Сотворение духа (книга 2)

 

Неправильный роман

 

 

 

 

Города Иллюзий и Обмана – побратимы, спутники, соседи. Но, если в город Обмана туристы едут сами, за тем чтобы их вполне определённо обманывали, то в город Иллюзий стремятся те, кто склонен обманываться добровольно. Причём ясно, что желающих, так прямо дать себя надуть – немного, но довольно тех, кто идёт на риск быть обманутым во имя честолюбия, азарта, банального выигрыша. Город Обмана, таким образом, это некая игорная зона, где очень средний человек пытается одним махом решить свои комплексные проблемы, накопившиеся у него буквально с рождения. Напротив, в город Иллюзий едут чаще те, кто финансовые, скажем, вопросы не склонен решать вовсе, и поэтому ищет для своей измученной обществом головушки место, где можно это самое общество послать к чёрту. Забыться, поверить в мечту, провести несколько дней в приятном самообмане, устроить сознанию некий фантазийный отпуск, либо тренинг… У кого – что получается. Половина туристов попадает в город Иллюзий после неизбежных разочарований в городе Обмана, чтобы отойти от них, половина едет сюда целенаправленно, ибо не видит в прямом обмане прямого проку. Случаев, когда туристы едут в город Обмана из города Иллюзий, немного, хотя в категории кайфовщиков тоже есть люди отроду любопытные, которые не прочь посмеяться над сатирической жадностью и глупостью начинающих отпуск с шока.

Если город Обмана – это обычный городок с большим количеством азартных мышеловок, казино, ярких огней, дорогих витрин, специфически добывающий хлеб насущный из далеко ненасущных проблем нашего современника, то город Иллюзий построен и спланирован так, чтобы всякой мелочью дать вам почувствовать себя в стороне от насущного. Цветы на клумбах здесь искусственные, прудики завалены весёлыми кристаллами, а на дотошно выполненных умельцами картонных яблонях в любое время года висят, радуя спелостью, восковые, золотые и молодильные яблоки… Декоративная рябина всегда обрадует аппетитными ягодами, напомнит пылающие строчки Есенина о кострах на ветках. Дождь здесь заказывают тот же час, как накопится достаточное количество заявок от гостей, снег – пойдёт хоть зимой, хоть летом, но летом он, вполне объяснимо, будет из серебряной и зеркальной, мелко нарезанной фольги. Если вам сегодня мешает жара, солнце, хорошая погода, что тоже случается, то вы можете укрыться в многочисленных катакомбах за городом или под огромным шатром, на куполе которого постоянно изображены сизые тучи, хляби, ненастье, где под зонтиком – из непогоды! – увидите, как рядом в парке на солнечных лужайках загорают, истекая потом, юные мечтательницы с мороженым, в вызывающих чувство голода, свободных позах.

Причём, это технически возможно в любое время года, так как в жару – добавят стужи специальными установками, а на синтетических лужайках, больше напоминающих восточные ковры, даже зимой – организуют подогрев тёплым феном, что поможет вам на время забыть о холоде… Фейерверки в городе Иллюзий устраивают чаще днём, но вместо огня в небо летят длинные языки цветного дыма, сопровождаемые волшебными вокализами, бравыми маршами или, напротив, – музыкой медитативной, напевной, задумчивой… Сочетание столь контрастных факторов приводит души туристов в состояние тихой, ничем не переубедимой эйфории, транса, из которого, впрочем, они выходят вполне очистившимися, бодрыми… К целебным факторам можно отнести и постоянно прорывающееся в здешнюю благодать радио звуков – то птицы возгласами любви наполнят окрестности, то на улицы города прорвётся шум Бродвея в час пик, то сталелитейного производства, то напрямую транслируемый шторм у мыса Доброй Надежды. А как прекрасны гордые крики ломающей весной лёд равнинной реки, как ком встаёт в горле от плача младенца, только что увидевшего свет… Эти тонкие напоминания о многообразии форм жизни на нашей планете заставляют каждого увидеть в звуковых картинах что-то своё, унестись в личную грёзу, мысленно побывать там, где вам не суждено оказаться ввиду краткости срока существования…

Поскольку среди прочих иллюзий, иллюзия постоянного присутствия в нас божьего благословения – самая иллюзорная, то и церкви здешние поливают с колоколен близлежащие кварталы не обычным звоном, а цветным полупрозрачным излучением, расходящимся от центра кругами, как рябь от брошенного в воду камня. Это больше, чем ничего! В храмы здесь ходят чаще не с просьбами или извинениями за проступки, а помечтать в прохладном мраке о боге, о том, что как было бы хорошо, если б он на самом деле был. Ах, как хорошо, как хорошо! – бывает вскрикнет кто-то в колеблющемся голубом свечении, и ты, очнувшись, тоже понимаешь – что хорошо… И даже этому «хорошо» внемлешь, хотя именно это хорошо – словно бы чужое, как будто не твоё, но ты с этим не споришь, вновь укрываешься грёзой, улетая в мысли о своей приятной сиротливости… Подобного рода мысли в городе Иллюзий являются «вечно живыми» или буквально живыми. Они бродят среди людей точно нужны им постоянно, а не только утром когда «человек обычный» срывается из-за стола и с криком «есть мысль!» бежит в туалет… Словом, мысли здесь нелогично живут, трутся о всякого, будоражат на микроподвиги, шелестят на ветру, в кронах лип, гуляют по паркам, устраивают карнавалы, меряют на себя шедевры высокой моды, чтобы взлететь над суетой, рядятся в лохмотья, дабы стать доступнее и проще. Всё для тебя, покупатель иллюзий!..

Ввиду того, что иллюзия это как бы обман, натяжка, придуманность, то здесь очень популярны разного рода экскурсии: ностальгические, элегические, виртуальные, музыкальные, ароматные, ментальные… Есть даже экскурсия по примерам ни к чему неприложимого, кроме эзотерической души, оригинального до обморока мышления. Чемпионы по посещаемости на этих маршрутах, понятно, Нострадамус, Кастанеда, Ричард Бах, Даниил Андреев, Блаватская, последователи торы, каббалы и прочих хаббардов, ошо или шричонмоев… Это ведь очень интересно без всяких там психотропных средств погрузиться в мир протопоэта, авантюриста, мессии, в мир тонких сочетаний запахов цветущего сада, в мир «хладносердых» или «кипящеглазых». Экскурсионные автобусы шныряют по городу Иллюзий во всех направлениях: от грозы – к поющему водопаду эмоций, от ощущения полёта – к верности первой любви, от воющего с голодухи на луну волка – к алым петухам революционных бурь. Сами автобусы эти совершенно прозрачны, чтобы вы могли видеть всю картину мира разъятой, и могли понять, как бьются в потугах лошадиных сил под капотом «поршня», как выглядит земля, которая вас ещё пока носит. Особенно эффектно путешествие в дождь. Тогда к эскизам фантазий, разбросанным на вашем пути, отовсюду – тут, там! – добавляются бегущие вниз витые линзы воды, превращающие «уже иллюзию» непосредственно в сказку для глаз…

Вопрос власти в городе Иллюзий не обойти. Если с городом Обмана всё просто: власть существует там, чтобы помогать населению обманывать гостей, то в случае с иллюзиями не всё так однозначно… Власть, сама по себе, являющаяся прямой иллюзией возможности наведения порядка, а по сути, выполняющая роль кормушки для особо изворотливых, здесь и не скрывает свой мерцающий общественный профиль… Она как бы говорит: со мной плохо, без меня – ещё хуже, и пытается «годиться». Так чиновники городской администрации лишь бродят по городу, следят за уровнем предоставляемых туристам иллюзий, чихвостят дворников, управдомов, а когда устанут, соберутся где-нибудь в конторе и показывают желающим спектакли по мотивам гениальной двадцать четвёртой главы из «Замка» Кафки, в которой показан буквально «чиновничий беспредел». Поверьте, крикам «браво!» и «бис!» – нет конца, что ещё раз доказывает: «лишних людей» нет, а есть только бездарь самопонимания, нежелание нуля прыгнуть выше головы, стать единицей. Давайте-ка и мы крикнем этим полным гражданам с худыми портфелями: мо-лод-цы!.. Шарман, ура-а-а!.. Аналогично, система правопорядка в городе Иллюзий проста: вас выводят за проступок из иллюзии и всё… Особо ретивых – высылают.

А в городе Обмана, тем временем, всюду – контролёры, контролирующие контролёров, бесконечные службы охраны, секьюрити, бдения, уши, проверки карманов, вещей, металлоискатели, чтобы придать обману хоть видимость законности. А в городе Иллюзий – благодать: если на улице раз в час встретишь человека в прокурорском кителе, считай – повезло. И так повсюду царствует стопроцентный порядок… Без видимости!.. Поскольку никто не рискует корыстно посягать на иллюзии, ведь даже местных жителей особое излучение, вводящее в транс, краем, но цепляет. Причём прокуроров здесь человек пятьдесят на город, не больше, учитывая опять же сменность, бюллетени, декретные отпуска и прочее… Метод работы, то есть наведения порядка, у них предельно прост: обнаружив хама или дерзилу, мешающего своей глумливой иллюзией прочим туристам, они гусиным пером щекочут его возбудимые места – тут уж они мастера! – и заставляют смеяться в голос, отчего иллюзия из головы нарушителя спокойствия мгновенно исчезает. Свободен, как птица! Забыл сказать: особым условием попадания под влияние местного иллюзорного поля для всякого желающего, служит его абсолютная серьёзность, исключающая даже возможность улыбки, и непременно закрытый рот… Поэтому туристы бродят тут сугубые. Собрался что-то вякнуть – готовься вернуться к правде жизни на час, а если засмеялся – так часа три будешь маяться, как неприкаянный, среди сотен очень серьёзно блаженствующих в себе граждан.

Кстати излучение особое, что в иллюзию вгоняет, досталось городу случайно: он, как говорят, часто обращён своим центром к невидимому энергетическому потоку, исходящему из одного лунного кратера. Так вот, эта природная антенна и вводит малоизученными доселе щупальцами людей в транс на площади в два десятка квадратных километров. А местные жители, в случае нужды, брызгают на волосы особым лаком – отчего некоторое время на излучение не реагируют и могут браво исполнять жизненные обязанности: кормить гостей в кафе, скажем, картошечкой – фри или супом, продавать нужные им для бытового счастья вещи, либо сменить прокладку в кране гостиницы. Альтернативой лаку служит говорливость и весёлый, находящийся под прессом хронической хохмы, нрав. Сам выбирай – что лучше? А как спится в городе Иллюзий чудно! Шепнул себе: отбой, пора спать! – и дрыхни хоть до третьего звонка от гудящих почек, так что на въезде в город, как в Швеции презервативы, выдают всем по будильнику, чтобы стимулировать желание встать, позавтракать, да скакать по юдоли в поисках положительных эмоций. Пойти, глянуть кино – иллюзий, почитать газету снов, сходить в театр теней, познакомиться в зоопарке с экзотическими животными, рождёнными человеческой фантазией. Или вашей?.. Посетить музей забытых исторических фигур…

Это место занятное: на одном буквально гектаре собрали с полтыщи памятников так, что стоят они буквально впритирку, а в проходах между ними едва протискиваются два упитанных человека. Кругом, выброшенные вперёд руки, держащие кепки, брови, клубящиеся из под бронзы, чёрные глазницы, уверенно смотрящие в наше будущее. Причём, памятники эти, понятно, привезли из слаборазвитых стран в период, когда они избавлялись от одних культов, чтобы приобрести какие-нибудь другие, более свежие. Стоят истуканы разным так «маоленинамтито» будто небоскрёбы на Манхеттене, вразнобой, порой накренившись, со стороны представляя компактное кладбище химер, мемориал представлений о том, что некто, кроме людей уровня Микеланджело или Толстого, будет неизбывно нужен нашим потомкам. Ибо великий человек и историческая личность – это не одно и то же!.. Чаще всего… Туристы ходят, смотрят вверх, на закрывающих им свет рабов очередной глупости, чешут отмытые разными там «нивеями» затылки да подумывают как бы об относительности всего, или о памятнике, скажем, своей пока ещё живой тёще: скромнее он должен быть-то!.. Вот вам и прямая выгода от подобного рода назидательных аттракционов иллюзий, поскольку общественная память часто похожа на визгливые старческие воспоминания, напрочь лишённые, как афористичности, так и воображения… Неинтересные, словом.

Только вы не подумайте, под влиянием последних строк, что в городе Иллюзий старикам плохо живётся, что их здесь обижают борцы с бумагой, вроде вашего автора. Люди преклонного возраста тут вправе выбирать для себя один из двух, не самых худших, способов существования: непрерывного говорения и, соответственно, создания своей иллюзии того, что на самом деле было… Либо, при нахождении в себе сил для серьёзности и молчания, – пребывания во всякой другой иллюзии, личной или общей, на которые так щедр город. Поэтому нередки здесь такие картины: сидят на лавочке два благообразных старичка – лысый и седой – один молчалив, но счастлив, другой – говорлив, как весенний ручеёк, и тоже несказанно доволен судьбой. Рассказывает, перебивает сам себя, вдруг вытаскивает на свет божий некого корешка Лимона, сгинувшего по дури уж лет пятьдесят как, даёт ему идейной копоти, елозит, крушит, вдруг реабилитирует и продолжает растекаться по склонам правды – небыли. А слушающий это дедуня, похоже, – слушает, да не слышит, местами слышит, но не вслушивается. И обоим несказанно хорошо! Вот такой это чудесный город…

Как вы уже, наверное, догадались, искусство и культура в городе Иллюзий занимают особое место: всяк хочет к ним приобщиться, но не каждый решается. Мол, скажем, нет дара… Город Иллюзий эти сомнения решительно снимает! Сюда со всего света съезжаются не слишком талантливые люди, которые ощущают себя в данной метафоре гениями, без пяти минут лауреатами или, на худой конец, оригиналами… Всюду они образуют хоры безголосых – рот открывать нельзя, но мычать и свистеть можно! – толпы, выделывающих ногами кренделя, людей с прекрасным «хозяйством» в штанах, чуть мешающим танцу… Клоунов, мимов, шутов немало. Тут и там они мучают различные эстрады, бесчисленные конкурсные площадки для любителей сценок из жизни, танго, вальсов и чечётки. Потеют, терзают струны гитары, лепят Галатей, тянут мышцы в гетрах, плетут березовые туеса, тихо плачут от счастья самовыражения за мольбертами, этюдниками или у бюро с гусиными перьями для писания классических стихотворений: «Белеит парус одинокый…» Да и пусть их!.. Город Иллюзий всех терпит, он каждому даёт возможность ощутить себя творцом, испытать муки вдохновения, взлететь… И что до того, что завтра падение может быть болезненным?! Уедешь ты из города – с тобой уедет и твоя иллюзия, где ты можешь всё… Но это когда ещё, а пока в художественной лавке хозяин, который в свободное от торговли время что-то там «пишет», выставляет на продажу свои наивные каракули по цене более высокой, чем «номерные – авторские» литографии Пикассо… И ведь берут! Ибо иллюзия действует на мозжечок у всех почти одинаково.

Чему учат детей в городе Обмана, и чем занимаются их родители? Да, обманывают… Причём, делают это искусно, с выдумкой, по новейшим технологиям, с привлечением светил психологии, логистики, шулеров «от накручивания» на элементарную природу человека не свойственных ему желаний, рисков, поступков, преступлений перед собой. А чему учат детей в городе Иллюзий, за пределами обычной торговли, сервиса, питания?.. Введению человека в искомый транс, в выход на желаемую грёзу, в уход от нашей, режущей острыми краями тело, несколько опасной действительности. Учат быть особо деликатными при столкновении с нетрадиционно истолкованной химерой, умению самим входить в грёзу – выходить из неё, умению лично организовать для себя или окружающих чудо. То есть – учат быть добрыми волшебниками, тогда как в том же городе Обмана все и с пелёнок хотят быть чародеями злыми, отнимающими у нищего духом последнее. Скажите, поделом! Согласен, но «добрым» лучше быть для здоровья, поэтому я более склоняюсь к иллюзии, допустим, чем к обману. Да и сам город Иллюзий – редкий, тогда как разного рода подделки под город Обмана есть в избытке всюду по свету. Ими мир кишит…

Я бы мог ещё не одну страницу описывать вам город Иллюзий, его особенности, фишки, приманки, теневые стороны или не самые лучшие уголки – какие и тут водятся, ясно! – но поскольку конспективно густой метод изложения отрицает тонкую выделку, ажур, детали, а напротив – допускает гротеск и подразумевает домысливание, как способ проникновения в авторский замысел, то здесь я прерву описание внешних сторон жизнетворения в городе Иллюзий, чтобы во второй части, пусть кратко, но показать на собственном примере – что есть этот город изнутри, что ощущает здесь всяк, отряхивающий пыль иллюзий со своих ног, каким он видит себя на расстоянии протянутой к чуду руки, и что чувствует его вдохновляющее начало – муза, касаясь щекой открытого огня или тронув пальцем капельку смертельного яда, который не стал ещё, при разведении, чудодейственным лекарством. Что?!.. Ведь покуда мои скупые описания основывались на вашем, допустим, доверии ко мне, когда и сам я точно не знаю – что конкретно ощущает описанный мною молчащий старичок в своей благости, кого видит на закрытых веках его оппонент, когда смолкает, погружаясь в собственную грёзу. Вот, вот, вот!.. Так, кажется, этот метод и называется – «метод погружения». Журналисты им, одно время, небезуспешно баловались. Скажем, забытый сегодня пассионарий Гюнтер Вальраф. И значит, надо нырять, но не сразу, не сейчас…

 

ПРИВАЛ. БЫТЬ И КАЗАТЬСЯ

Меня всегда интриговала проблема «парадной стороны» и «изнанки»: почему с этой стороны так, а с другой – иначе? Праздничное сияние сцены, глаз зрителей, актёров, и в десятке метров от праздника – жирная пыль закулисья, изломанные склоками судьбы? Почему очень средних лет женщина, похожая на толстую жабу, нескромно красится, укладывает «гулей» секущиеся волосы, надевает золочёную турецкую дешёвку?.. Что – внешним эффектом она пытается скрыть убожество позорного финала, или само убожество, то есть серийная вторичность, изначально выбирая между подлинной внутренней красотой и узко понимаемой глупостью, –отдаёт предпочтение последней? Однозначного ответа нет…

Работал я оператором цветной фотопечати, насмотрелся всякого, ведь фотография – это открытая форточка, через которую ты, как воришка, проникаешь в чей-то мир, и на любой случай у меня есть архивные единицы хранения. На случай, обозначенного выше противоречия, – имеется такой вот эпизод… Приходит слегка чванливая семейка: папаша, мамаша, комплексующая дочка, сын – недоросль. Все достаточно фотогеничны, но портят впечатление какие-то острые вампирские уши и чуть красные белки глаз. Одеты неплохо, почти хорошо, сумки, обувь тоже не вызывают подозрений, ведут себя с достоинством, учтиво, но навскидку видно, что впечатление, создаваемое ими – явно показуха. А возможно это понимание позже пришло, когда я рассматривал фотографии их домашних реалий. Батюшки вы мои! Более вопиющего конфликта между упаковкой и содержанием я не видел… Живут в частном потрескавшемся доме, кругом наклонённые в разных плоскостях предметы, засаленные шторы, чёрная паутина, газета на банке вместо крышки, мусор оседлал плинтуса, нет двух одинаковых тарелок, окна мутные, предчувствие конца света. Беженцы, сначала подумал я, относя конфликт этики и эстетики к временности крова, быть может, у обедневших родственников без принципов. Но, внимательно изучив ещё несколько снимков, я понял, что это всё – их ментальный уровень, их среда обитания, вполне органичная для данных особей. Сидят за столом – скалятся, пьют чай – щерятся, смотрят телевизор – показывают на экран пальцем, злорадствуют. Скажите, нищета. Отнюдь! Нищету я тоже видел… Она, извините, бывает с достоинством, учительская, что ли: хранит скудное накопленное добро, стирается чаще положенного, пахнет хвоей, заправляет постель так, что любо – дорого смотреть. Домашние растения, фотографии близких, хлеб под салфеткой в плетёной корзиночке на бабушкиной скатерти, благородный аскетизм, а тут!.. Словом, я с нетерпением дожидался прихода этих типов за карточками, чтобы убедиться в правоте своих выводов о хроническом характере заболевания, либо со стыдом отвергнуть диагноз. Пришли. В точку! Попал, и более того – в одежде, поведении, осколках психологии этой басенной семейки – я теперь точно!.. увидел массу деталей, выдающих их с потрохами. Деталей, впрочем, сразу неразличимых, интуитивных, тусклых… но от художника-то не спрячешься! Пусть и со второго раза…

Зачем мне это всё, спросите. А вот зачем: чтобы никому и нигде – злу, обману, власти, ложно понимаемым ценностям – не дать возможности себя облапошить, чтобы иметь рентгеновскую мудрость видеть главное, видеть больше остальных, дальше, видеть все детализирующие частности, дающие моральное право делать общие выводы… Хобби такое, сродни неотвязчивости. Но занятие это – отнюдь не безобидное… Вот и в моём случае, я смотрю – вижу, удивляюсь, пытаюсь анализировать, а когда не выходит – вот прокол! – коплю безотносительную злобу на застрявший в голове сигнал. Не разобравшись со своими «орлами» и «решками», я прилично набедокурил в душе, где зияла методологическая дыра. Маскировка пустоты?.. Пустота – производное маскировки или это её производное?.. Ответа, увы, не было, если не считать ответом полуденный сон, сваливший меня на даче в разгар тягостных, ибо бесплодных, дум…

Попали мы с Люсей в красивый южноамериканский город, похожий на Рио… Кругом хорошо одетые люди, яркие витрины, гранитные банки, оживлённые улицы, бурлящие проспекты – всё вертится, сверкает, мигает, заводит, благоухает. Каждый сверчок на своём шестке подаёт знак: я здесь, потрогай меня, я не разочарую, не проходи мимо! Чистота для мегаполиса почти образцовая, по крайней мере, в центре, а о большем судить не берусь, так как мы нарезали круги к периферии, но до неё не добрались. Выдохлись. Ноги гудят, голова разной туристической чертовнёй забита, память переполнена, освежающих мыслей нет. Настал вечер, мы застряли в колоритной харчевне с широким ассортиментом спиртного и привычным европейским меню: супы, мясо, гарниры, салаты, закуски, десерты, без дурацкой местной экзотики… С дегустацией спиртного мы особо не горячились, остановившись на состоянии сытой эйфории, когда уже почти ничего не хочется – ни есть, ни пить, ни стоять, ни сидеть – отчего плаваешь в приятной невесомости равнодушного улыбчивого свойства… И всё бы ничего, но внезапно рядом с заведением, на сонной тихой улочке, примыкающей к деловому центру, началось непонятное движение, суета и набирающий силу людской поток понёсся в сторону главной авениды. На карнавал!.. Рассчитавшись, и мы степенно понеслись вслед за разжигающим кровь любопытством. Ночной город стал ещё красивее – вернее, эффектнее: золотая иллюминация приобрела тёмные подкладки, в шикарных витринах дорогущих магазинов, отражались ещё более шикарные витрины напротив, в кронах деревьев горели мириады звёзд, частичная обшарпанность отдельных зданий приобрела вид вдумчивого аристократического благородства с патиной капитальной долговременности. Из дверей сотен магазинчиков, табачных лавок, модных бутиков, баров, забегаловок, кафешек – на улицы вырывались тысячи ароматов и, смешиваясь с солоноватым морским бризом, создавали такую неперечислимую рать запахов, их оттенков, молекулярных соединений, и такой плотности, что её вполне можно было каким-то образом собирать, концентрировать, брикетировать, дабы продавать в холодных краях как напоминание о другой жизни, другом временном, пространственном измерении, как напоминание о том, что рай рядом – только заплати. Если есть чем…

Вскоре нас вынесло на широченный, запруженный народом проспект, по которому катилось карнавальное шествие. К тому, что мы уже видели, и что уже не помещалось в душе, стали добавляться десятки новых возбуждающих сигналов… Совершенно не уважая по телевидению южные карнавалы за всю их дешёвую нарочитую помпезность, показуху, блёстки, замечу, что воочию это шоу – не впечатляет, о-о-о нет! – оно попросту подавляет, как «Титаник» байдарку, и глушит, как Ниагара на расстоянии вытянутой реки. Описывать сам карнавал нет смысла, потому что каждый из вас многократно видел осколки этой дьявольской феерии «по ящику» и имеет по этому поводу спектр взаимоисключающих чувств… Глупость всё это несусветная, конечно!.. Но, как говорится, «дюже красиво». Это опять же, если понимать под красотой только непроизводительную воронью фантазию, да разбазариваемое со временем естество тела, положенное у обывателя поперёк призрака невидимой души. И вот ещё что… «Это» может нравиться, вызывать оскомину или активно отвергаться, но есть в «этом» нечто первобытное, первородное, плотское, что завораживает как случайно увиденный половой акт, как бушующий огонь, глотающий ночью вызревшие хлеба или деревянный православный храм, сосновый бор или налаженный быт. Поэтому, пусть будут! Пусть народ, с пока сатирическим сознанием, имеет хоть какие-то праздники, выдёргивающие его из муторных, словно старая железная дорога, будней. Праздник каждый день – это творчество, и он даже не всякому творцу по плечу. Вон стоит на углу проститутка – вещь вся в себе, вон алкаш сидит на бордюре, склонив до земли голову, вон бабка, попахивающая мочой, ковыляет по юдоли без взгляда, мысли, без желаний – нравятся они тебе или нет, но право на жизнь им дал не ты, поэтому не имеешь права сказать, как политиканы: взять бы их да о цементный пол!.. Пусть живут со своей, сросшейся с кожей дефективностью. Им, в конце концов, много хуже, чем тебе, а это уже повод для сдержанного философского сострадания.

Шествие нескончаемой гусеницей ползло мимо нас, засасывая в себя всё новых участников и зрителей. Гремела барабанами музыка, отовсюду неслись дикие шаманские заклинания. Вокруг не было ни одного кубического сантиметра живой и неживой материи, который не двигался бы, не опадал, не взлетал, не одушевлялся на доли мгновения, на час, на вечность. Форте!.. Нокаут!.. Бурлеск!.. Трясущиеся шоколадные ягодицы – за неимением других внятных достоинств, прыгающие репки грудей, срамные потные тела – где мужиков, где баб… Самба! Кар-р-рамба! Блямба!.. Я почувствовал, как истерика охватывала и нас, коленки стали подрагивать, глотка испускала неслышные звуки, ещё не решаясь сорваться в крик. Но внезапно мне и Люсе потребовался перерыв для установления перемирия с мочевым, извиняюсь, пузырём. Мы метнулись во временно осиротевшее бистро неподалёку, где взяли под кофеёк по рюмке шнапса и законно отметились в облегчающем души депозитарии. Перекурив для порядка, мы снова вонзились в толпу, чтоб потом было «что и как» вспоминать в доме престарелых. Вытянувшаяся «официальная» часть, тем временем, своими линкорами, колесницами, повозками, рядами уже ушла из зоны непосредственной видимости, но за ней, танцуя, кружась, сходя с ума, волочился приличный хвост сочувствующих, среди которых после «полтяшков» были и мы с Люсей. А-а-а… чёрт с ним, с этим проклятым интеллектом, никак не дающим соединиться в экстазе с глупой, коротко счастливой, и всё-таки не столь уж и отвратительной человеческой биомассой! Ура-а-а! Я орал песни без слов, плясал танцы без смысла, кружился со своей безбашенной музой по взлетающей золотистой пыли жизнелюбия…

К нашей оргии примыкали всё новые волны бесноватых, а кто-то напротив – выдыхался, отпадая в просторные карманы таверен, облепивших главный проспект «Всемирной столицы карнавала», то есть шизы. Проспект – проспектом, авениды – авенидами, но я неожиданно заметил, что роскошь и великолепие центральной части стали испаряться. Витрины магазинов на улицах, по которым мы теперь двигались, на глазах опрощались, исчез шик, гирлянды огней сильно поредели – их всё чаще заменяли бесчисленные провода – времянки, какие часто водятся в репортажах из слаборазвитых стран. Отсюда я сделал вывод, что шествие углубилось в районы очень среднего достатка. Впрочем, тревоги это не внушало, так как народ вокруг, поредев, по-прежнему ещё ревел, продолжая пляски св. Витта, да и мы с Люсей были пока полны сил исчерпать своей мерой, но до дна, сегодняшнее коллективное помешательство. А обстановка всё сгущалась и сгущалась: вот уже и центр сиял далеко за спиной своими амбициозными башнями. Огни вокруг волшебно таяли, улицы мрачнели и щербатились, мусор покрывал подобие тротуаров, из окон лачуг на нас пялились, обезображенные мешками глаз, лица. Тут я начал подумывать – а вернее… это были светлые такие прострелы благоразумия на совершенно чёрном фоне транса – что хорошо бы свалить, наконец, вернуться в привычную среду обитания среднего класса, облепившего, как мухи навоз, буржуазные ценности. Но тот самый транс, из которого выпадали лишь измождённые, сердечники и опомнившиеся моралисты, – тащил нас вместе со всеми по ужасающим реалиям изнанки тех самых ценностей…

Моя муза вдруг сдулась, стала проситься обратно «домой» – то есть, под временный гостиничный кров. Я и сам к тому времени был настолько всем сыт, что буквально аннигилировал, перестал орать, выделывать коленца, ржать, но как-то уговорил Люсю преследовать «торсиду» до конца, чтобы узнать: чем всё это дело кончится. На счастье нам попалось чудом застрявшее в фавелах ржавое такси, и мы, сговорившись с водилой, малым ходом поехали за толпой, покуривая и многозначительно переглядываясь без слов, как это случается с умеренной похмелюги. Тем временем, несколько сотен хронических оптимистов на один вечер, на одну ночь, ещё шли, ещё плясали, орали, прыгали, отбивали и срыгивали ритмичную, полифоническую шизофрению обширнейшим спектром предметов, частей тела и внутренних органов. У нас с музой, однако, до рвоты не доходило, но больших сил стоило уговаривать её немного потерпеть…

Вокруг теперь не было даже халуп, а лежала только таинственная влажная долина. Невыносимо яркий прожектор луны обжигал синим пламенем кусты, полянки, ручьи. Золотая торсида в этом пламени сделалась серебряной, морозной, сверкающей! Что ни говори, а человек за несколько тысяч лет цивилизации умудрился создать параллельно красоте истинной, космогонической, свой вариант красоты – искусственной, местечковой, попахивающей китчем, иногда восхищающей, порой, приводящей в недоумение, как холодное оружие в историческом музее. Вопрос единственно – зачем?!.. И разве не логичнее держаться умеренности, естества, скромного ремесла «удобства в простоте», без ужасающих амплитуд разного рода тщеславных дерзаний, подвигов, свершений – тьфу! Но это логика, а практика скользит по её льду массивным булыжником, и никогда не знаешь, где она окажется завтра, а особенно с сидящими на ней властными говнюками. Извиняюсь за столь сочное и точное словцо…

Внезапно впереди стало твориться непонятное: исчезал блеск павлиньих перьев, едва различимые цвета окончательно смешивались в нечто серое, движения танцующих словно обрезинились тоннами «жвачки», а звуки самбы летели теперь, как из глухого колодца. Я попросил водителя включить дальний свет и обомлел в мурашечном ознобе: азартная толпа находилась то ли в безразмерной луже, то ли в неглубоком болотце, тем не менее ещё пытаясь петь и веселиться, видимо, совсем не имея сил выйти из конвульсивного гибельного экстаза… Тела «людей» покрылись грязью, тёмной жижей, она, словно торнадо носилась повсюду, брызгала из под ног, отлетала от тел, казалось, лилась даже с чёрных небес, позолоченных мелкими звёздами. Вакханалия соединения органики и неорганики достигла апогея, но тут у меня в голове что-то лопнуло… Потом прошло несколько длинных мгновений – их вьющиеся, как пружины, металлические тени мелькнули в воздухе, массовка впереди спеклась в неразличимую массу. Финальный аккорд! Обобщающее резюме: дно – это когда дерьмо уже через край, а рядом – переполненная сточная канава.

И вдруг всё пропало – моя матрица во сне, Люся, такси, потрясающе жалкий итог недавно пышного карнавала… Позже я лежал в плывущем мареве и наблюдал, как призраки мыслей бегают по стенам, занавескам, книгам, потолку. Не внутреннюю пустоту мухоморы, думал я, маскируют отвлекающим внешним, таким образом, они попросту имитируют некий, почти нулевой, жалкий результат довольно бессмысленной жизни. Ошибки в проектировании оснований судьбы, поспешность выбора материала для строительства себя, потом вопиюще бездарная эксплуатация здания тела, сквозняки нелепых порывов и желаний, повышенная влажность чувственной, психологической составляющей, протечки труб – сосудов и засоры внутренних органов, складирование по углам всякой дряни, от которой потом не знаешь – куда бежать, плесень химер и верований, рано или поздно, приводят обывателя к тому, что здание, многие годы лет капитально не ремонтируемое «поиском идеала», задолго до расчётного срока эксплуатации, годится только под снос. И всё, что им остаётся в последние судорожные мгновения до краха, – это изобразить на рваном холсте оболочки некое подобие божественной потенции… Молодёжь, в свою очередь, период активной самопродажи – превращает в фарс «внешнего», пытаясь сбыть соевый суррогат под маркой шоколада. Однако, свойства самого товара, как и пошлого страусиного бзика въехать в рай случайно, не меняются «по желанию». Несколько оправдывает их то, что ядерный механизм, похожий на вечный двигатель, «красивостей без красоты», внешне эффектного, запущен «человеком разумным» ещё в древние века и его энергии хватит надолго. Утверждаю, что не навсегда.

Желание поднять себя из руин сомнительного «общественного процесса» понятно. Нужно только уяснить, что дело это не приступообразное или точечное. Это дело, как творчество, должно быть похоже на доменное производство с круглосуточным циклом. Попытки поднять значимость своей жизни обманом, маскировкой – приводят, зациклено, к самообману обманщика, который в гибельном порыве, чаще всего, оказывается «на болотах», куда его приводит опускающий экстаз безмыслия… Когда умный человек задаёт мне вопрос: что такое, по-твоему, красота?.. Я отвечаю, в зависимости от настроения, – истина – правда искусства – лаконизм совершенного – идеал без идей – грациозное усилие. Когда аналогичный вопрос задаст мне – как-нибудь, ещё надеюсь! – человек колеблющийся, глупый, слабый, я, дружески жалея его инфекционную болезнь, отвечу, тем не менее, жёстко: на сегодняшний день массив общества понимает красоту, как её понимает тот же страус с настырным взглядом, имеющий критическое соотношение между массой тела и мозгом, и вставивший себе в известное место – там сзади – цветастые павлиньи перья.

 

Вернёмся к нашим химерам… Все люди, двигаясь «по жизни», попадают в бессчётное количество ниш, категорий, тем, они даже их меняют. Был оптимистом – кончил хандрой, начинал с бездари усилий, но искал – долбил себя и обрёл дар, стал нужным для будущего человеком… Два типа людей: «энтузиасты начала» и «фанаты конца» – известны в обществе ещё со времён неолита. Мы с Люсей из тех, кто вкусненькое оставляет «на потом», если уж заранее известно, что лопать придётся всё… Хочу – не хочу! Тех, кто поступает иначе, признаюсь, я видел до поры немного, и это, мне кажется, люди авантюрного, рискового плана, возможно глупцы. Они, съев вкусное вначале, наивно думают, что судьба не даст им «доесть невкусное» и оставит его для кого-то другого. Впрочем, те, кто сначала едет в город Обмана, а потом уже для релаксации отправляется за иллюзиями, лишь на первый взгляд «оставляют вкусное на потом». Для них вкусное – риск, игра, азарт, самозабвение, и всякое лекарство они считают нелепым наказанием. Мухоморы, заметьте, тоже поначалу активно давятся зефиром вперемежку с селёдкой, мёдом, чёрной икрой, сексом, блинами, скандалами и водкой… Причём, это они потребляют в диких, гибельных для себя количествах! А «невкусное», как то: последствия, больницы, отёки, варикоз, ожирение, тромбы, камни в почках – поедают в конце. Так что, не всё просто в элементарной вроде бы коллизии: с чего начать пир, как организовать работу или выстроить композицию романа…

Считая себя отчасти умными, матёрыми, учёными, мы с моей музой для начала тоже поехали в город Обмана, но совсем не за тем, чтобы сыграть с судьбой в рулетку. Просто, думалось, что такой зверинец нельзя не посетить, если уж судьба уронила тебя рядом с ним. То есть, мы как разведчики решили начать с невкусного. Здешние отели были нам не по карману, поэтому мы прицепились к одному «нашему», получившему заказ на роспись нового зала в «казино рояль», чтобы переспать у него в служебном номере… Расплатой за единственную ночёвку в городе Обмана стал для нас пир, сильно обидевший печень, и разговоры «за искусство», от которых уже порой воротит. Наш друг, как это часто случается, погряз в шабашках, усугубляемых выпивкой, забросил мольберт и теперь каждый раз после третьей рюмки грозится перевернуть мир, не имея сил даже на себя… Мы с Люсей, иногда, тоже не прочь поговорить о творчестве, но не всуе и не с человеком предавшим себя. Мы таких, дружно, но без слёз, жалеем, а потом себя жалеем за жалость к тому, кто в ней не нуждается. Однако друг свою функцию «хозяина» выполнил и даже провёл нас по наиболее значимым местам города Обмана…

Хотя меня он «практически» не потряс: миллион гипнотизирующих лампочек, фонтаны, рулетки, кафе, отели, притоны, рестораны, покерные залы, бильярды, однорукие бандиты и бандиты двурукие, что ли, сидящие за ними… Всюду идут представления бродячих артистов, звёзд эстрады, открытые пасти магазинов тащат в себя, жутко дорогая нитратная еда, но неожиданно низкие цены на все виды шнапса… Техника отъёма денег, согласен, доведена обобщённым предпринимателем до совершенства. Хотя люди отдают деньги с кровью, с корчью на массовом своём лице, а редкие удачи лишь усугубляют положение пожизненно проигравших. Все в городе Обмана слоняются из вертепа в вертеп с такими гримасами, будто приняли в себя что-то очень хорошее, но так много, что им вот-вот станет очень нехорошо. И опять жалеешь выигравших за то, что скоро они снова проиграют, а проигравших за то – что ещё верят в пиратскую удачу, рядом с которой нет места героям духа… Чего-либо абсолютно нового о человеке здесь я не узнал, сногсшибательными наблюдениями память не обогатил, созидательных мыслей насчёт провокаций или воспитательного хулиганства у меня в голове не появилось, поскольку я и сам был подавлен уровнем провокаций местного бизнеса. Черти, что тут говорить, но и ты не плошай!.. Поэтому, когда вечером второго дня друг стал уламывать нас ещё на одну ночёвку в городе Обмана – мы внезапно засобирались, проведя этот вечер в номере скромного отеля города Иллюзий.

Понятно, сразу, под шнапсом, да ещё с постоянно открытым для болтовни ртом, растянутым к ушам от смеха, мы с Люсей поначалу ничего не поняли… Не действует атмосфера города Иллюзий на нас – вообще, совсем, нисколько! А вот шнапс берёт, но не валит. Уже неплохо! Значит, будем пребывать пока в своей нирване, а там, глядишь, и к общему иллюзорному полю присоединимся, потому что кое-какие инструкции, от нашего талантливого шабашника, получили… Тут главное замолчать хоть на часик – не смеяться как можно больше, чтобы энергия Луны входила в тебя, но не имела путей выхода. Словом, пока начали мы с Люсей пить – говорить, себя хвалить за то, что прекрасно и ловко смылись из города Обмана… Далее дискуссия плавно перетекла в область иллюзий… Причём, Люся почему-то рассматривала их как нечто навязанное субъекту извне. Я же, напротив, смотрел на них как на самообман, то есть – добровольный транс с расслабляющими целями, по типу сна. Но если грезить наяву и постоянно – глупо, рассуждал я, а выглядит со стороны это дело помешательством, то город Иллюзий даёт право уноситься в грёзы, когда вздумается: за вязанием, среди уличной суеты, либо звона ложек в харчевне. Уединяться не надо, и никто не смотрит на тебя, как на идиота.

Замечу, что теоретизировал я «так и эдак», ещё не испытав на себе действие Луны. Безответственно… Муза же моя, соотносимо с личными заблуждениями, всё ждала от города Иллюзий услуг – развлечений для ума. Которые, мол, хитроумный бизнес обязан ей здесь обеспечить. Горячиться я не стал, предложив завтра испытать обе методики на себе, чтобы в итоге получше разведать об этом городе в с ё. Короткая ночь прошла в чёрном шёлковом забытьи, а утром нагрянул дивный сон… В нём, для меня в который раз, человек избавился от тяжёлых форм зависти и жадности… Наркобароны уничтожили свои опасные плантации, засадив их помидорами, киви, тюльпанами. Военные оч. поумнели и, соответственно, перестали быть военными… Власть передала бремя принятия решений общественному мнению, оставив за собой лишь ряд координационных функций и правопорядок. Наука начала заниматься глубокой переработкой того, «что уже есть», вместо алчного захвата новых плацдармов для потребительского безумия. Грабители, простите – буржуа, отдали часть своих неподъёмных богатств всем, оставив себе немного шика из категории самого необходимого. Образование стало, наконец, в высоком смысле, гуманитарным: душе – то есть, высокому сознанию – отдали бо’льшую часть учебных часов. Архитекторы в одночасье, лишились дутых амбиций и взялись строить для общественных нужд красивые логичные города. Художники в «новом мире» были по-настоящему востребованы, бросив развлекать, – начали делиться с народом талантом, дающим каждому шанс прожить вкусно, с пользой, счастливо. И так далее…

Ну, во сне я воспрял!.. Ну, воодушевился!.. Ну, поверил, что обобществлённое – не частное! – желание жить счастливо, в состоянии так быстро преобразить мир. Иллюзии могут быть личными, а правда должна быть только общей. Эххх… я воспрял бы ещё круче, но тут проснулся враг высокого – будильник. Пришлось вставать, чистить пёрышки, кочевать из одной грёзы в другую… Покинув отель, смеясь и болтая, мы принялись бродить по городу, знакомится с ним снаружи, чтобы позже – пощупать изнутри. Время до обеда пролетело незаметно, конспект наблюдений был почти составлен. В кафе, где мы решили перекусить, три десятка очень серьёзных посетителей вдумчиво, почти не раскрывая рта, пережёвывали пищу и впечатления. Мы с Люсей, перекусив, после некоторого молчания, также впали в светлую меланхолию и пошли разыскивать небывальщину. Муза моя вертела головой, что-то там чувствовала, но поделиться «этим» со мной не могла, отчего сутулилась так, будто была всем недовольна. Я же увлёкся своими фантазийными тренингами: стены домов у меня на глазах пошли волной, тротуары стали похожи на клавиши рояля, деревья выбросили многометровые цветы, коты вытягивались в длину до размеров удава, облака изображали шумный пантеон древнегреческих сатиров…

Правда, я и без всякого излучения могу живо вообразить всё это, но тут мне показалось, что некая внешняя сила всё же добавила – тем же домам экзотической тигровой раскраски, рояль тротуара играл пастельную музыку будущего, цветы по обрезу лепестков она украсила крупными драгоценными камнями, коты стали настолько прозрачными, что в них был виден весь обед с куриными косточками, а облака приобрели каждое – свой цвет и горели в плюшевом поднебесье бородатыми хохочущими кляксами. По телу разливалась тягучая приятная нега, отбивающая всякое желание делать что-либо общественно полезное… И тут эта Люся! Она на ходу дёргала бровками, зло краснела, морщила губы, звонко постреливала маленькими глазками. Ты чего? – я поднял бровь. Не вставляет… – развела руками муза. И что! – выпятил я вперёд губу… Папа, мне скучно, я сейчас обижусь и буду тебя смешить!.. – Люся, молча, постучала кулачком по дрожащей груди. Ясно! – я лишь махнул на неё рукой и потащил искать дежурного по городу, помогающего туристам с иллюзиями… Минут пять ушло на поиски. Через блокнот удалось прояснить ситуацию, дежурный вслух поинтересовался: что вам нужно, мадам?.. И после эпистолярного ответа «дождь» – отправил нас пологой улочкой в городской парк, где вскоре по программе будет тропический ливень… либо осенний дождь с лужами. Лёгким полупоклоном я поблагодарил дежурного и, стараясь не смотреть на музу, чтобы не засмеяться, потащил её к химере.

На месте я продолжил свои тренинги: дождь с купола аттракциона в моих глазах шёл во всех направлениях снизу вверх, справа налево, наискось и вообще… Потом капли стали составлять цветные звучащие нити, которые, переплетаясь, сложились в ковёр, изображающий целую выставку снов… Я мысленно разрезал его на соответствующие куски и раздал как сувениры всем сидящим в крытой беседке. Люся сбоку от меня довольно двигала носом, каждый квадратный сантиметр её лица светился – значит, наконец вставило… Далее мы пошли искать снегопад – это в летних-то майках! – затем уже в парке Искусств смотрели как детские неумелые картинки многочисленных «мучителей кисти» превращаются на публике в колоссальные полотна, бросающие вызов «старым мастерам». Причём, всем сразу! На некоторое время я оставил Люсю восхищаться самодеятельными талантами, которые для меня излучение качественно не улучшило, чтобы найти себе на несколько минут приют у жемчужного пруда, вмёрзшего в поросшие золотым камышом берега. И вдруг из шероховатой поверхности воды ко мне явился Он – обобщённый творческий гений. Согласно моему самообману, то есть – внутренним обстоятельствам, Он был привязан к владению мыслью, словом, метафорой. Лицо гения являло нечто среднее между портретами Гёте, Достоевского, Платонова, Манна и Фаулза.

Не раскрывая рта, Он спросил: «Грезишь?» – «Да…» – «О чём?» – «О Книге». – «Вот как! Что это за книга? Старинная, поди…» – «Нет, мечтаю о книге совершенно новой необъятной, вбирающей в себя всё лучшее, что создано предтечами, но книге только Моей, ибо ответственность за эту книгу должен нести один я… И все вы – вы – вы – вы и вы!» – «А ведаешь ли ты, нахальный зазнайка, что Мы тоже хотели создать такую Книгу. Мы годами склеивали её из кувшина нравственной мечты о человеке, разбившегося ещё на заре цивилизации… Всё сразу пошло не так! Мы это знали, кричали об этом, но…» – «А возможно тот тернистый путь человека к себе – не ошибка, но воистину – его путь…» – «И что это меняет, ответь Нам!» – «В Вашей системе координат, совершена Ошибка, и теперь её долго придётся исправлять. Я же думаю, что ошибкой был бы слишком ранний приход к гуманизму – он бы наш ум развратил, украл у него страсть к истовому саморазвитию. Чем бы Вы тогда занимались?..» – «Значит, из будущего видится, что у Нас ничего и не вышло?» – «Нет, местами вышло, и как Вы же сказали – мир «без Вас» был бы неполным… Но в целом такой Книги – огромной, дерзкой, широкой – нет. Пока, нет». – «Так что ж ты ждёшь, пиши!» – «Я нагло пытаюсь, но беда в том, что я начал создавать её даже не с нуля общих знаний, а с «минус единицы» себя. Поэтому сомневаюсь: получится ли?» – «Кто бы ты ни был – мессия или дерьмо – пиши! Не ленись, не бойся, не извиняйся за написанное, за себя! Пиши… Мы смотрим на тебя, Мы ждём; вдруг у кого-то из вас, потомков, получится…» – «Я стараюсь, но сам-то уже давно за пределами своих творческих способностей… и на грани физических, а помощи – как не было, так и нет». – «А Мы?» – «Вы это то, к чему, удивляясь, но привыкли…» – «Так не давай привыкать к себе, сам не привыкай и трудись! Тогда все твои мечты, грёзы, самообманы – осуществятся… Дерзай!»

Гений, хлопнув меня по темечку чем-то вроде ветерка, растворился… Он, иносказательно, словно бы хотел собой со мной поделиться, помочь. Знал бы кто, какой крепкий у меня на голове панцирь, как трудно пробить его хоть чем-то извне: талантом, испугом, вдохновением… Ладно там, гениальным… Я оторвал от своей мысли взгляд, и она растворилась в блестящих шариках на воде. Мы смотрим, мы ждём… Все ждут, сам жду, но ведаю, что у победы, согласно моему собственному упрямству, вкус может быть лишь горьким, потому что все наши и Ваши частные победы пока не работают на всех нас… Я бы долго ещё бурчал свои прекраснодушные возражения гениям или бесящему меня «миру», с которым они только и делали, что мирились, но тут в спину мне вцепилась Люся: «Папа, – затараторила она, – вот это городишко! Столько кайфа, приколов, мыслей таммм разных!..» И далее понесла в том смысле, что она, мол, давно не получала такого удовольствия от самого факта бытия, и тому подобное… «Да уймись ты, Люся!» – я с трудом разорвал свои посиневшие от молчания губы, и хотел добавить ещё чего-нибудь возвышенного, но внезапно вышел из чужой иллюзии и, уже закрепляя успех возвращения к нормальной гражданской жизни, довольно громко рассмеялся.

«Пошли, – я взял музу за локоть, – когда слишком много хорошего, то это – тоже нехорошо, как гласит, пусть народная, но мудрость». И мы на ватных ногам поползли в отель, чтобы отдохнуть от обилия взаимоисключающих эмоций… За привычным ужином в номере, после очередной рюмки, я рассказал Люсе «главную буржуинскую тайну», которую выболтал мне наш кореш из соседнего городка. Наверное, хотел остудить музу хотел насчёт неумеренных восторгов… Оказывается, «мутят тему» в городах Иллюзий и Обмана одни и те же субчики, монополизировавшие хитрый бизнес… Делают они это, понятно, из гуманных соображений: чтобы обманутые в одном городе дураки несколько очухались от иллюзии поражения в другом и по-новой, как муравьи, несли в их бронированные сейфы своё трудовым потом нажитое бабло, с которым те уже давно не знают, что делать… Кстати, когда я спросил кореша: а не противно иметь дело с подобного рода заказчиком? – он ответил мне: если б я перебирал, мог артачиться, работать из идейных соображений, то давно опух бы с голодухи, ибо «чистых» среди покупателей, с его пессимистической точки зрения, нет вовсе… Я почесался на эту категоричность, заметив, что более или менее достойный способ снискать хлеб насущный – всегда есть. В леса надо идти, жить от корней, натуральным хозяйством… – вздохнул он. А я подумал: действительно, «мир» легче сделать «совершенным», чем себя.

Люся возразила на это разоблачение чуда: а мне, чихать, Папа! Город Иллюзий, мол, дал ей крылья, как у меня, он помог поднять её скромную фантазию на уровень моей, тропически буйной – и стала рассказывать о своих грёзах… В волшебном дожде она увидела себя крохотной девчушкой с крыльями, как у бабочки, с белым зонтиком в горошку. Люся летала по дымящему цветами вишнёвом саду, пила нектар из мокрых колокольчиков, пьянела от него, но не глупо – по-взрослому, а по-детски: светло и торжественно… Потом, когда мы отправились искать зиму, она видела как перемигиваются красный диск светофора и закатная сковородка солнца в пальцах перистых облаков… На выставке местной богемы она беседовала мыслями с самим Рембрандтом – он так и сказал! – или с кем-то на него похожим… Перед ней плясал «Нижинский» и выделывал телом разные там кренделя, обтянутый в трико до неприличия, сам «Марсель Марсо»… Да ещё много чего… Она вдруг умолкла, но тут же стала рассказывать про старика на лавке, похожего на заброшенный дачный участок, – он весь порос травой, деревья на нём одичали, колодец зацвёл, крышу сарайчика снесло, забор упал… Я же только посмеялся над её наивным желанием получить счастье готовым, не добавляя к нему ничего от себя.

На что муза моя легкомысленно возразила: не женское это, Папа, дело. Я согласился, рассказав ей о ночной грёзе, о Сияющем мире… Люся выслушала мой спич с улыбкой, напомнив лишь, что эту мою мечту она знает наизусть… Пришлось в ответ удивить её фантазийными тренингами, добавив, что мне они являются, как по мановению волшебной палочки, и без всякого города Иллюзий. Муза слушала меня, чуть наклонив голову, но затребовала под гул цветастого рассказа лишнюю рюмку шнапса в виде компенсации за то, что ей, мол, это не дано… Я так не могу, сказала она, моему таланту жить – нужен кто-то, кто будит само желание жить. Как вариант: художник. В ответ я сказал ей, что этого добра у неё навалом, а потом незаметно ушёл в себя, почему-то ничего не рассказав о встрече с творческим гением… Рано ещё! Поэтому завтра надо бы встать с зарёю и превратить дело в слово, пусть даже зная, что это обман…

 

ТУАЛЕТНЫЙ СОН

Под давлением хаоса впечатлений мозг мой настолько уплотнился, что я лёг спать с твёрдыми мыслями, каменными даже, но давили они голову не сверху, что было бы логичным, а со стороны подушки, и размазывали мою сущность по потолку номера буквально физически. Гений какой-то, обещание Огромной – не «большой»! – Книги… А пупок не вылезет!.. И я стал на сон грядущий бороться с собой, внутренне умирая и возрождаясь. Но интересно, что вопреки ожиданиям провала, мне стал сниться форменный триумф. Будто отдали мне по совокупности заслуг шикарный дворец, оставшийся как наследие тяжёлого звериного прошлого, когда была ещё актуальна вся эта фигня, вроде демократии, вертикалей власти, массовой культуры, прочего старого мусора. Хотя, может быть, это была эстафетная палочка поколений отъявленных жуликов «от власти», передававшаяся от буржуев – тоталитаристам, далее – снова буржуям, и так до наших дней? Не понял. Я сначала, как прогрессист, бунтарь, аскет, вроде бы, очень разозлился на этот подарок, мысленно предлагая дарителям засунуть его себе в это… межягодичные впадины, простите. Но, вы знаете, довольно скоро там обжился и привык вечерком потягивать пиво перед мерцающим камином невероятных каких-то размеров.

Описывать дворец я не стану, надеясь на вашу бешеную фантазию, или на то, что вы прекрасно знаете, как все эти вип-берлоги обустроены. Поэтому, через запятую: широкие лестницы, увесистые картины, шторы, высоченные потолки, двери и люстры сияют, вазы с цветами отовсюду выглядывают, зимний садик, кабинеты, библиотека, спальни, комнаты для гостей и азартных игр, столовая, пара гостиных, бильярдная, сауна, бассейн, корт, английский парк, пруд, розарий, спортзал, блок для прислуги. Словом, шик! Добавлю, шик нормальному человеку совершенно излишний, развращающий, предполагающий перерождение самого хозяина этого шика в некий экспонат на выставке крайнего эгоцентризма… Потому что мне трудно «выдумать даже» какие-либо оправдательные аргументы в защиту законности права жить «вот так», при наличии миллиардов засранцев, живущих на грани голода. Но я, повторюсь, освоился, имея про запас давнишнюю мысль – вникнуть в неорганичные для меня обстоятельства, набрать материала для какого-нибудь занятного эпизода с царствующими насекомыми. Словом, кайфую: охрана, кухня – о-о-о-о!.. – дичь, элитные вина, деликатесы, экзотические блюда, фрукты, любые умопомрачительные торты – всё на высоком уровне, всё в порядке вещей.

И вот, значит, я обедаю, налегая на жидкости, а позже впадаю перед камином в дремотное состояние, даже засыпаю… послав физиологию к чёрту. Проснуться во сне пришлось от противного сигнала внутри башки, больше похожего на автомобильную сигнализацию, и с острой болью в паху: караул, неужели простата?!.. Пришлось «через не могу» ковылять в туалет. Здесь возникает затруднение: сантехник над кранами колдует и уборщица заискивающе просит подождать «буквально три минуточки»… Что ж я, не человек! Ленясь, либо боясь, подниматься на второй этаж, где находится другое ближайшее очко, я выхожу, рдея красными ушами, на терраску… Там устроен фонтанчик: десяток струй, грациозно изгибаясь, радостно бьют по воде, как по волшебному ксилофону, бриллиантами опадая в чистую изумрудную рябь. Боль в паху усиливается, я нервно спокоен, но гуманист во мне начинает воспаляться от, прекрасно с ним соседствующего, горящего циничного эгоиста… Сзади окликают: дескать, «вашскородь, ослобонилось!» Весь уже довольно багровый, но с гордо поднятой «перед дворовыми» головой, я чинно шествую на ватных ногах к пределу. Здесь следует пояснить, что сам туалет находится между двумя гостиными – малой и большой, поэтому он в мужской части, как и в женской – раз, признаюсь, заглянул, но чтобы зайти в табу! – немалый: пять просторных кабинок, всё в мраморе, зеркалах. Причём, сами кабинки сработаны из массива толстого филёнчатого палисандра и не лакированы, а покрыты ароматной восковой мастикой. Стульчаки тоже мраморные, сияющие, такое даже ощущение, что вырублены они из цельного куска, ручки на дверях натурально бронзовые, как и фурнитура, окрест разлито сияние, едва слышна напевная музыка, зовущая в небеса…

Захожу, а вернее, уже заскакиваю в туалет, сбрасываю потную маску светского льва и подбегаю к ближайшей двери в рай – вбежать же не имею возможности: дверь заперта! Следующая тоже, и остальные… Караул! В трёхметровом зеркале напротив замечаю какого-то знакомого человека в моей одежде, с лицом палача и многочисленными волдырями на лбу, некогда прогрессиста, мудреца, олимпийца. Это же – я!.. Едри иху мать… – из меня вылетают ориенталистские матерные вопли, вытирающие ноги о врождённый гуманизм. Чувствую как капелька – ну, там! – созрела, повисла и вот-вот превратится в ручей… вдруг дальняя из дверок с щелком распахивается. О, чудо – спасён! Быстро идти я уже не могу – просто переставляю ноги, двигая желваками и плача от радости, но неожиданно в этот долбанный раёк врывается толпа – нет, целая толпища! – мужиков, измученных мелкой и более крупной адовой нуждой. Что тут начинается! В кабинки через сорванные двери набивается по пять человек, кто-то с шумом сыкает на стены, кто-то – в сливные отверстия на полу, кто-то дрыщет на пол без стеснения, кто-то журчит на царские панели красного дерева, и на ноги прекрасно попадает, ибо ж – вдохновение! Картина, в какой-то миг стала похожа на сатанинское побоище – это решило дело: я не выдержал и, буквально разорвав ширинку, взялся почти с оргазмом поливать дивный золочёный стояк в углу. Хорошшшо пошшшло!.. И так хорошо, что не могу остановиться – настырный лучистый водопад всё извергается и извергается… Вот уже и сортир так же внезапно опустел, как наполнился, стало тихо, и только мой аппарат по-прежнему работает с приятным таким жужжанием, да муха вверху, обозревая великолепный сказочный десерт, вдохновенно поёт мне в унисон «оду к радости».

Наконец, поток моего «красноречия» иссякает, и я, в мокрых снизу по вине чужой физиологии штанах, направляюсь на выход. Последнее, что – вижу, обернувшись в конце: кучи дерьма повсюду, измазанные им же стены кабинок, мрамор в гадких разводах пальцев, змеистый туман над полом, как продукт столкновения горящей человеческой нужды с каменным дыханием веков, их ледяной невозмутимостью светлого, ироничного оттенка. Рвать не тянет, ибо «нос не работает», по меткому выражению Люси, а как пахло в том аду можно было только догадываться, по многочисленным столкновениям с этой стороной «слишком человеческого», по ещё более меткому выражению другого известного острослова. Поскольку, устойчивый оборот речи «живым говном запахло» – извините великодушно, но такова эта скользкая тема! – никто из нас, или вас, не вздумает прилепить ни к собаке, ни к лошади, ни вообще к какому-либо другому животному, кроме человека. Причина: эволюционная распущенность его рациона, то есть «жадная всеядность». Вот тебе и триумф…

Я проснулся с уже совершенно лёгким сознанием, сбегал без метафорических проблем адекватности по нужде и, не решившись встать сразу, доставил себе удовольствие десятью минутами тревожного безмыслия с закрытыми глазами. Мне приступообразно грезились дивные «незаслуженные» чертоги, которые я гордо стал соотносить со своей потенцией, но отчего-то эти чертоги с дидактическим постоянством наполнялись почти под потолок духмяным тёплым навозом, в котором копошилась хренова куча человекообразных червей, – и я, гад, среди них, чтоб не задавался! – несущих с головы до пят, по всему телу, татуировку постыдного несоответствия сосуда нашей «божественной» способности «быть людьми» с реальной практикой наполнения этого сосуда разного рода дерьмом, избыточно человеком производимым. А что же ты хотел, спросите вы, чтобы ночной горшок стоял без дела? Нет, конечно, не мне это решать, отвечу я, но любая гениальная форма автоматически предъявляет высокие требования к содержанию, подразумевая, что за процессом должен быть результат, а где он в случае с человеком?.. Ил-лю-зи-я.