большими своими неудачами. Это оттого, что хотел в них добиться от себя большего, а получил лишь то, чем восхищаются все вокруг. Кроме него, однако. Ведь он один знал – что задумывалось, и что в итоге вышло. Строго себя судил.

– Ну, до такого рода «накручивания себя» мне ещё очень далеко, понять бы предмет, найти цель, тему… Определиться, то есть.

– Определишься. Волка ноги кормят, как говорят в народе, а вот художника – руки и взгляд ведут в дали, видимые лишь ему.

– Да, да… Это и есть поиск темы, только тебе на свете понятного предмета исследования, которому ты будешь предан до конца. Хотя бы до конца определённого жизненного периода… Задумок много, но вот реализованных – одна, две. Учёба пока не даёт расправить крылья, да и негде работать. То есть, работать широко, масштабно, с размахом.

– Вот видишь, говоришь, что далёк от накруток, одновременно сам их ищешь. Но ты не одинок: мы все через это проходим. И рецепт лечения не оригинален: учиться руками и душой. То есть, пахать.

– Ясно, но я о другом – не погрязнуть бы в поисках совершенства ради совершенства, либо не натолкнуться на внутреннюю пустоту. Есть у меня знакомый, ну допустим, художник… Так вот, болтали мы с ним недавно на дне рождения одного из наших, и он с горечью рассказал мне, что закончил художественную школу, училище, институт – в сумме наберётся лет пятнадцать обучения, кроме обычной школы! – и теперь, по окончании того, сего, и прочего… на тридцатом году жизни… он, владея мастерской техникой, имея местечко для занятий живописью, абсолютно не знает – что же теперь для души рисовать?!

– Пусть в преподаватели идёт, раз он человек без внутренней задачи.

– Я ему так и сказал, а он обиделся. Тоже хочет в облака…

Тем временем Эва собрала на стол чай, конфеты, джемы, крохотный торт, печенье, ещё кое-что по мелочи, пригласила мужчин. Эн без спроса поставил на стол пузатую бутылку крепкого вина. После этого Эш, чуть тушуясь, извинился и на пять минут исчез в туалете.

– Сюрприз состоялся, – прокомментировал вторжение Эн, – парень нормальный, с мужскими руками. А где этот… как его, Эп?

– Не знаю, мы после Нового Года расстались. На одной вечеринке он повёл себя некрасиво, и я с лёгким сердцем послала его куда подальше…

– В твоём возрасте душевные раны затягиваются очень быстро.

– Да и раны-то не было. Так, ссадина в угоду родителям… Дед, ты помнишь, месяц назад я говорила тебе, что не верю в любовь?

– А теперь, выходит, поверила?

– Да. Причём, думаю, что вера в любовь сродни вере в бога: без неё счастливо жить, хоть убей, не получается! Для благости нужна некая иллюзия… Ты же знаешь, какая я ходила квёлая, опутанная скепсисом, незаконченная. Это оттого, что во мне самой не хватало ткани, не было кусочка меня, отвечающего за покой, и вот теперь он есть. Это Эш. Когда его рядом нет, я хандрю, когда он рядом – живу.

– Не ново. Люди так от века и говорят: найти свою половину.

– Он не половина, он моя крохотная часть, но очень необходимая, невосполнимая, отвечающая за счастье, за целостность, а с размерами определимся позже. У истинного художника внутри много чего есть, он не может отдать половину себя кому-то. Что другим останется? Мне кажется, Эш художник. По сути, не по названию.

– Похоже, так… Легко сказать: люблю тебя, люблю жизнь, но вот ты попробуй полюбить себя. Причём, не эгоистически – бескорыстно, чисто.

– Опять ты, дед, к свой хандре и злости клонишь?

– Не обращай внимания… Так вы живёте, наверное, уже вместе?

– Угадал. Сняли молодёжную квартиру за Холмами.

– А занимаетесь рядом, отсюда в трёх кварталах, ведь он на худпроме, как я понял, учится? Часа полтора в день на дорогу уходит?

– Далековато, конечно, но ведь это трудности роста. Хотим полной самостоятельности, а квартиру в центре нам пока не потянуть.

Эн, вдруг с горечью подумав, что жизнь буквально выдавливает его из себя, поставил в музыкальный центр раритетный цифровой диск. По кухне разлилась волшебная мелодия… Дед и внучка некоторое время слушали её молча, потом вернулся Эш, и вся компания стала баловаться чайком при поддержке портвейна. Отношения налаживались.

– Это классическая музыка? – спросил Эш, кивнув на динамики.

– Нет, популярная, конца двадцатого века, но очень качественная. Джеймс Ласт и Клайдерман, «мусорщики».

– Мусорщики?

– Метафорически, конечно! Но они напоминают мне двух работяг в белых смокингах и перчатках, вооружённых золотыми лопатами, чтобы выбрасывать из твоей души жизненную погань.

– А откуда она вообще, дед, берётся? – вмешалась в разговор Эва. – Вот, скажем, хороший, милый человек, паинька – откуда в нём может появиться дрянь, никчёмность, лень, ступор? Из добра, что ли…

– Из жизни. Это её условие: в нас всё подвижно – что-то постоянно рождается, обновляется, а что-то изношенное, ненужное – рядом умирает. Последнее должен убирать сам человек – с помощью движения, смены впечатлений, душевных встрясок, освежения чувств. Для художника же свидетельством процесса очищения является произведение, которым он доказывает миру и себе: я заново родился, я избавился от мешающей дряни. С обычного человека здесь довольно наличия здоровья и счастья. А вообще, дрянь – это производное жажды взять от жизни всё…

– Опять не пойму, – продолжала упорствовать Эва, – куда дрянь свою художник сбывает – в произведение?!

– Это вопрос, на который вот уже несколько тысячелетий ищут ответ миллионы творцов, им сочувствующих, – куда? И у каждого своя версия. Те, кто пишет, живописует, плодит схватки добра и зла, вообще говорит о торжестве тьмы, о дутой психологии или о возведённой в принцип физиологии, выходит, – именно в произведение сбывают свою дрянь. Они, на деле, певцы мглы, водящие через её лабиринты ищущих просветления. Таких много, гораздо больше, чем певцов света, ибо зло, при первом взгляде на мир, торжествует. Это свидетельствует толпа, и её слуги. Певцы света, скорее, синтезируют его прямо из себя, даже из тёмного в себе, но вы не увидите тьмы в их творениях, ибо незаметно для общества, ночами, они закапывают в землю злость на потребителя, его пороки, эпидемии глупости. Или сбрасывают её в чёрный космос.

– Обидно и за Землю, и за Космос. Разве они должны быть свалкой? Это же наши целебные колыбели, наши чистые основания.

– Да, да, но они слишком огромны, чтобы загрязниться хотя бы на миллионные доли процента от человека творящего. Они нейтрализуют его психологическую дрянь, не заметив даже, они преобразуют её в добро, в свет. Это дар природы, ставший для художника нравственным законом. Моя жена мне недавно рассказала во сне, что вокруг Земли вращаются лишь тоненькие плёночки добра, оставшиеся от каждого из нас. Наверное, души… Мусор цивилизации – иное дело.

– Однако мне многое непонятно во взаимоотношениях света и тьмы, – Эва отхлебнула вина, – что первично, что сильнее?

– А мне, ребятки, тем более непонятно! Но у вас ещё есть шанс, как вы думаете, разобраться с этими понятиями и с собой, а у меня, похоже, времени на обдумывание уже нет. Я в жестоком цейтноте.

– Вы в прекрасной физической форме, – натужно улыбнулся Эш, – откуда некоторый пессимизм? Обычно люди в сходных ситуациях, если послушать ваших ровесников на улице, в училище, хорохорятся, грозятся горы свернуть, или глубоко прячут от всех досаду на себя.

– Мне это ни к чему, и вам тоже. Правда – то, что считают правдой, а не то, что есть на самом деле… В искусстве всё перевёрнуто, основная нагрузка приходится не на пузо, а на голову, всё строго по-своему, ибо оно не есть жизнь, а лишь сказка о том – какой ей следует быть… В нём Библия – это «Гаргантюа и Пантагрюэль», а Иисус Христос – Оскар Уайльд, все прочие – апостолы, мусорщики, и я, надеюсь, в их числе. Но это удивительно верно на уровне смыслов природы, ибо не стыкуется с придуманной обывателем жизнью, а вернее, с её умелой имитацией. Я озвучил свою версию превращения света из тьмы, далёкую от идеала, но вам вместе надлежит искать иную, личную теорию волшебства.

– А как же понятие примера, что вы нам завещаете, так сказать?

– Кроме этой мастерской и нескольких десятков картин, ничего… Пример – это то, что для тебя именно является примером, пусть даже я, художник Эн, но пример или завещание – это не мои пожелания, мои напутствия, а ваш осознанный выбор: что взять для себя в том или ином явлении, в идее, учении, в том или ином человеке.

– Дед, кроме знакомства, Эш хотел бы посоветоваться с тобой насчёт стези, так сказать. Живописи или скульптуры? А ты всех так резко от себя отваживаешь: примера нет, думайте сами… На, всё же, посмотри. – Внучка достала из рюкзачка и протянула деду папку с рисунками.

Эн некоторое время молча осматривал листы, покрытые чёткими сильными линиями, составляющими лишь эскизы прозрений будущего, несомненно, творца, потом через силу произнёс:

– Посоветоваться, говорите… Не лукавьте, детки, эта папка – скорее лишь форма лести, повод знакомства. Нечего тут советовать: такими, как у Эша, руками можно горы свернуть, что ж ему карандаши ломать! Да и сейчас, надо заметить, границы между жанрами, между видами искусств, весьма условны. Так что ему, скорее, суждено мигрировать от хрупкости волосного рисунка к капитальности гранита, бронзы или металла. Потом бросаться к бестелесному, чтобы вновь вернуться в мир силы тяжести. Но это только прогноз, без всяких советов… Ответственности советовать, поучать, навязывать свою волю, я на себя взять не могу. Получается так, что отваживаю. Рука есть, голова на месте, и это главное.

– Вот видишь, дед, какой ты гордый и независимый бунтарь, к тому же страшно проницательный: вывел нас на чистую воду, – Эва склонила голову на плечо Эн, – ничего, притрёмся.

– Возможно, однако, у меня на притирки и тонкости уже почти нет времени, поэтому не обижайтесь за прямоту. Сильному творцу советы не нужны, а слабый от них не станет сильнее… Я вообще считаю, что классическое образование в нашем деле – это лишь срок, данный тебе для утверждения в звании «художник». Золотая пора школярства, время набора долгов у духовных предков, период, когда не думаешь о куске хлеба. Проверка песочными часами на наличие таланта или фанатизма, плюс усвоение базовых званий, необходимых именно в юности.

– То есть, школа всё-таки нужна и таланту, и фанатику, то бишь истовому борцу с не столь выраженной ловкостью рук? – Эш лукаво взглянул куда-то под стол, где пряталась витиеватая истина.

– Школа нужна, чтобы иметь возможность от неё отойти. Я думаю, вы это знаете. В период обучения и, прежде всего, самообразования, важно понять себя, отыскать в себе творца, найти строго персональные примеры, научиться слушать всех, чтобы слышать только своё сердце. Часто мои мастеровитые, но бездушные коллеги поют оды таланту, клеймят «людей без рук», но мне кажется, что это они себя так скрыто хвалят: мы-то, мол, не они! Мы с большой буквы. А их работы пахнут салоном, не бередят и вызывают зевоту. Я думаю, что талант, вообще, нужен для более лёгкого и ловкого добывания денег, а для творчества довольно желания, беспокойной, чуткой к прекрасному и одновременно беспощадной к уродливому души… Поскольку главный для неё вопрос в искусстве, всё-таки, – почему? Почему ты взял в руки кисть, зубило, смычок, театральную маску… А талант, как слуга кинематики, на него не отвечает, он специалист по вопросу – как? Я видел немало талантливых людей, но так и не ставших, по воле случая, художниками, а среди истинных творцов, обладающих поначалу даже скромным даром, я не знал ни одного, кто бы не стал им вполне закономерно. На открытии рождественской выставки я услышал за спиной вот что: «Считают тебя художником или нет – ты сам должен быть уверен в себе! Упрямство всесильно». То есть, художник сам себе судья.

– Художником ещё надо стать… – вздохнул Эш.

– Станешь, не отвертишься, поскольку яд поиска совершенства, как и проклятый вопрос «почему», уже у тебя в груди. В жизнь мы приходим «по аналогии» – рождаемся, подчиняясь ей, так же умираем. Родители воспитывают нас примером – мы получаемся хорошими или плохими благодаря, либо вопреки примеру. Поэтому отвратный пример кровных родителей не столь опасен для личности, так как рядом довольно примеров настоящих, добрых родителей, предвестников духа. Это новое качество привнёс в жизнь на нашей планете человек. Повзрослев, мы узнаём о творчестве и вдруг понимаем, что и сами можем творить. Но найти уникальную поляну для самовыражения очень трудно, поэтому первые шаги мы делаем «по аналогии», в густом лесу предшественников, здесь мы берём уроки – как быть похожим только на себя? Научиться видеть и писать «как Сезанн» нельзя по определению, но научиться писать так, чтобы не было перед ним стыдно – задача уже посильная. Поэтому пример – не абсолют, не оплот, не опора. Это всего лишь рекомендация, в случае если пример положительный, а дальше – смотри сам, анализируй, ищи, думай о своём будущем для всех.

Однако синяя мгла за окном, клубящаяся снегом, ветром и мутными огоньками окон, не указывала присутствующим внятной перспективы: молодые были невольно выше её, охвачены жаждой полёта, а Эн, уже налетавшийся до тошноты, которого даже собственные правильные слова особо не трогали, будто спрятался от всякой перспективы под столом, где в насмешку, что ли, бродил взгляд молодого «почти творца»…