Сотворение духа (книга 2)

 

Неправильный роман

 

 

 

 

Политика – это борьба за Главную кормушку, за власть над плебсом «высших эшелонов власти». Политика – дело грязное, дело столичное… И не скажешь, что за пределами столиц эта самая грязь отсутствует, но политики там точно нет. Одна мышиная возня вокруг кормил, сплетни, интриги, слухи, подсиживания, вопиющее самодурство, но это отнюдь не политика, не молоко с кровью… Словом, политика исходит из столиц – им только нужна и на них закольцована в качестве «карманной» биржи для спекуляций на народной сатирической доверчивости. Так и камень, брошенный в воду, оставляет всем известные концентрические круги, тающие метрах в тридцати от эпицентра, а что происходит дальше с рябью – неизвестно, неинтересно, неважно. Допустим, она аннигилирует, словно бы мысль, не нашедшая достаточного или адекватного отклика в сознании. Пусть описанная ниже столица останется для нас неопознанной, ибо все они для меня одинаковы, как надгробия на новом кладбище…

Утром, в солнечном расположении духа мы с Люсей отправились погулять. Только что проснувшаяся столица уже вовсю рычала, охала, кряхтела, столица тонула в едкой копоти суетной жизни, похожей на погоню за хвостом, столица существовала во всех частях своего грузного тела, как декорации помпезного спектакля перед премьерой. Нашей премьерой… Через час интенсивных блуканий мы решили сделать паузу «на кофеек под сигарету» в открытом кафе рядом с историческим центром. Неподалёку за столиком хлебал чай вприкуску свежей газеты серьёзный дядя с недвижным лицом, лысиной, короткой бородёнкой, «как бы» похожий на моего старшего брата, если бы таковой существовал вообще. Воробьи в кроне липы напротив устроили шумное побоище, но дядя настолько ушёл с головой в таблоид, что даже ухом не повёл на занятное развлечение. Я с улыбкой пожал плечами: странно, неужели там – между газетных строк – может существовать некая жизнь, более интересная чем то, что невосполнимо… кратко происходит вокруг? Бюрократ!.. Внезапно к «брату» присоединилась самодовольная ухоженная тётка «вся из себя» и стала агрессивным полушёпотом что-то ему внушать. Было понятно, что жизнь они строят из психологических ребусов, от чего до времени покрываются коростой серьёзности, ввиду невыносимой для них тяжести бытия. Быть может, вы знаете, что у дурака всегда так: детство трудное, «жисть» и-и-эх тяжёлая, а старость – едри её в корень! – невыносимая.

И тут, на полуслове, на полуответе тётки, дядя взялся говорить по сотовому, всё более бурея и багровея, неожиданно махнул перед её носом рукой и вдруг, откинув голову назад, расплылся медузой в пластмассовом кресле, на глазах пятнами зеленея. Подбежали люди, вызвали «скорую», и она буквально через минуту стояла перед кафе, будто ждала вызова за углом. События развивались столь стремительно, что мы с Люсей не сумели даже испугаться, проявить сострадание или участие, тем более, что в таких случаях всегда хватает добровольных помощников из числа зевак. Ещё через минуту «брата» с тёткой погрузили в машину, они укатили, напоминая о тщете усилий сиреной с мигалкой, а участники мизансцены разбрелись. Кафе опустело, со стола убрали, всё вернулось на круги своя. Нам тоже следовало идти – теперь уже с чуть припорошенным философией настроением, чтобы продолжать свой праздник, немыслимый без метафизических потерь. И тут я увидел под столиком, за которым сидел дядя, заинтересовавший меня голубой квадратик… Ксива: податель сего является делегатом съезда ПБРВ – партии беспрерывных реформ власти – от некой захудалой веси, название которой не добавит сочности в мой рассказ. Да, а на фотографии – вылитый я в молодости! Вот говорят «им»: давайте актуальное фото, они же норовят обойтись «неликвидами» или хорохорятся при поддержке цифровой фотографии, превращающей непонятно что – в конфетку. Мандат… – вот меня вставляет это слово! – выписан на двоих, видимо, подразумевая, что у всякого делегата должен быть помощник, а лучше «заплечная» помощница. Тем, кто не знает, что такое «заплечная», рекомендую почаще «ходить в народ»… Съезд, кстати, открывается через полчаса, неподалёку, и у меня сразу появилась идейка попытаться проникнуть на это «мероприятие» с целью разведки.

Поинтересуетесь – что может быть интересного в выспренних речах очередных горе – реформаторов? Да, ни фига! Кроме, быть может, экзотической фигуры лидера этой партии хронических «граблистов». Почему, граблистов?.. Да потому, что реформа власти, тем более непрерывная, похожа на бесконечный ремонт в твоей квартире и тягостное соседство с разного рода строителями, для которых важнее, не нормальная, стабильная жизнь, а состояние хронического хаоса – дискомфорта, обеспечивающее им навар. Почему меня заинтересовала фигура вождя партии? Вернее, вождишки?.. Из чистого любопытства. Посудите сами: вешают взрывчатку под его авто – забыл сказать, что он ещё и банкир ли, бандит? – она отваливается, да так, что достаётся киллерам, едущим за ним на своей «бэхе». Ночью запускают ему в спальню скорпионов – он «нечаянно» их давит впотьмах. Вскоре, где-то в офисном туалете, умудряется расплющить крышкой унитаза голову змее – убийце, кажется, гюрзе. Двигая столик с выпивкой, рвёт провода очередного взрывного устройства. Следом два киллера синхронно стреляют в него – одна пуля царапает ухо, другая задевает мясистую ягодицу. Психуя – выскакивает через чёрный вход из ночного клуба и железной дверью расшибает в хлам физиономию какого-то крутого «бомбиста», охотящегося за ним. Берётся поливать массивное кашпо с цветами у себя на балконе, оно срывается вниз и… вы правы, выводит из строя очередную шайку абреков. В ответ на это грозная преступная группировка вовсе исчезает, так как её лидер впадает в кому, а остальные, разобрав по кирпичику кассу, разбегаются…

Короче, его жизнь – сплошной сценарий для глупеньких французских комедий, хотя и без сторонней помощи харизматическая фигура этого выродка – постоянная составляющая всех новостных блоков. Когда его не убивают, то он возьмёт и в женском платье посетит парламент, чтобы вступиться за матерей – одиночек, следом шустрому папарацци пятак начистит, чтобы под руку не попадался. Потом пьяный с катера ночью в море спрыгнет, да так, что потом его целую неделю флотилия спасателей ищет, пока он – вот перец! – на шикарной яхте греческого мехового магната неплохо проводит время в компании разбитных красоток, соря оптимизмом. А раз белые трусы поверх чёрных брюк носил в присутственном месте, или как-то неровно остриг сам себе голову маникюрными ножничками, критикуя правительство. Да много ещё чего… К тому же, он постоянный гость бесчисленных ток – шоу, соревнований в чудачестве, песенных конкурсов, тусовок, скандалов и прочих инструментов паблисити. Словом, его хватает на всё, кроме объективно здорового, морального, хорошего, хотя смягчает эту «невольную вину» то, что своей публичной судьбой и жизнью он постоянно скрашивает «серобуромалиновые» будни резиновой нашей глубинки, прозябающей у пыльных телеэкранов.

По пути к «месту» я развлекал Люсю подобными историями и манил обещаниями всласть похохотать, впрочем, зная, что прочие «партийцы» склонны впадать в каталепсию, имитирующую задумчивость… Разберёмся! Организовано мероприятие было достойно: политтехнологи работают. У входа во Дворец Съездов – есть и такая хрень, представляете! – толпа сочувствующих за бумажную мелочь. Все в голубом, такие же и флаги в бездонном небе, а между ними – ослепительно белые транспаранты с пустыми голубыми обещаниями. Мороз по коже. Музыка гремит, листовки кружатся, пресса мечется: праздник, да и только!.. Со слезами на глазах… Охрана на входе кажется неприступной, но нас как почётных гостей чуть ли не под руки заводят, и сходу – раз в буфет! Надо подкрепиться перед болтологией – так следует понимать? Я, признаться, ненавижу халяву, тем паче, средствами настолько сомнительную, но, помучивши совесть пару мгновений: еда-то не виновата – раз!.. и два – ограбили обобщённо и нас, мы с достоинством закусили икоркой ледяную водочку и, цыкая застрявшими в зубах чёрными шариками, пожаловали в зал, рассаживаться. «На местах» обнаруживаем материалы съезда: принятые в будущем резолюции, петиции, вопли и сюрприз… Мне, оказывается, за таким-то оратором, предстоит держать речь о «выявлении ещё в детском саду будущих лидеров свободного мира, чтобы пото-о-ом «было кому» передать эстафету непрерывного реформирования, то есть постоянного евроремонта, разваливающегося буквально на глазах, сарая государственной власти. Вот спасибо тебе, гипертонический брателла!.. И стал я думать – как огреть всю эту сомнительную публику, состоящую из мафиози, их прислужников «во власти», политиканов со следами самодовольного кретинизма на обрюзгшем «лице», а также продажных поп – звёзд третьей величины, глупо умничающих интеллектуалов с туалетными принципами, разнокалиберных цеховиков, мешочников, пройдох, спекулянтов, лезущих к кормушке.

Пока суд да дело, на трибуну вспорхнул тот самый лидер и, выскакивая из штанов, принялся поносить слаборазвитые страны, которые благодаря злонамеренной хитроумной комбинации, при поддержке мирового терроризма, мешают высокоразвитым странам – от себя добавлю: «развитых» не в последнюю очередь из-за бессовестного грабежа слаборазвитых – непрерывно реформировать власть, – ещё раз встряну: чтобы уже окончательно срастить её с криминалом, получив, тем самым, права на полное беззаконное владение всем и вся – которой очень не хватает нововведений среди себя, среди полностью самостоятельного организма, для того, чтобы сам этот организм занялся когда-нибудь… – на что сам этот лидер, стоически надеется! – реформированием жизни на необъя-я-ятных просторах нашей матушки – родины, изнывающей по назревшим – от автора: бредовым – реформам на монолите уже отреформированной власти, которая и в будущем будет нуждаться в непрерывном реформировании, несмотря на происки международных сил зла, для более эффективного реформирования непосредственно конечного продукта всякого реформирования… Далее закольцовано. Длинное предложение, не правда ли? Но таковыми же были и остальные речи, с включением памяти предков – потомков, национальной идеи, гордости, знамён, патриотизма, лаптей, татарского ига, полётов в космос, тринадцатого года и проч. хр., лапидарно обрисованные мной выше, дабы не утомлять ваше заинтересованное внимание. Сальные подробности разрезания сала безобразно засаленными руками, которыми, не то что сальник не сменишь, но и просаливания не добьёшься… В общем, вы поняли. Вот за что мне «нравятся» разного рода ушлые радикалы, так это за предсказуемость, смахивающую на стабильность, постоянного ожидания какого-нибудь очередного хамского подвоха, который предсказуемо ждёшь – и значит, вооружён. Почитайте анналы.

А пока перерыв: мне нужно собраться с мыслями, чтобы достойно выступить о смене и… о чём-то более интересном.

 

ПРИВАЛ. БЮРОКРАТИЧЕСКИЙ КОНЦЕПТ

Музеи делаем… А в музее, на стадии формирования, знаете что главное? Теоретически – концепт. Это, в случае, если заказчик умён, – методологическая лапша, на основе которой строится экспозиция. Для подрядчика же – в нашем случае, художника – это направление творческих исканий, скелет, на который крепятся второстепенные элементы – то есть стаффаж. Если заказчик «не актуален», консервативен, ничего не смыслит в словечках типа «сакральное», «компиляция», «персеверация» и прочих, то можно обыкновенно построить среднего уровня композицию, но уже без запоминающихся фишек. А без них даже ценный экспонат теряет блеск, исключительность, и рядовой посетитель потом долго вспоминает в кругу близких – что конкретно он видел в музее.

Вот пример концепции: тема войны двух стран решается художником на параллелях двух пересекающихся под углом пандусов. Проигравшая сторона, имевшая вначале перевес, представлена вдоль спускающейся плоскости, выигравшая, набравшая силу в ходе войны, – вдоль поднимающейся. Поэтому, рассматривая витрины пораженца, ты идёшь вниз, к краху, тогда как победитель поднимается вверх к глории. Лёгкий наклон пандуса физически даёт тебе понять, что победа далась нелегко, а уже стоя наверху против «униженного» противника, ты сам – без пояснений экскурсовода – чувствуешь, за кем была фортуна в этой мясорубке. Когда становится ясен принцип, то проще работать и с частностями – в этом смысл стержневого приёма, сценария, или – концепта: объединить, упростить запоминание, направить зрителя вслед за творцом, транслировать вовне его помыслы. Можно, конечно, обойтись без «литературы», но тогда результат будет выглядеть, как банальная наглядная агитация «времён освоения славянами бескрайних просторов казахской целины».

Чего-то подобного ждали от нас с коллегой в одном захолустном городишке, возмечтавшем завести у себя краеведческий музей. Городок небольшой: сорок тысяч жителей, вместе с районом – около ста. Дорогу можно переходить не озираясь – машин не густо. В отсутствии внятного городского транспорта, даже бабки оседлали велосипеды, есть круглосуточные магазины, кафе, как-то народ живёт, особо о своей судьбе не тужит. Рядом с железнодорожной станцией высится крупный элеватор, имеются заводы: по производству силикатного кирпича и бетонных шпал. Директор музея – «гэкающая» бальзаковская женщина с усиками – щедро угостила нас склочными подробностями здешнего бытия, более скупо – историческими экскурсами, и уже совсем прижимисто – деталями того, какой она видит будущую экспозицию… Я почему-то сразу понял, что концепт «им» не нужен, поэтому автоматически стал думать – каким бы он мог быть?.. Думать мне пришлось недолго, поскольку трескотня нашей «исторички» – чуть не сорвалось, истерички… – плавно перетекла из пустых залов в её захламлённый кабинет, к чаю, а потом и вовсе – на свежий воздух, так как потребовалось посетить властные органы. Через площадь, занятую чёрным мрачным мемориалом, располагалась администрация: довольно большое двухэтажное здание с колоннами. Замечу, что я сразу подумал: не многовато ли на сто тысяч свободолюбивого сельского населения?.. Оказалось, даже мало, потому что чиновники, своя рука – владыка, захватили рядышком ещё одно здание, принадлежавшее раньше компартийцам, – тоже двухэтажное и просторное. Внутри обоих богато убранных коврами корпусов, соединённых галереей, жизнь, что называется, бурлила… Десятки людей в галстуках плавно носились по коридорам, лениво ругались с посетителями, рьяно гнули спину перед вышестоящим начальством. В кабинетах кудахтали трудяги – ксероксы, шипели раскалённые принтеры, злобно щёлкали острыми зубами степлеры, соловьями разрывались телефоны, хрипло голосили электрочайники. Общий гул в обоих зданиях почему-то отдалённо напоминал жужжание приличной эскадрильи мух над остывающей коровьей лепёшкой…

Приём «у руководства» прошёл успешно: мы со здоровым любопытством осмотрели их, они – с нездоровым подозрением – нас: дескать, и не таких видали… Взаимно. Потом потребовалось поговорить с очередным начальником от культуры, для чего пешком пройти пару километров. Здесь находилось ещё одно административное здание – в тех двух, надо полагать, уже совершенно негде ставить столы и стулья! – в котором народу было тоже немало: культурники, спортсмены, социальщики, мытари и прочие ушлые черти. После бессмысленных деклараций – уверений в преданности высокому, мы вернулись в музей, чтобы обобщить и уточнить кое-какие детали проекта. В ходе переговоров мой коллега полностью перешёл на сторону противника. Иначе говоря, пошёл на компромисс с ущербными, согласившись сляпать стандартную экспозицию, бледно показывающую жизнь этой дыры от первобытных времён до пионерских попыток заполнить своим прогрессистским дерьмом околоземное пространство… Гвоздём программы, по замыслу нашей климактерической хозяйки, должен был стать фрагмент железнодорожного вагона, разбитый внутри перегородками на три кабинета. Кабинет начальника станции, так как город начинался с прокладки по этой местности железной дороги. Кабинет крупного землевладельца, так как именно «они» придали, дескать, освоению здешних мест известную динамику. И кабинет руководителя революционного времени, исполосованный кумачом, так как тоталитаристы гораздо изобретательнее всех остальных потешали своими хамскими выходками скучающую глубинку. Мой коллега, придерживаясь реноме человека с уровнем, попытался вяло оспаривать сам факт нахождения рабочих кабинетов внутри вагона, а меня пронзила будто бы уже забытая мысль: концепт!.. Ведь кабинеты – это идея, и я выпал из сонного обсуждения, поскольку навязчиво стал грезить своим…

Мне явился фрагмент первобытно – общинной стоянки человека с особо украшенным камнем, на котором восседает восковой харизматический вождь. К его ногам безвестные «лохи» несут дары лесов, полей, степей, небес. По периферии локальной экспозиции эти же лохи – наши далёкие немытые предки – выделывают шкуры, собирают колоски, балуются коноплёй… ловят в реке раков, плодятся под кустом, воют на луну, дерутся, получают «в морду», режутся о быт – то есть как-то живут. Под неусыпным, напоминаю, оком первых признаков власти… Далее, я видел яловую кибитку – кочевой кров – вполне уже прообраз кабинета некого ордынского тысячника. Внутри скромное убранство: персидские ковры, розги, кнуты, пряники, счёты для сведения счето’в, папирусы временных лет, кальяны, оружие, мягкие подушки для возлежания с молоденькими наложницами. Кусок кожи, закрывающий при необходимости окно, лихо отогнут, и видно как в мареве времени бегают вокруг своих баранов тщедушные пастухи, как на плоту возятся с неводом рыбаки, а охотники стерегут в камышах уток. Дети пытаются копировать действия взрослых, чтобы пото-о-ом было кому нести соответствующие дани в «для того» предназначенные лари. Костры дымят, в небе синь. Все вводные народу на сегодня доведены, сейчас подадут обед. Средневековье в разгаре…

Потом идёт интеллектуальное воровство: я заимствую у нашей оригинальничающей директрисы указанные выше кабинеты – начальника станции, землевладельца, комиссара, но добавляю к ним более крупные окна, чтобы в них, как на сценическом заднике, или гобелене, можно было полнее отразить соответствующую себе мирскую жизнь, составляющую в плотной ретроспекции – историю… Бабы качают детей, дети гоняют гусей, гуси следуют на праздничные столы, столы накрывают на дни рождения, на свадьбы и похороны. Похороны проистекают из жизни, не меньше – из войн, войны, понятным образом, стимулируют рождаемость, то есть жизнь. Чтобы нормально жить нужно есть, значит ещё раньше, чтобы было «что есть», нужно посеять хлеб. Хлеб по осени убирают в амбары, а потом, по мере надобности, везут на мельницы. Жернова на мельницах от ветра крутятся, они дробят зерно в муку, ветер срывает листки календаря, несёт за поездами мельничную пыль, поезда идут на восток. На востоке поезда высоко подпрыгивают, переворачиваются, чтобы лететь на запад. Запад внезапно начинает загнивать, деятельно создавать «общество буржуазного потребления». Чтобы потреблять, нужно что-то производить – шумят заводы по производству заводов, станки делают станки, рабочие бегают, как заведённые, рабочие образуются из разуверившихся в халяву людей, которым только и осталось, что работать. «Просто люди» дёргаются, как куклы в театре марионеток, люди росно потеют, сцепившись кратко молодыми мужчинами и женщинами. В темноте за печкой они, как говорится, «любят друг друга»… В конце любви мужики обычно орут от оргазма, – подряд пять «о», как здорово, о-о-о-о-о! – а женщины обессилено проваливаются в бездну тревожного сна… Потом будет самое страшное: девять месяцев неудобств, ощупывания живота, душного ожидания, и, наконец, придёт время орать-таки бабам… Бабы рожают детей, дети гоняют гусей и так далее… Жизнь.

Но ведь, камрадики, дорогие! – этот процесс нельзя оставить без ока, присмотра, надзора, контроля, управления, догляда, «всенощного бдения». Поэтому, неизбывно находится тот, кто следит «как бы чего не вышло», за это ему и кнут в руки, и пряник в зубы, и пистолет в задницу, ордена, почёт, уважение, блага, льготы, взятки, обслуга, пиры, ружейные салюты, роскошь дворцов, персональные пенсии, пышные речи на похоронах и красного дерева гроб под государственным флагом в миноре духовых.

Следом за кабинетом революционных преобразований с пепельницами полными окурков, я спланировал кабинет партийного работника периода индустриализации. По стенам густо висят портреты вождей, чёрный телефон с гербом зловеще блестит, по углам жмутся стулья для посетителей. В панорамном окне, соответственно моменту, безумствует слабо рассудочная жизнь… Идут многотысячные митинги с требованием найти и расстрелять всех «врагов народа». Просто народ ещё не знает, что главный враг народа – он сам… Каких-то плачущих бедолаг, тем не менее, ставят к стенке, вечером «в клубе» – танцы до упаду, причём конвоиры приглашают конвойных. Между ними нет разницы, ведь обстановка быстро меняется. Всё небо от края и до края заплетено колючей проволокой, из неё вниз сыпется слепящий дождь электросварки. Индус. Три. Али. За. Ция… Что же это за «ция» такая?.. Прочь сомнения! Даёшь три плана в одну смену! Даёшь Запсиб, Пепсин, Мосдуст, Жиртрест и Ебснаб!.. Даёшь каждому по труду! Даёшь каждому не больше одной бутылке в руки! Даёшь соревнование правой руки с левой! Даёшь!.. Всё, хватит: больше нечего давать, потому что неожиданно началась война…

Кабинет политрука: чистота, порядок, чай из тонких стаканов с золотой каёмкой в литых серебряных подстаканниках, пачки газет, резолюции в папках, тома доносов, копи «боевых листков», напольные часы с маятником разгоняют по сторонам время – кыш! кыш!.. А за окном, в перехлёсте бумажных ленточек, сеча: армады вражеских танков ползззут, как вулканическая лава, бомбы ухают, что киты, орудия по-зверски ревут, летают бесхозные запчасти человеческих тел: головы, руки, ягодицы, остатки мозгов, струны сухожилий, белёсые души… Чёрный дым заполняет низины, овраги, долины рек, кирпичные огрызки городов… Концлагеря, штрафные роты, суды «по закону военного времени», матери безутешно плачут, дети истерически смеются от страха, крики, нецензурная брань, клятвы, угрозы! А тут ти-и-ихо, ибо кабинет. И только часы отступают минутами строго вперёд, как обречённые на смерть рядовые.

Следующее чудо, после кабинета политрука, – разбитое на ячейки, правление средней руки колхоза. Бухгалтерия, касса, красный уголок, редко пустующий кабинет – вернее, широкая каморка со снопами пшеницы и диаграммами падения роста по периметру, – здешнего председателя. Его восковая фигура согнулась над макетом поля яровых. Вдруг механическая рука болвана двигается вперёд и переносит красный комбайн с одного конца поля на другой. Так гораздо лучшше!.. Звучит «гимн родины», за окном ему вторит пламенный петух, стада коров гонят на заливные луга, бабы копают картошку, мужики вертятся на косах, как флюгера. Старики мостят на горячие камни тощие радикулитные зады, ребятишки валят в сельскую школу, чтобы пораньше «свалить с уроков». Их учительница «уж которое десятилетие» едва сводит концы с концами… Торжествующие картины возрождённой жизни, смерть тирана, сообщения от информбюро, антипартийная группа тянется к кормушке, Белки со Стрелками атакуют просторы Вселенной: аф! аф!.. Догоним и перегоним! – визжит на трибуне лысый параноик с чёрной туфлёй в руке. Кузькину мать!

Далее: кабинет руководителя времён развитого социализма – сначала сытый блеск, но отчего-то слева, на идеологическом фланге, заводится пыль, просыпаются мухи, паутина окрест начинает клубится – это кабинет врастает в застой… и вдруг!.. становится боевым штабом «прораба перестройки». Усё поняли, таварищщи?.. Давайте, ехайте! Гласность, ускорение, «марГарет-тЭтчеррр»! На столе руководителя плексигласовый чернильный набор – просто для солидности, так как чернила давно вымерли… Над столом висит очередной портрет очередного вождя – лидера назревших, и тоже очередных перемен, с рисунком Африки на лоснящемся лбу – это при отсутствии-то необходимейшего, пусть даже и внеочередного, ума внутри лба!.. В углу стоит навытяжку красное знамя – пока стоит, как наказанный за бессовестные враки ребёнок. Под большим окном бродят стеклянные призраки перемен, новый экономический курс… неожиданно происходит развал Союза, потом идёт крах путча, грабёж денежной реформой уже не раз обобранного населения, сказочные пятьсот дней, финансовые пирамиды для выявления всех наличествующих идиотов, череда гражданских войн, испещрённые пулями школы и детские сады, бандитский беспредел, острая эпидемия коррупции, широкая пандемия воровства. Кабинет, созвучно эпохе, забирается в стеклопакеты – в нём становится совсем тихо. Где жизнь, и где мы?... – говорит сановный внутренний голос, и тут же вслух – громко, властно, молодцевато: построиться! Р-р-разговорчики в строю! Да здравствует демократизация! Электор-р-р-ат! Виват! Слава всенародно избранным! Народ и охлократия – едины! Выдать всем дозиметры! Кто, мля, за?! Резолюция по этому вопросу ставится на поимённое – откуда у вас имена, крысы! – голо-сование… Стоп.

Кабинет современного руководителя. Компьютеры для просмотра порнушки и раскладывания пасьянсов, факсы, ксероксы, набор нечитанных книг, подарок от Далай-ламы, десятки других предметов, вносимых сюда по поводу и без, обязательное фото с президентом, в ящике стола – с претендентом… Стены провоняли взятками, на журнальном столике лежат каталоги швейцарских часов и гранд-отелей на Карибах, рядом раскрыт журнал «Красивые дома». Место для интимных переговоров оборудовано баром, красной кушеткой и множественными рогами диких животных… Сам-то охотник! «С улицы» совсем уже ничего не слыхать: стеклопакет становится тройным. В позолоченной осенью раме окна видно, как люди опять воспряли, пережили дефолт и думское оболванивание, как люди учатся жить под гнётом денег – вернее, их отсутствия… Как люди уже адаптируются среди бессчётных контор, староновых дурацких традиций, бесконечных спецсигналов малой беды и встреч оборзевшей «большой восьмёрки», среди приторного православия с мешками под глазами, среди щупалец телевизионного молоха и адвокатских контор… Все на ОСАГО! Создадим товарищества собственников трущоб! Дурак, вступай в ипотеку – поможешь умному человеку! Реформа ЖКХ неотвратима! Доллар вдруг упал, взлетел, встал, лег, пролетел, как и цена на нефть, неперечислимо… А не колышет, потому что «вже евры»!.. Только гардины слегка шевелятся от работающего кондиционера – больше здесь работать нечему! – да пол чуть подрагивает от игрушечных сотрясений социальной почвы. На краю кабинета за бутылкой коньяка собрались два зама и глава администрации – всё кру-у-упные пройдохи. Их восковые лики слащаво довольны: пока натурально «не сидим», хотя «сидим хорошо!» Бесовская троица чокается и пьёт, с помощью механики, за перспективы…

По ходу вперёд, то есть назад по спирали развития, представлен на обозрение мобильный боевой штаб. Власти ведь без вояк никак, поскольку именно они, главным образом, поддерживают тонус её активного бредообразования, подразумевающего конфликты. И хотя дураки, в теории, не хотят войн, они сами по себе между ними возникают. А для того, чтобы грамотно воевать – что нужно? Правильно, люди! Пушечное мясо… Но, что ещё важнее, на войне нужен командир – иначе она быстро кончится. А командиру – что нужно? Правильно, штаб!.. Желательно мобильный, то есть передвижной. Хватит, не суворовское время, чтобы с солдатами вшей в окопах делить! Поэтому мощный тягач кряхтит под тяжестью походной гостиницы, в которой это… там… компьютеры, факсы, спутниковые примочки, экраны радаров, виртуальные карты местности – иначе говоря, непосредственно командная начинка! – занимают-таки скромное место в прихожей. А большая часть «пункта»: номера, холодильники, кухонька, широкие обеденные столы, барчик, саунка… Именно, к сожалению, с этим уменьшительно-ласкательным суффиксом, так как большие, настоящие сауны с «джакузи» на несколько человек, плавательными бассейнами и каталогом путан в кожаной папке, кх-х… присобачены только к крупным командным пунктам, как рассказывал мне один серьёзный клоун «из бывших допушенных»… Например, к оперативному штабу ВМФ России, в издёвку что ли, находящемуся где-то в Подмосковье. Ах, да… запамятовал – Москва же это… порт пяти морей, извините!.. Чё не покомандовать с блядями?! Словом, конструкторская мысль сделала всё, чтобы те, кто добился в этой жизни права издеваться над «простыми людьми», жили при тощей душонке в гармонии со своими необъятными желаниями. Излишне напоминать, наверное, что за окном штаба, горячего и сдобного, как только что испечённая сладкая булка, виднеются те же люди… То бишь – брешу! – солдаты в съехавших набок касках, выковыривающие в пургу из вечной мерзлоты трупы своих недавних друзей.

Последним по списку идёт кабинет начальника орбитальной станции данного района. Огоньки на пульте управления загадочно мигают и весело вспыхивают. В кресле сидит «сам» и, напрягши височные жилы, смотрит совсем уж вдаль. Впрочем, добавлю от себя: ни один начальник нигде и никогда, по своей невежественности и природной глухоте к голосу творческого разума, не видел дальше собственного носа, думая даже, что он смотрит «вдаль»… Внутри этой же конкретной дали, в кромешной сини, различимо одно крыло космической этажерки, рядом летают на ниточках подчинённые «ему» космонавты. Они латают солнечную батарею, роняют в бездну космические ключи и матерятся – не грязно, чисто! – на снабженцев, подкинувших им несортовой геморрой с ключами, и начальство с его вечно идиотскими вводными, будь они неладны… Три парсека им под копчик! Компрессор в командном блоке с тихим гудением подаёт внутрь чистый горный воздух, люди же в открытом космосе дышат тем, что выдыхают… Каким будет наше будущее, чужое завтрашнее время? Настанет когда-нибудь время социальной справедливости или её забвения, будет ли вообще это самое время как таковое, либо всё рухнет в тартар оттого, что один пьяный лампасоносец облокотится в тупой задумчивости на ядерную кнопку?.. И вообще, из чего получается время в чёртовых электронных часах? Например, время безвременья повременно временных…

Таков вышел концепт. И это не насмешка, не издевательство! Если существует взгляд на историю, скажем, пролетарский, взвешенный, научный, популярный, местечковый, патриотический, то почему не имеет права на жизнь – бюрократический? Город и район, который терпит где-нибудь в Европе три десятка управленцев, – у нас посадил себе на шею с тыщу разного рода «руководителей низовых, средних, высоких звеньев», с тем не менее прили-и-ичными ложками за пазухами? И почему в районном городке, вобравшем все новейшие тенденции управления – в кавычках! – нашей многострадальной родиной, не может быть соответствующего этому феномену музея?.. Хорошо это, или объективно плохо, в данном случае, неважно! Должна восторжествовать справедливость, хотя бы регистрирующая, архивная. Раз факт налицо – то есть, он существует на неком субъективном лице, то для этого лица, пусть даже мурла, должно быть соответствующее зеркало, а на нём – изображение. Кстати, возвращаясь к многострадальности, а вы, случаем, не знаете, отчего это мы всё время страдаем? Только не говорите, что по причине изобилия у нас, над нами дураков с дубинками, кнутами и пряниками! Это без того аксиома. Выдайте что-нибудь свежее. Сами мы дураки, говорите, всех остолопов терпим до последнего и где это самое «последнее» – не ведаем… Вот это уже гораздо ближе к истине – к нелицеприятной, обидной, пьяной, но свежей мысли. Хотя, что в ней свежего? Спросите, например, у того же прозорливого Салтыкова – Щедрина… Ни-че-го!

На решающем обсуждении с чинушами, сами воспетые мной чинуши концепт мой с гневом отвергли, как слишком уж похожий на правду. А история, поверьте мне, дама брехливая, ветреная – куда её повернёшь, к тому она и пристраивается, извиняюсь, раком. Я как мог, отстаивал свою крылатую идею, доказывая, что она очень далека от заподозренной сатиры, но эти «сидельцы» упёрлись рогом, и ни в какую! Позже мой коллега сделал красивый макет красивого музея, показывающий красивую жизнь красивого народонаселения. Он, кстати, и сам – красивый, так что ему не привыкать наводить зеркальный блеск на стеклянную полировку. Потом хорошие парни лихо сварганили терпимую экспозицию, рассказывающую о мифических успехах по установлению жителями данного региона себе морально – объективной человечности. Но это было уже совершенно не смешно, это не бодрило, это не добавляло «зрителю» чистого взгляда на мир художника – творца, пытающегося на всё взглянуть глазами самого обозреваемого предмета. Это, словом, было скучно, а именно скуки не может простить художник окружающему его миру людей, ибо сам он – человек, который приходит в мир, чтобы напомнить, скучающим по колено в собственном дерьме, что дел впереди – ещё тьма, и что лучше быть по эту сторону добра – сторону совсем не кабинетную! – поскольку лишь оттуда мир кажется безумным, методом перенесения во вне личных качеств наблюдателя, но это в корне неверно.

Мир, на самом деле, прекрасен! Вот в чём заключается истина.

 

Долгожданное продолжение бюрократического шабаша…

Через следующего оратора Люся моя стала откровенно зевать – до этого она зевала деликатно, в кулачок: скандала-то нет, ката-а-лепси-а-а-я панима-а-аишь… а возбуждённая трескотня, как известно, рано или поздно лишает кислорода – сковывает. Я уже собрался было технично слинять, сославшись на обострившийся геморрой или внезапную смерть иллюзий, как меня вытолкнули на оперативный простор – дали слова, словца, словушки… Вот уже в который раз мысленно написав своё коронное завещание: «выбейте на могиле – умер от смеха», я оседлал трибуну, пытаясь пародировать известных мне вождей. Захват левой, наклонённое вперёд туловище, правая рука свободна и готова броситься вперёд, взор горящ, пятки холодны. Господа и госпожи… – тут бы сказать, мазурики! – хотя мне поручено адресно говорить о поросли, хриплю я, как представитель «с мест», хотел бы первоочерёдно затронуть вот какую штуку, нужную для «побегов юных лидеров», их мамину маму!.. Последние два слова, впрочем, вы поняли, я только подумал… Мне видится крайняя нужда, продолжаю, ввести новые единицы измерения, неразрывно связанные с реформированием… Я надеюсь, вы смекнули, – это я обращаюсь к читателям – что здесь воспроизводится только краткий конспект, фактически тезисы, моего бузотёрского доклада, с целью опять же экономии вашего драгоценного времени, ибо речь моя, как речь любого истинного демагога, была густо пересыпана разнообразным ориенталистским мусором. Типа: и пусть цветы просвещения густо покроют лежащее в ладонях реформаторов будущее нашего, в бу-у-удущем процветающего государства, раскинувшегося на столько часовых поясов, что, когда голове уже следует спать, то ноги сами просятся на утреннюю пробежку… Догадка: не от этой ли внешней непосильной растянутости и все наши внутренние проблемы? Рассогласованность рассвета и заката.

Ну, и далее в том же бессмысленном духе, которого страшатся даже мухи, бодро продолжаю… В связи с тем, что от общества априори и апостериори… – для знатоков: «до» и «после» опыта – мы дозировано получаем определённые части добра и зла, задача истинного реформатора, то есть борца за права личности, состоит в том, чтобы изменить саму пропорцию в лучшую сторону… Тут, правда, какой-то огурец в президиуме нехорошо захихикал, но я остановил его взором громовержца… В лучшую, пришлось пояснить, это когда всем хорошо, или какому-нибудь другому человеку, а не только тебе, поскольку так можно иметь возможность реформировать власть дольше! Учтите, мол, коллеги – подмигиваю… Зал, улыбаясь, гудит – не дураки, знаем что, да к чему… Соответственно, одна из задач реформ заключается в изменении процентного соотношения добра и зла. А чтобы корректно вкладывать в слово «процент» определённый смысл, предлагаю ввести в оборот единицы измерения этой самой определенности. Например, хорошее измерять «аристотелями», а плохое – тьфу, тьфу, тьфу, сгинь, нечистая! – «бонопартами»… Тогда человек, при встрече, на вопрос: как дела? – то бишь соотношение, сможет ответить, допустим: сорок пять аристотелей на сорок бонопартов, с «пятнашкой» не определился. Или: сегодня у меня сплошные аристотели! А когда тёща допечёт: стопроцентный бонопартизм… Более того, продолжаю я издевательски вещать, на основе опросов общественного мнения «по улицах» и мониторингов в платных туалетах, исчислять индекс «аристотеля» в городах, странах, весях, по миру, оповещая о нём в новостных блоках прежде пресловутых индексов деловой активности типа «даун – джонсов», либо «никхеев», не к ночи будь помянуты! То есть ведущий бубнит по «телику» или «фм»: бу-бу-бу, очередной мусорный завод открыли, президент поносит, претендент жирует, индекс аристотеля такой-то, деловой пассивности – такой-то, «большой шлем» выиграл папуас, бу-бу-бу, погода на «крыше мира» безветренная, пятна с Солнца временно исчезли. И вообще… вдруг начал я витийствовать почище небезызвестного дуче, задача властного реформирования состоит в том, чтобы наметить и реализовать государственную программу роста индекса хорошего, скажем, до пяти аристотелей в год. Тогда… тут я перешёл на ор, через пять лет уровень жизни нашего народа вырастет настолько, что он сможет перенести любые наши безумные реформы, которые мы, воспользовавшись моментом, тут же и наплодим в несметном количестве!.. Включая давно назревшую реформу наших властных коридоров до сих пор не имеющих «в качестве крыши» приличных соляриев, дабы любой реформатор в солнечные дни мог спокойно подняться наверх с прелестными реформаторшами и, избавившись от деловых костюмов и платий, отдаться стихии ультрафиолета под лёгкую музыку, под созерцание божественных торсов молодых бизнес – леди в крохотных купальниках красно – сине – белых… или же звёздно – полосатых расцветок. Недурственно, углублялся я, колотя кулаками по трибуне, также установить рядом бары, жаровни барбекю и прочие, давно освоенные цивилизованным человечеством средства повышения эффективности труда нескончаемой реки реформаторов, вытекающей из тощих кошельков и рваных карманов подреформенного им народа, с тем, мля, чтобы солнце никогда не покидало просторов нашей, по свежему выражению нашего же лидера, матушки – родины… Далее, часовые пояса, вдохновенное цокание ксероксов, реляции, розы в петлицах, ордена на груди, бани с бабами на секретных объектах, снегопады «евр»… несколько предложений по части юной поросли, а потом снова: тропики, яхты, виллы, бонусы…

Одним словом, конец моего выступления зал слушал стоя – тут же бросился в бурную овацию, дети приволокли корзину цветов, а этот мерзавец – лидер всё пытался пожать мне руку, но я от неё ловко уворачивался, под видом эмоционального общения с плачущей от счастья аудиторией… Фурор был полнейший, и я, воспользовавшись временным безумием, но, продолжая вполне по-дирижёрски хлопать, маршируя, спустился в зал и, чеканя строевой шаг, направился… на выход. Опьянённый собственной громовой овацией съезд сорвался с мест и, несмотря на писклявые возражения президиума, строевым шагом устремился за мной… Ать, два!.. Левой! Левой!.. Колонна миновала просторное фойе, опешившую охрану, вывалив своей легкоголовой массой на улицу, смешалась, с уже чуть было не уснувшей «группой поддержки» из голодающих старух, и против своей воли – я видел это! – зашагала вокруг площади перед дворцом, но уже не за мной – потому что в какой-то момент я нырнул в перпендикулярный проулок, из которого семафорила мне хохочущая Люся – а за своим прощелыжным харизматиком – лидером… Надо отдать ему должное – он и в этой, вроде бы, катастрофической ситуации сумел превратить «без пяти минут поражение» – в триумфальную победу, в акт братания с народом, чего до этого в новейшей истории не делал ни один съезд или партия. Дескать, ПБРВ – не штанопротиратели, не буквоеды, они там, где люди и народы, жаждущие реформ! Мы с вами – братья и сёстры, мы ведь совсем не те господа, что берут без спроса, а наоборот – мы ваши братаны, так что отдайте нам по-братски, а не то… Ура-а-а-а-! Телевидение со всех сторон столицы тотчас слетелось сюда, как мухи на… не хуже меня знаете, на что. Следом прошёл скоротечный митинг съезда и общественности, а потом всё это аморальное жульё опять затолкали в зал, однако, строжайшим образом, отделяя средствами усиленной охраны вершителей судеб и реформаторов от плещущегося у них под ногами собственного народа, которому не раз, в отместку за его собственное позорное умосостояние, они врежут хлыстами нелепых указов, халдейских постановлений, скоропалительных решений, принятых на основании поднятых и опущенных – вроде бы! – уже в небытие вопросов – например, террора! – а также атмосферостойких абсурдных резолюций, щедро разлетающихся из всех клопиных гнёзд властного реформаторства.

Если посмотреть на карту нашей страны, – какой это «нашей», спросите вы… да такой же, как и вашей! – где зелёными кружками будут указаны эти самые гнездовья – сельские, районные, городские, окружные, краевые, федеральные – то не увидишь самой страны, поскольку мелкие кружки давно соединились в единое целое и образовали толстый, заскорузлый панцирь, как на черепахе, но только такого веса и силы, что самой черепахе уже не под силу хоть как-то двигаться…

Вечером мы с Люсей, истерически катаясь, смотрели в гостинице репортажи о съезде и удивительным образом не обнаружили в них моей крутолобой физиономии. Я этому страшно обрадовался, признаюсь, так как наше инкогнито, а так же реноме разведчиков, в очередной раз было сохранено, что позволяло надеяться на продолжение сатирических проказ, а вернее сказать – борьбы за освобождение Земного шара от незаконной оккупации всемогущим – пока! – но ещё не совсем потерянным для нормальной творческой жизни, мухомором.

 

СОН. ЗАКАЗНОЕ ИЗНАСИЛОВАНИЕ

Чтобы не выглядеть в ваших глазах хамом с замашками мизантропа, мне придётся снабдить свой короткий рассказ пространным пояснением. Сам я человек далеко не мстительный, но иногда мозг вполне самостоятельно решает «как и с кем» ему необходимо расправиться, чтобы снять очередную навязчивость. И, в этом случае, воспитание, эрудиция, взвешенный ум, доброжелательность, самим же мозгом попросту игнорируются – он переходит на инстинктивный уровень прямого действия. В реальной жизни это допустимо сравнивать с истерикой – эгоистическим выбросом лишней психической энергии, либо звериного. Известный психоаналитик без сомнений утверждал: сны – это желания. Правда, гений сознательно упустил тот факт, что не все сны носят рефлекторный характер, и не всякий инстинкт способен интерпретироваться сном. Это первое…

Далее два слова о понятии «опустить». Метод мести или покорения, который мне предложила фантазия, вполне традиционен, давно известен. Он существует среди приматов и в уголовном мире, – практически в однотипных сообществах – но почему-то плохо прижился на «гражданке». А зря, ведь он достаточно гуманен как способ «поставить на место» некое человекообразное существо, он симпатичнее, чем заказное убийство, подрыв автомобиля, кража детей, возлюбленной и так далее… Вот мне и удивительно – почему кино, телесериалы, писатели – детективщики широко не практикуют, не пропагандируют этот своеобразный метод. Согласитесь, тут есть что живописать, как снять и с чем подать. Верно, художественно интересен и поджёг, и ограбление, и разгром любимого гнёздышка, пытки, но изнасилование… допустим мужчины… Вот где беспредел психологии, простор для смачных деталей, стыдливых характеристик! А вдруг ему это дело понравится, и он пойдёт дальше по скользкой тропе «глиномеса»? Снова фейерверк домысливания, продолжения, апокрифы…

Аспект третий: личность «заказанного». Зуб на нового мэра нашего города у меня появился сразу. Типичный невежественный самодур, готовый практически без грима играть городничего в гоголевском «Ревизоре». Лоб узкий, волосы пострижены ёжиком, морда пятнами, взгляд сходящийся в одну точку совсем рядом. Руки нашим уездным обывательницам целовал так: поднимал ладонь, не нагибаясь, почти на уровень своего, с позволения сказать, лица и тыкался картофельным носом. С его приходом ареопаг наших градоначальников стал точно ложиться на «Историю одного города» Салтыкова. До него чего-то не хватало… Точки. Были опытные волокитчики, голубые воришки, гибкие задолизы, бытийные бездари, но этот положил последний кирпич на вершину пирамиды физического от-вращения к разного рода начальникам. Теперь у нас к Органчику – Брудастому с его «разорррю! не потерррплю!», к Фердыщенко, лопнувшему от взяток, к Негодяеву – бывшему истопнику с сорным взором, к майору Прыщу с головою, фаршированную бредом, прочим типам, недостойным даже упоминания, добавился нынешний Угрюм – Бурчеев, который прибыл к нам с личным планом «будущего устройства сией муниципии».

И хотя оболочкой щедринский «бывый прохвост» несколько отличался от нашего, но вот внутренне, конституционно – был его точной копией. Процитирую классика: «Портрет этот производит впечатление очень тяжёлое. Перед глазами зрителя восстаёт чистейший тип идиота, принявшего какое-то мрачное решение и давшего себе клятву привести его в исполнение. Идиоты вообще очень опасны, и даже не потому, что они непременно злы (в идиоте злость и доброта – совершенно безразличные качества), а потому, что они чужды всяким соображениям и всегда идут напролом, как будто дорога, на которой они очутились, принадлежит исключительно им одним. Издали может показаться, что это люди хотя и суровых, но крепко сложившихся убеждений, которые сознательно стремятся к твёрдо намеченной цели. Однако ж это оптический обман, которым отнюдь не следует увлекаться. Это просто со всех сторон наглухо закупоренные существа, которые ломят вперёд, потому что не в состоянии сознать себя в связи с каким бы то ни было порядком явлений… Если бы, вследствие усиленной идиотской деятельности, даже весь мир обратился в пустыню, то и этот результат не устрашил бы идиота. Кто знает, быть может, пустыня и представляет в его глазах именно ту обстановку, которая изображает собой идеал человеческого общежития?..» Не знаю, кого подразумевал для себя Щедрин, но вышел «наш».

Череду глупейших административных решений по благоустройству, кадровым вопросам, сносу и строительству здесь описывать нет смысла – настолько они дики и заразительны, что могут вызвать цепную реакцию в других городах, ещё не подвергшимся атакам столь явного самодурства. Хотя, не исключаю, что так везде, где есть столо и градоначальники. Но вот особенности «нашего»: этот городничий с хорошо поставленной речью десятилетнего деревенского пацана очень любит хитрую частицу «бы». С ней все его речи пестрят неопределённостью, размытостью, предощущением Армагеддона… «Мне очень хотелось бы, чтобы, эта, ваша жизнь в нашем городе немного сильнее улучшилась бы… Тут всем есть над чем поработать, нам и вам постараться! Тогда вместе было бы не стыдно…» Впрочем, если в первом предложении слово «улучшилась» поменять на «ухудшилась», то существенно его смысл, ой, не изменится и останется загадкой… Что вообще подобного рода плодовитые идиотирады значат – неизвестно, поэтому делай вывод: быть беде! Особенно хорош этот «герой» был однажды перед педагогическим активом, на котором он, ничтоже сумняшеся, – опытным обрюзгшим тёткам с Некрасовым и домашними пельменями в голове – применяя через слово своё «бы», в приказном порядке рассказывал, как правильно растить грамотную смену…

Учтите, что они все практически такие! Кто они? Те, кто командует и думает, что видит больше других, кто ломает хребты, предаёт, хитрит, облизывает зады, трусливо выставляет вперёд стрелочника, кто «ломаястроит» наихудший вид общественного устройства. Бздливо – бюрократический, административно – подоночный, конечно, обречённый на вырождение, но ещё тупо – энергичный, не учитывающий многих факторов этического и эстетического характера. Вид вытирающий ноги о красоту, покой, счастье, взаимопомощь, топчущий грязными сапожищами негромкое нравственное здоровье. Поэтому, мне и примерещилась месть, пусть невольная, но вполне адекватная – злая и острая… Подозреваю, что здесь своих жгучих ингредиентов в ночную кашу добавили фильмы, которые стоят на нас в очереди, где только то и делают, что бьют, унижают, решетят, грабят, издеваются и… насилуют. Поэтому, извините, полной ответственности за себя в теоретическом или даже нравственном плане – я не несу.

Итак, действие развивалось вполне по-голливудски: я оказываюсь на небольшой криминальной сходке, среди участников которой – парочка прожжённых художников, один интеллигент в поколениях, трио эстетических смутьянов, мой не запомнившийся друг и я. Словом, мафия… При тусклом свете дежурного фонаря мы пьём и закусываем за карточным столом на какой-то ржавой барже в ночном обезлюдевшем порту… По мутному стеклу иллюминатора плывёт, прошитое редкими огоньками, таинственное марево ночи. В небе шевелятся беспокойные звёзды – кажется, перешёптываются. Прохладно, тихо. Но лишь снаружи, а у нас в кубрике – жарко. Ассоциативно, это напоминает мне холодильник: если двигатель у него горячий, то в морозилке – холодно… И мы двигаемся, машем руками, обсуждаем наши скорбные дела… эстетические. Дела эти далеко – и до боли рядом: там прошли бульдозером, здесь соорудили «чёрте-чё», рядом разноголосица хама, мздоимство, марионеточные лидеры наверху, издёрганные снизу дёрганным народом, а посередине, как балласт, бесконечные «степлердураки»… И далее по списку: всюду грязь, разруха, униженные собственной данностью мухоморы, а поодаль – опухшая от бесконечных грабежей власть червяками лезет на улицы, захватывает всё новые строения, «окабинечивается», толкает своих отпрысков за офисные столы. И так далее по спирали, уходящей вниз к мракобесию средневековья, к центру Земли с его первородным прошлым…

Что делать?.. Возникает вопрос, веками непроизводительно муссирующийся русской творческой «интеллигэнцией». Вопрос глупый, как наша жизнь, вопрос эстафетный и вечный. Вопрос, не сходящийся параллельными линиями со своим пока не родившимся ответом. Вопрос этот некой подвижной цепочкой плывёт в воздухе, рвётся на отдельные звенья – блестящие дышащие шарики, похожие на расплавленный свинец в невесомости. И тут, после очередной рюмашки, шумного «крякания», невольных слёз удовольствия, в тёмных углах кубрика – или моей души? – возникают первые криминальные тени, либо бесовские мысли… Теперь мы вроде народовольцы, бомбисты и, отбросив носком сбитых туфлей проклятый вопрос «что же делать?», обсуждаем право на «насильственный» метод. Прилагательное это звучит уже как-то указующе, не так ли?.. Во всём виноват наш «мэрин» – воплощение зла – и его следует «как следует» проучить, режет наотмашь интеллигент в коленах, хватит терпеть произвол властных невежд!.. Но ведь этот дядя – возражает мой таинственный, неузнанный друг – это лишь крохотный винтик огромного механизма, скрипящего десятками тысяч ржавых, лишних шестерёнок, по прозвищу «государство»… Нет! – настаивает радикал с красивой эспаньолкой, указывающей на внутреннее благородство, – они должны понять, что пора менять принципы управления общества только волей – на методы его самоуправления скорее разумом!..

Верно, продолжается спор, дело ведь не в конкретной звероподобной личности – это лишь зеркало ответного шага. И потому даже у нас, у гуманитариев возникает мысль: убить, избить, напугать? Дело не в наказании зла, но мы преподаём ему урок его же плёткой… А гуманизм, высокие принципы? – вопиёт кто-то, явно не я. Все методы хороши – возражает голос, традиционно понимаемый как революционный, – для достижения поставленной цели освобождения нашей планеты от малохудожественной дури!.. Как-то незаметно мы снова возвращаемся к грехам администраций, потом пьём «за нашу победу!», снова находим поводы для огорчений, мой невидимый друг принимает разговор слишком близко к сердцу и вдруг бросает под стол ключевую фразу: затрахали!..

Это решило судьбу дела – фраза выползает из под стола, взлетает, как птица, вьёт в моей голове уютное гнездо. Через некоторое время теперь уже моё «альтер эго» решается на откровенность: «его» надо опустить… Ого! – думаю я – сие неожиданно… Но, конечно, не самолично, а силами неких половых извращенцев, для которых это даже не преступление, не работа… Праздник! Во имя наших общих светлых целей. В общем, всё верно: путь к свету бывает порой тёмным. По крайней мере, на неконтролируемом нами подсознательном уровне. Тут мне параллельно начина-ют мерещиться картины глобальной мести по всей стране – даже миру… Эххха!.. И вот сраные лидеры «свободного мира» уже ходят на приёмы враскорячку, тушуются, пукают не нагло, а очень даже деликатно, то есть – тише освобождаются от газов своими красными, натёртыми задними проходами… Теперь они, прежде чем обидеть маленького человека или всё человечество, задумываются, затуманиваются или, быть может, вовсе передумывают, ибо сзади им мерещится нечто такое упругое, нехорошее, поучающее, настырное, в резине… что является им «грубо и зримо», и о чём культурным людям знать ничего не надо вовсе.

Словом, мы хватаемся за идею, и тут же за столом «под кофеёк» начинается соревнование в извращённых фантазиях… Но наша эспаньолка нас вовремя остужает: одного бы завалить… Не боись – сдюжим!.. А поскольку денег «заказать чисто за бабки» у нас нет, то мы делаем всю предварительную работу сами. Устанавливаем маршруты следования, привычки, оцениваем взаимные физические возможности. Затем выходим на педиков, но тут неожиданно возникает препятствие: по телефону голубые наотрез отказываются от скромной платы «за заказ». Для них, мол, это дело чести! Дело принципа, наследственных установок, а деньги – вносят элемент принуждения, портят чистоту эксперимента. Как-то, через как – мы, наконец, сговариваемся. И вот непосредственно месть…

Ночью ловим этого битюга недалеко от дома, крутим, связываем, заклеиваем рот пластырем, волочём в кусты. Он жутко перепуган – ведь они все тру’сы! – но ещё даже не догадывается о мере ответственности… Над нашей вознёй высоко за плёнкой неба смеётся полная Луна: эй, бунтари, что это у вас за заказ, если почти всё вы делаете сами?! Так ведь вот именно «эти» и не дают нам нормально заработать! – скрежещу я сквозь зубы, чуть пиная жертву коленкой в зад… В кустах, при свете неожиданного свидетеля да согнувшегося пополам фонаря, мы спускаем с цепи педиков. Они возбуждены и по-хорошему одухотворены… Дальнейшие подробности я стыдливо опускаю, так как, краснея, практически не подглядывал… Да и что хорошего, скажите вы, когда мужики мужиков трахают! Это же противу природы. Да и вообще, как в детстве говорили, разве можно живого человека е…! Ну, это…

Словом, дело кончается несколькими фотографиями на мобильный телефон, где видны «пикантные детали» и «сам», которые делает один из наших гуманитариев. Позже карточки мы выкатываем на принтере и отправляем вместе с издевательским письмом своей жертве. Смысл письма прост: «про это» не узнает никто, при условии примерного поведения, но если ты, толоконный лоб, будешь продолжать издеваться над здравым смыслом, орать на людей, хамить, то… – далее несколько предложений в стиле «Письма к турецкому султану». И вы знаете, этот тип буквально на глазах остепенился. Обабился что ли… В телевизионных репортажах о его подвигах он уже не орал своё наглое: «я заставлю вас, гады, родину любить!», а больше как-то вникал в людские нужды, слушал, шевеля губами, и казалось всё искал кого-то испуганными глазками на галёрках и далее… А как-то при встрече с то ли с президентом, то ли с претендентом, подумав видимо о личном, наш герой даже смахнул слезу… Хотя допускаю, что так он злобу прятал, но на вид, как будто, – очеловечился, раз был даже замечен без повода в библиотеке, женщинам руки стал правильно целовать, то есть – ниже судьбе кланяться…

Конечно, в реальной жизни такого рода дидактическое «заказное изнасилование» не прошло бы столь гладко, но на то и сон… – мир с иной нравственностью, мир, где всё наоборот, – чтобы в нём всё происходило гладко, не было силы тяжести и хама, чтобы желаемое в нём – было действительным… Утром я проснулся совершенно бодрым и чистым, не испачкавшимся своими грязными мыслями, потому что имел ещё мысли светлые. Вот их конспект: биологически – активная глупость в лице наших и ваших!.. начальников, администраторов, президентов, маршалов родов войск – для меня аксиома. Власть есть глупость. Пока это аксиома. Когда очередного попавшегося босса тащат в кутузку, я замечаю у него – да и у всех остальных! – на морде явные следы разбойничьего, то бишь уголовного. А раз так, то и наказание им более органично тюремное, самое унизительное, поскольку стыд страшнее, чем смерть. «Они» практически живут по понятиям, плюют на законы, унижают запуганное население, держат своры собак «в лице» налоговых и санитарных органов, милиции, политического сыска, пожарных для травли провинившихся. «Их» карикатурность не имеет границ, а извиняет только то, что остальные – более низко стоящие – немногим лучше. Иное дело, что претензии на гордое слово «элита» автоматически предполагают некоторый интеллект, харизму, разумную взвешенность, образованность и совесть как инстинкт самосохранения в разреженном воздухе властного произвола…

Но это теория, а на практике, суммируя вышесказанное, почему бы не предположить, что поставить «их» на место сейчас можно только по законам уголовного мира? И хотя я прекрасно понимаю, что вся их жизнь с чёрной икрой, галстуками, мозолями на задах, похлопыванием по плечу верхов и плевками вниз, с подлогами, враньём, коррупцией, холуйством, взятками, гибельными льготами, проклятием потомков, ночной пустотой и мерзкой старостью, является безусловным наказанием, – ну хотя бы потому, что в самой управляемой ими жизни они так ничего и не поняли! – но наказание физическое, ощутимое как боль, для их ничтожества – тоже необходимо. Да и неотвратимо… Именно такая боль, увы, есть для них боль настоящая, она выше, чем муки совести. Вот так…

Поймите, не станет истинный художник подставлять «другую щёку» в ответ на пощёчину, ибо его святая обязанность – быть выше объективности, взвешенности, а его ответ – всегда будет неадекватным именно ввиду конституционной субъективности. Но более страшное, чем его гнев для вас, – это презрение ваших же потомков, изуродованных творцом до понимания прекрасного как основы бытия «завтра». Мы ваших детей у вас попросту отнимем, мы убедим их не идти за вами, мы расскажем им, что делала история с типами подобными вам. Вот вы и подумайте – а стоит ли жить так, чтобы враждовать со всеми, ссориться с памятью, лишиться могил, удостоиться гнева летописца вечности?.. А мы опускали и будем опускать вас до тех пор, пока вы окончательно не поднимитесь… Так что дрожите и готовьте вазелин, если не желаете как можно быстрее стать хорошими, то есть незаметными, непривлекательными для пристрастных взглядов художника, поэта, мечтателя и остального подвластного только гармонии – ну хотя бы в перспективе! – населения.

Доброе утро!.. Пора вставать, чтобы уже не падать…