HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Николай Пантелеев

Сотворение духа (книга 1)

Обсудить

Роман

 

Неправильный роман

 

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 15.01.2010
Оглавление

1. День первый. Затравочный.
2. День второй. Дорожный.
3. День третий. Вдохновляющий.

День второй. Дорожный.


 

 

 

Опять перед тобой Арктика… Которая по счёту. Белая днём и синяя ночью. Замороженные глыбы воды, обжигающее на ветру солнце – «лёд и пламень». Тишина, стреляющая трещинами. Небо, волнующееся на ветру в любое время года. Холод, превращающий банальные разрозненные атомы водорода и кислорода в сказку. Для обычного наблюдателя это – внешне безжизненная, далёкая страна, со своей густой, спрятанной от всего случайного, жизнью. То ровная, то ломкая, будто мятая великаном газета, Арктика иногда кажется огромной, если угол твоего зрения триста шестьдесят градусов. Но она может быть и, помещающимся на ладони, листком обычной бумаги с четырьмя лишь гениальными строчками: «Подумаешь, тоже работа, – беспечное это житьё: подслушать у музыки что-то и выдать шутя за своё…» Поэт, написавший это, был ходок, первооткрыватель, пионер, покоривший сотни ледяных монотонных пустынь. После его ухода они расцветали, как тропики, потому что вбирали тепло творческого горения, превращаясь в оазисы душевного комфорта…

Теперь такая же задача стоит передо мной – вон сколько вокруг льда, промоин, торосов, хрупких переправ, опасностей… Может быть, лучше вернуться, пока не поздно? Ведь у меня есть и уютный кров, и верные друзья, и крепкие тылы. Не стоит ли оставить в покое этот навязчивый белый цвет, согнуться, посереть, принять в качестве нормы прелые библейские истины, консервирующие ненавистные хищнические инстинкты, охраняющие «человека вообще» от какой-либо связи с творческими дерзаниями, истовым саморазвитием, подвигами духа? Нет! И это не упрямство, не вызов обществу… Нет, поскольку сам я давно замёрз в заоблачных высотах гордого одиночества. Я – невесомый осколок льда, я – снежинка в форме нуля. И для меня просто «сдаться людям» – значит, растаять, уйти мутной каплей конденсата в раскалённый сухой песок их психологических проблем. Сдаться – значит, стать ничем. А жизнь-то одна! И она до боли коротка! А ты в ней – ничто, даже не нечто… Поэтому по всему, нет. Однако «нет» это не кнехт, не точка опоры, это зыбкое равновесие, не подчиняющееся законам физики… Это состояние, подвластное любому дуновению хорошего, первому встречному потоку свежего воздуха, несущемуся то вверх, то вниз, то поперёк уже освоенного, привычного.

Поэтому по всему, я лечу… Я подхватываю рукой за талию лёгкую свою музу – ведь она тот же ноль, только перекрученный посередине в знак бесконечности – и мы летим вместе. Порхаем, взмываем, пикируем. Мы не ищем плацдарм или поляну, мы не нуждаемся сейчас в холсте, мы не выбираем для себя варианты воплощения, ибо пока наш полёт только разведка, только пристрелка, и занесённая по уши снегом Земля сверху похожа на мёртвый лист бумаги. Ему и остаться таким, если мы его не одушевим, если не бросим в него семена содержания, удобрение формы, и не польём это поле прямо собой, собственной нервной плотью, которая – как знать! – превратит атомы кислорода и водорода в атомную энергию, в живую воду, в миллионы килокалорий тепла, необходимых земле. И сад расцветёт, и даст плоды! И будет открыт для каждого…

У обычного снега путь иной, он ложится на просторы, он их обобщает, подытоживает, он маскирует собой грязь, каждый год предлагая человеку начать жизнь с чистого листа. Этим снег похож на творца, кричащего через века всем нам: жизнь, природа дают нам очередной шанс – давайте, вверх! Без войн, скотобоен, крайностей, без жадности, грабежа, насилия. Вверх… Но человек затыкает уши ватой гнилостного комфорта, в паузах между бесконечным поеданием времени, друг друга, жратвы, играет – вернее, играется! – в высокое, человек веками топчется на месте, хотя уже воткнул своё осиное жало в космос. Словом, человек со снегом дружит, под него прячет свои проблемы, а когда снег – чёрный уже – тает в апреле, то «радуется весне», которая ничего в нём, на деле, не преображает и лишь тяжёлым маятником сбрасывает на свалку очередную партию рассады, надежды на ренессанс. Мы же стали снегом только на время: нам нужно понять механизмы его маскировки, изменения свойств, увидеть, как белое превращается в цветное, ибо чёрное уже порядком надоело. Лети-и-им… Сами белые, рядом тысячи таких же белых соседей, нас качает ветерком, мы парим, своенравно взбрыкиваем, тихо падаем… Возможно «ляжем на землю», укроем её пушистым одеялом, и это будет красиво, пусть даже красота такая смахивает на смерть.

Падение это ведь тоже дорога или путь, у которых отняли слово «вверх». Как же быть?.. Упасть, не двигаться, слиться со всеми?.. Опять, нет! Скучно. Поэтому, мы с моей музой составляем из нуля и восьмёрки планер, похожий на бабочку, и несёмся против течения бесконечной очереди, бредущих на вечный покой, своих собратьев. Вдруг внизу становится совершенно не виден белый лист безгрешной земли, и мы несколько снижаемся, чтобы рассмотреть детали припорошённого пустотой бытия… Становится видна рябь, имитация телодвижений, тщета усилий, абсурд результата – есть что фиксировать. Я достаю блокнот… Что написать, чем прорасти, как крикнуть, чтобы выбить эти чёртовы затычки из ушей нашего современника?! Падает, бредёт, что-то жуёт на ходу, весь такой жалкий в «сознательном» и отталкивающий в «почтенном» возрасте. Оглох совсем со своим плеером, в котором по кругу гоняет известный скорбный марш Шопена! Да и фиг бы с ним, что оглох, но он ведь везде и всюду, и всегда – последнее подчеркнуть! – мешает жить нормальным снежинкам, вроде нас… А раз так, то и мы его в покое не оставим – будем мешать… Понятно?! Будем мешать гибельно жить, валяться на диване, пить до самозабвения, гнить в больницах и тюрьмах, воевать за чужую родину – вернее, за барыши сто раз сытых! – и будем учить его класть силы на благо родины наконец-то своей, крохотной, как Вселенная…

После набора впечатлений нам требуется уединиться на время, чтобы обобщить выводы, сделать первые наброски, скажем, произведения, и мы, используя встречный ветерок от падающего снега, – галсами, серпантином, зигзагами! – постепенно уходим ввысь. Но наша с музой родина, большая снежная туча, выпотрошена, она как будто рыдает, пытаясь уйти в дождь. Блокнот мой раскис. Промозгло и сыро. В атаку! – кричу я, и мы в экстазе, пронзая собой ватное чрево матери, сметая с плеч ошмётки сомнений, вырываемся на оперативный простор Солнца. Посмотри!.. – взываю я к музе – ты видишь эти белоснежные облака внизу? Это бывшие тучи. Они темны только с изнанки, без света, как лист бумаги, на который не упал взгляд творческого гения. Поэтому «что» писать – совершенно не важно! «Что» – не может быть сигналом к началу боевых действий… Сначала важно: «как», «зачем», «почему», «для чего»! Важно, даже скромный талант, обагрить светом неистовства, веры в предназначенность человека счастью, в то, что все мы приходим в этот мир созидать, а не разрушать. И главное – не дать грузному оглохшему миру сломать твой тонкий стальной стержень. Пусть, в конце концов, он войдёт по шляпку в эту неподъёмную махину, отравит её ядом поиска совершенства!

Глаголом жги… А можно и прилагательным – существительным, наречием, деепричастием, местоимением, причастием или служебными частями речи… Только жги, не оставляй тепла себе за пределами физиологической нормы, не жадничай! Человеку мало надо – вполовину от той дряни, что заглатывает его тело «по жизни», это притом, что сам он не получает и половины счастья, то есть силы духа, дарованного ему природой. Поэтому по всему, жги! Я бросаю на облака позолоту метафор, багрянец образов, лазурь сравнений, зелень несвоевременных мыслей, кадмий новаторства, краплак анализа, охру иносказательности, нагую бирюзу мечты. Моя весёлая муза веничком сомнений разбрасывает сгустки краски на белые пятна непознанного, которые в творческом самозабвении я не замечаю. Вон, вон и далее по периферии… а кое-где и в центре, поскольку тело художника тоже отбрасывает тень – такое, знаете ли, густое бытовое пятно, отливающее свинцом. Поэтому по всему, творец без музы – ничто, творец без музы – зеркало без отражения, руки без приложения, звук без эха, глаза без света… Не увлекайся! Да, я помню о задаче, а вот и вам задачка: почему белое кажется, либо является, холодным?.. Слышу ваш ответ: потому что оно лишь отражает свет, тогда как его нужно – ловить, арканить, собирать, копить, чтобы согреться. И значит, бросай, бросай свои краски! Преврати мир в палитру, поспорь в дерзости с радугой!

От неистовой работы я начинаю потеть, и муза тает на глазах… Мы теперь не снежинки, мы просто набор мыслящих атомов, составляющих – то прозрачные фигуры, то физические тела, то биологические сущности, «повёрнутые» на задаче – жить! – творить! – разбрызгивать цвет, свет! – создавать свой вариант мечты по имени «человек» – «бытиё» – «счастье»… рисовать на облаках, на только что выпавшем снеге, на зеркальной глади пруда и небрежно разбросанных листках блокнота в Арктике, которые суровые люди принимают за торосы или оторвавшиеся льдины… И нам, безумцам кисти, придёт на помощь северное сияние, ураган с очередным женским именем, смерч, выпавший на наш южный городок, и отголосок Тунгусского метеорита, похожий на хлопнувшую от космического сквозняка дверь… Всё в наших руках, так как бескорыстию принадлежит весь мир, а жадности, обману, грубой силе, деньгам – лишь те крохи, что они временно захватили. Повторяю: временно.

А как тебе, моё сердце, – обращаюсь я к музе – вон та часть сочного облака? Хороша, заманчива, велика, свободна от стереотипов, незатасканна и ждёт всякого, кто превратит этот ком нулей в бальзам для лечения ран напраснодушия. Поэтому по всему, твори!.. Есть! – я с разбега припадаю укрытой полевыми цветами грудной клеткой к очередному холсту… Он разгорается, распадается на составляющие его атомы, начинает светиться по краям и, рыдая, таять. Однако из него во всех направлениях теперь течёт не просто дождевая вода, а та самая живая, врачующая, целебная, ставящая на свои места пропорции между душой и телом, между светом и тьмой, тобой и твоим отражением в зеркале памяти. Мольбертов, станков, индивидуальных ристалищ для волшебства – пустых пятен заснеженного бытия – сегодня, как и всегда, до страшного много, но мы их совершенно не боимся, ибо подали пример, и теперь только ждём единомышленников, братьев – тех, кого увлекает погоня за творческим счастьем… За мной, за нами, за друзьями в веках – тайте!.. Не оставляйте себе ничего, кроме сумасшедших снов и чистого неба, завещайте потомкам смех, творческий путь или хотя бы дорогу… Если нет другой возможности «создать наследие», то похищайте, не краснея, вдохновение у богатых – у могучего ветра и ревущего шторма, у оратории пастельного рассвета и симфонии набрякшего кровью заката. Свято помните, что завещала творцам тёртая покорительница сонного белого безмолвия Анна Ахматова: «…подслушать у музыки что-то и выдать шутя за своё…»

Поэтому по всему, помогайте, чёрт возьми! Ибо стальной стержень внутри уже разогрет от напряжения и может лопнуть в любую минуту… Но и момент слома – чего, жрецы, не дождётесь! – не будет победой мира вообще над творческим началом. Кусок металла останется у мира в пятке, заставит его искать новые способы – методы прямохождения и отравит гармонией весь общественный организм вплоть до самых далёких уголков сознания… Это пророческое завещание. И довольно!.. Потому что работы ещё – тьма. Теперь, когда раскрашенные фантазией тучи принимают солнечный свет и рыдают «им» от счастья, мы с моей беспокойной музой превращаемся в дождь. Мы летим – планируем, по-прежнему сцепившись дыханием, скользим среди прочих цветных драже плодородия. Земля под нами на глазах освобождается от снега, по которому прошли отряды наших собратьев – полярников. В прогалинах букв, слов, образов, снов, метафор, плодородной почвы кажется мало, кругом только похожая на сорняки зелень новаторства, но для образования чернозёма это как раз то, что нужно!.. Неустанная смена творческой поросли, тонны жирной ботвы, слой за слоем, ложатся на бутерброд иносказательности ради будущих нежных корешков… И опять скука эволюции, столетия пустого, но мы-то уже на подлёте, и что нам делать, если почва ещё не готова! Не жить, не слагать жизни гимны, забыть о соблазнах северного сияния?

Опять же «нет» – воздушное, скользящее, неземное… Пусть не видно благодатной почвы, но угадываются всюду пред нашим горящим взором ростки здравомыслия, нуждающиеся в поливе. Вон они! Сбились в кучу, временно погасли, наклонились, чтобы молить прощения у Земли за дерзость жить. Напрасно, други! Землёй вы прощены по факту рождения, так что просите прощения у тех, кто на подлёте, а фактически – у неба… Просите прощения за ненаписанные в тени быта шедевры, за клятвы, не ставшие делом, за то что в будущем захотите, но не сможете, за то что опуститесь до уровня «руки кормящей», за… Впрочем, это уже ваша жизнь, ваши в ней законные ошибки, и не нам – самим едва прощённым и тысячу раз ошибавшимся! – прощать пока невинных за то, чего они ещё не совершили. Поэтому по всему, да-а-а… Мы с размаху падаем вам в ноги, мы стремимся добраться до ваших розовых корней, мы проникаем в них своей – надеемся! – живой водой, провокационными мыслями, чтобы там наверху, на свету, вы могли дать волю своим взбесившимся от обвала чувств, стремительно прирастающим побегам…

Пусть они множатся, растут во все стороны, крепнут, шумят, плодят творческие бессонницы, преодолевают земное притяжение. Пусть вообще они «преодолевают всё» во имя полёта, пример которого мы только что явили. Но не выдохлись, не думайте!.. Поскольку мы – хитрые черти, и теперь будем искать в себе новый материал для воплощения. Мы выйдем из земли с очередным ростком её здравомыслия, станем всем «чем или кем» захотим, ибо сами состоим из «прото» клеток и идей. Мы выйдем в дорогу, составляющую путь, и не обижайтесь за то, что увидите впереди только наши спины… Перед нашими глазами ведь тоже спины столетия назад ушедших в будущее. Вы живы, вы рождены творить, дарить – и тем возрадуйтесь! Плюньте на всё, когда будете готовы, и – в путь! Созидайте, безумствуйте, пишите, страдайте от написанного: личного, чужого, общего. Ищите свои ледяные просторы, ведь Арктика нагого холста – листа – духа – неба бесконечно нетерпеливо ждёт для сладостных мучений всех желающих. И не надо изысканных слов благодарности, ибо в деле создания Алтаря человеческого духа запоздалый крик в спину вроде «спасибо!» – просто передаётся по эстафете от кадмия красного к травяной ещё зелени… Пока! Мы ждём вас на следующем привале.

 

ПРИВАЛ. МОЙ ГИМН ДОРОГЕ

В дорогу зовёт инстинкт… Одного – инстинкт охотника, другого – обычный животный инстинкт движения во имя поддержания организма в норме. Эволюционные тупички и многочисленные ленивцы, потерявшие природное чутьё, борются с охотой к перемене мест посредством дивана, застолий, бесконечной и нудной, как рельсы, болтовни. Это вступает в прямое противоречие с белковыми основаниями жизни, нуждающейся в постоянном обновлении, движении. На осколках грёз о несостоявшемся, красивом счастье ленивцы строят целые города и деревни безобразных качающихся на ветру лачуг. Основным строительным материалом для них служат несоединимые между собой иллюзии, праздные фантазии, иначе говоря, эфемерные разномастные заплаты. И хотя в этих селениях можно отыскать некую терапевтическую атмосферу самообмана, зыбкого душевного комфорта – она обязательно предаст, накажет, как ловкий шулер, но сам ленивец узнает об этом только на больничной койке. И не жалко, ибо солидарное и частное слабоумие не нуждается в со-страдании, ему более органично страдание, и поэтому «ещё и ты» пытаешься причинить низкому боль. Суровым словом, вразумляющим криком…

Меня в дорогу, обычно, зовёт инстинкт охотника за впечатлениями. Даже горы, которые на девяносто процентов состоят из труда, манят не десятью процентами влажного остатка неописуемых красот, а удивлением от выхода на другой, внизу недоступный уровень мышления. В горах дышится и думается легко. Светлые мысли, которые в городе посещают тебя не по годам трудно, горы дарят внавалку за секунды и минуты, за время перебегания взгляда от одной вершины к другой. Мятежные каракули, что составляют мои, с позволения сказать, творения, по большей части, образовались из мыслей, подаренных природой, горами, пением синих птиц, шумом ветра под небесами, музыкой высокогорных ручьёв… Впечатления, добытые в городах, поездках, разведывательных вылазках «в народ», образуют лишь сюжетную машинерию и сны, похожие на эхо того, что сгоряча называют «человеческой жизнью». Известный афоризм гласит: ты есть то, что ты ешь… Допускаю – применительно к телу, но с понятием «души» эта сентенция стыкуется плохо, поскольку не каждый душу как вместилище высокого в себе создал. А значит и вопрос насыщения души – не столь однозначный… В исследовательских целях к душе может быть допущено низкое, чёрное, спорное, но это вовсе не значит, что такой же автоматически становится и твоя душа.

Для души главное – не момент пассивного поглощения, наоборот – активной самоотдачи, осмысленного движения. И значит, имеющий душу есть то, что составляет его дорогу или, выражаясь возвышенным стилем, путь. Коряво двигаясь по городу, по слепым тупикам его покупок, хождений «на работу», праздной суеты, имитации жизнедеятельности, ты и сам становишься замкнутым на себе, слепым, тупиковым… Лежишь «под экраном», как бревно с пультом, и потребляешь отвратительную лавину приторно красивых шоу, сериалов, трёпа, не трогающих сознание зрелищ, – сам становишься никем… А точнее сказать – ничем – то есть, ничтожеством. Если в тебе достанет сил порвать с этим унижением, ты приобретаешь шанс найти себя в дороге, поднимающейся к вершинам духа, высотам самопознания. Ленивец здесь может спросить: а зачем – в чём практический смысл исследования себя, мира, закономерностей природы? Ему отвечать мы не будем, но дадим ответ для себя, который можно рассматривать как субъективное толкование сущности жизни. Целенаправленное движение вверх необходимо, чтобы жить осмысленно.

Этот краткий ответ подразумевает ряд примечаний… Осмысленно – вовсе не значит «заранее зная – куда» приведёт тебя та или иная дорога, но наперёд веря, что подъём лучше падения, спуска, снижения уровня притязаний, усечения мечты до уровня физиологических потребностей. Далее: незнание конечного пункта своего пути, итога – открывает возможности для импровизации. Иначе говоря, для свободы. Без свободы, без права на ошибки, буквальные и метафорические «заблуждения», мы лишаемся самозабвения, риска, страха – чувства его победы, присущего истинным первопроходцам. И, соответственно, знание конечной цели, лишает права на поиск «нового» или, обобщённо, на поиск собственного смысла жизни, который как раз и заключается в подъёме до уровня вложенной в тебя природой потенции. Прибавление к миру итога своей жизни – по возможности, максимально продуктивного – снимает для посторонних сам по себе вопрос: а был ли смысл именно в этой, его жизни? Понятно, что взгляд со стороны тебя мало трогает, ведь сильный, самостоятельный человек не ждёт оценки извне, а оценивает себя сам, при условии строгой объективности. И значит, чтобы избежать завышенной оценки своего результата, требуется максимально поднять уровень первоначальной задачи, не опускаться до «обычного проживания», всегда проходить ту или иную дорогу – осуществлять задуманное – до конца, и после небольшой паузы снова бодаться с облаками раскалённым, светящимся лбом…

Ленивцы в этом случае говорят: «а оно тебе надо!», размножаются делением, составляя в совокупности столь огромную массу, что человек дороги, рыцарь пути – её попросту не замечает, не слышит, потому что он там, где никого нет… Бесспорно, иногда в дорогу зовёт упрямство, скука стойлового проживания, обычное нежелание потеряться в толпе. Но так бывает только до того момента, пока ты не тронешься с места. И здесь, уже в пути ты понимаешь, что все твои домашние сомнения: «а надо ли?», страхи неизвестности – не стоят и ломаного гроша. Ибо даже вначале, пока сознание ещё спит, не ловит искры впечатлений, тело уже радуется, что его – рождённое для дороги, движения, усилия – толкнули в родную стихию. И тело инстинктивно отвечает на это добро возрастающей эластичностью сосудов, сломом болезненных запрудок, выбросом всевозможной дряни, накопившейся по глупости в покое… Тело гонит по своим дорогам – артериям бесценную животворную ткань – кровь, и вскоре она добирается до самых отдалённых стойбищ головного мозга. А вены – неизбежные пути возвращения – в это время забирают из тела остатки пессимизма лени для нейтрализации взбесившимися лёгкими… И вдруг каждая клетка в тебе – просыпается!.. Глаза, уши, нос, все прочие органы чувств и рецепторы, вместе составляют огромный симфонический оркестр, играющий по невидимым нотам души гимн дороге… Как сказано поэтом: дороге без начала и конца…

Вы понимаете, без конца, без ломающей усталости и этих проклятых вопросов о смысле бытия… Ибо, когда касаешься горизонта своими горящими стопами, то перед тобой открывается новый простор уже со своим горизонтом, который обязательно надо покорить во имя горизонта нового. А бросить якорь, обрасти устрицами, деликатесами, собственностью, юридическими обязательствами – ты всегда успеешь, для этого нужно только позавидовать ленивцам. Вон их сколько – совершенно невидимых… совершенно неслышимых… слепых и глухих. Но сейчас, в своей невещественности, они для тебя – раздражитель, и поэтому твой якорь никак не цепляется за бытийное дно, он скользит по жизненной тине, не в силах за неё зацепиться. Однако у рыцаря дороги есть своя морока, как нечто от него независящее… Это парадокс, но новые места очень быстро надое-дают, становятся старыми, и поэтому ты бежишь этих, прежде желанных мест, убаюкивающих дурманом определённости… Не случайно дорога прорастает творчеством, как придорожными безумно красивыми сорняками, она даже на него похожа, так как творец, добившийся результата, всегда загорается предчувствием процесса. И значит, снова дорога! Дорога у путника и у творца – что в идеале должно быть одним и тем же…

Есть, правда, охотники, путники примитивного животного племени, для которых дорога не путь, а замкнутый на себе процесс жизненного цикла. Это эгоисты, выходящие на большую дорогу, словно на заработки, для них дорога – это всегда работа, как для водителей – дальнобойщиков. Двигаясь по юдоли, встречаешь немало таких, и лишний раз убеждаешься, что самозабвение процесса не есть добро, когда за ним нет результата, нужного всем. Но разве примут эту красивую спорную мысль ленивцы и служители процесса? У первых – жизнь скучна, как стоящий без дела самовар, у вторых – жалка, как оторванный от матери слепой котёнок… И поэтому, испытывая лёгкое сострадание к их незавершённой в деталях мечте, к их усыхающей потенции, ты всё же распахиваешь дверь душной тюремной камеры, где они живут постоянно, и босой – бросаешь себя в ледяные объятия дороги… Дороги без начала и конца, как мог бы сказать кто-нибудь отчаявшийся, кто-нибудь из фанатиков творческого процесса. Для них путь вверх заказан, он закольцован, словно московское метро, и в границах этой «ограниченности» они творят, медитируют, успокаивают руки с помощью беспокойных ног, которым известно какая… голова покоя не даёт. И здесь нет противоречия, нет призыва – успокоиться, замереть, нет. Но иногда следует устраивать «минуты тишины», чтобы послушать – как бьётся твоё сердце, увидеть – что происходит вдалеке от дороги. Там… в серебряных полях, в золотых подлесках на горизонте, вон там – за тридевять земель, где хозяйничает свирепая гроза…

Художнику паузы тоже нужны, чтобы был смысл возвращаться, чтобы хотелось собранную в дороге информацию – обработать, очистить от случайного, повторяющегося, оставить только маленькие шедевры, в итоге составляющие большое произведение. А для этого нужен дом, кров, нужно некое место, которое ты давно знаешь, но к которому не привык, и поэтому любишь – родина. Тем и хорошо возвращение, что только дома, не отрываясь на привычно любимое, можно с толком провести отпуск между дорогой законченной и дорогой намеченной. То есть, стать человеком результата. Под результатом здесь следует понимать не только артефакт, не только освежение души, но и создание условий для комфорта тела. Ибо дорога в наше жадное время – дело дорогостоящее, и гулять босым можно только короткое время, ведь кругом столько битого стекла человеческих иллюзий… Значит, нужна обувь, нужна умеренно сытая плоть, душ, кровать в конце дня, а это – деньги и свобода передвижения, кото-рая всегда чего-то да стоит… Горы намного дешевле, но и туда забрались корыстные уроды, они пытаются их скупить, захватить, провести по долинам и хребтам границы, поставить на дорогах шлагбаумы. Сюда – нельзя! Туда – нельзя!.. Единственно, дышать ещё можно, но поскольку за ними следуют караваны мощной, плюющейся дымом техники, то и дышать в горах становится всё тяжелее. Корысть всюду стремится организовать запруды, болотца, резервации для ленивцев. Вот и строятся: вместо дорог – тюрьмы, вместо путей – больничные палаты, лишённые света и воздуха, развлекательные притоны от медийных до гастрономических. Бегущего человека трудно «как лоха развести на бабки», вот и пытаются сковать нас по рукам и ногам, чтобы превратить в рабов абсурда…

Но рыцарей дороги им не заполучить, ибо после обработки собранного материала снова появился ряд вопросов к человеку, миру, природе, и пора отправляться на охоту за впечатлениями. Пора брать интервью у всего, что в состоянии подсказать тебе выход из тупика, из пугающих лабиринтов, в которые подчас заводит дорога. Случается это, кстати, когда в своей невежественности, ты думаешь, что слишком много знаешь, что стрелка твоего компаса не подвержена влиянию чуждого, общего, скучного. Но ты понимаешь это не сразу и сначала обязательно забредёшь, потеряешься в увешанных мхом неподвижности, дремучих буреломах, ведь забредать и выбираться из трудных ситуаций, увы, – это не издержки профессии, а почти что долг разведчика. Но об этом ты помнишь не всегда и сначала сгоряча проклинаешь себя: дурррак!.. Замечу, что умный человек может, хлопнув себя по лбу, воскликнуть: «какой же я болван… какой чёрт нёс меня по набитому толпой тракту и бросил в заповеданные людьми процесса, охотниками за мясом слепые отводы?» Настоящий же дурак в этих случаях будет метаться, винить всё и всех на свете, кроме себя, то есть – не признает, что именно он сам – дурак…

Так вот, если ты умный человек, то не стесняйся спросить исхода, не бойся показаться человеком умным, временно выполняющим обязанности дурака. Спроси у дождя, присядь на корточки – поздоровайся с муравьём, с семейкой опят, с умирающими – но, в своей медленной смерти, ещё живыми! – прошлогодними листьями… Стань перед ними на колени, извинись за свою самонадеянность, за всех твоих «собратьев», которые здесь до тебя гадили, если гадили, и спроси исхода. Спроси выхода на действительно свою дорогу где-то там… в небе между повисшими друг против друга Солнцем и Луной. И в ответ – благодари, иди, беги, ползи, лети, скользи, перетекай, катись!.. но докажи дороге свою преданность, возьми с неё расписку, что она теперь за тебя отвечает. Дорога без начала и конца… как мог бы сказать кто-нибудь до слёз радующийся жизни, кто-нибудь молодой, энергичный, несмотря на почтенный возраст, как мог бы сказать истинный Поэт… Как мог бы сказать и ты, если бы однажды не сделал шаг назад, чтобы уступить право на свою дорогу другому поэту, угасающему сейчас в багрово – чёрных красках заката. Ты сделал этот шаг и долго смотрел вдаль, где растворялась в вечности ещё одна душа, проложившая по небу, словно реактивный самолёт, неожиданно алый скользящий след… А потом сделал проверочный шаг вперёд, ещё, ещё, ещё… но вдруг замер, поскольку туда, куда «ты» хотел идти, уже «кто-то ушёл», и значит тебе надо идти «в другую сторону», чтобы навести порядок в именах существительных, прилагательных, местоимениях…

Сейчас можно закрыть глаза, идти всё равно куда, и это тоже будет дорога, но не путь. Потому что путь, как мы уже договорились, должен быть осмысленным, даже путь, неизвестно к чему ведущий… Даты своей смерти не знает никто. Её можно предугадать, чувствовать или устроить – что очень плохо, но знать не дано… Однако ленивцы умирают до жизни, или в её процессе, ещё до смерти! Либо живут никакие, двигаются из страха, но не стремятся к вечной жизни… Тому же, кто действительно движется вперёд и вверх, – смерть не страшна, потому что вместо человека творческого на Земле остаётся его наследие, иногда намного большее, чем сам творец. Если это наследие духовное, то оно не подвержено тлению, если это наследие материальное, сработанное крепко, на совесть, то оно прослужит ещё нескольким поколениям потомков – не обязательно родственников. Если после тебя останется похожий на тебя хлам, то это значит, что ты умер ещё до смерти и будешь теперь дважды похоронен, и дважды забыт, как корень квадратный из ничтожества. Простим таких и будем идти вперёд, чтобы увидеть то, что они не смогли разглядеть, создать то, что им не далось, тормошить теперь уже их детей, которые, возможно, допустим, к примеру, перестанут быть ленивцами… Вдруг они станут рыцарями дороги, и тогда на привале будет у кого спросить огня, вдохновения, прозрачного непохожего взгляда, какой-то дивной мелодии, плывущей рядом со смеющимся искрами костром…

Потому что люди дороги неизбежно где-то пересекаются, как грани алмаза. Эти линии – а точнее сказать, пути – составляют, на мой метафорический взгляд, кристаллическую решётку мира, удерживающую его целостность. Мир не распадётся, пока он связан дорогой, однако старые дороги быстро истлевают, смываются дождями и поэтому миру всегда нужен тот, кто прокладывает новые. И в этом видится смысл жизни. Мы можем обойтись без дорог, фактически, не жить, но вот миру без дорог – не быть. Ленивцы не спасают мир, они в нём гниют, единственная польза от них в том, что друг другу, по поколениям, они передают легенду об эволюционной всхожести своих семян, о дороге. Они шепчут эту сказку у каждой новой колыбельки, но сами ей не следуют и умирают до жизни, до смерти, как сказано ранее… Мы же, кто – с обидой, кто – без, машем им невидимым рукой и делаем из спёртого тепла шаг вперёд, в холодную, дискомфортную, но осмысленную неизвестность. Мы выходим искать дороги, сплетающиеся в пути… Из космоса на Земле они будут различаться клубком нелогичных, затейливых линий. Мы шагаем, шагаем, и вскоре от движения, поначалу заиндевевшие, ноги и руки оттаивают, мозг разогревается, органы чувств пробуждаются, и ты сразу забываешь привычный, предшествующий всякому выходу из берлоги, страх перед дорогой…

Теперь она тебя воодушевляет, пьянит, отрезвляет… Ты поёшь ей гимны, стараешься едва касаться её ногами, но не лететь!.. Ибо ты не птица, у которых вовсе нет дорог, а есть сразу свой путь. Ибо ты – человек, ты – мыслящий образами, противоречивый живой организм, творец, который, согласно силе тяжести и чувству долга, обязан оставлять на Земле нетленные следы, которые составят своим витиеватым рисунком путь. Но это в итоге, в сухом остатке, потом… а пока у тебя есть силы – иди! Иди по дороге без начала и конца… как справедливо заметил один поэт – ли – призрак, только что растаявший вон там в клубах дорожной пыли… Как знать, а вдруг это был всего лишь ветер?..

 

СТРАННЫЙ СОН О СТРАНСТВИИ

Название у эпизода, согласитесь, такое, будто сны вообще бывают «не странные»… И будто бы во всех снах «всех остальных людей» в избытке присутствует логика, здравый смысл или торжество строго рационального над безответственной фантазией. Ага, сейчас!.. Нет, в том-то и дело, что десятки неизвестных хорд, векторов, диагоналей пронзают нас ночью во всех направлениях, и сколько не осматривай утром, хмуря брови, потолок – так и не поймёшь «что, как, зачем, откуда?» по очереди… Поскольку во мне – равно, как и в вас! – сам чёрт ногу сломит, а не то что некий бумагомарака с зеркальцем анализа в руках. Так что, воистину гениально сказано – не странен кто ж!.. Но этот сон, даже на фоне моей пикантно раскованной фантазии смотрится довольно-таки странным и занятным… Напомню, что странное – это неординарное, абсурдное, негативное, порой – пугающее… Скажем, идёт по проспекту несколько человек, ноги высоко вскидывают, руками агрессивно машут, песни хором горланят, и это кажется нам странным, чрезмерным, если только они не военные, которым странности прощаются. Или напротив, через дорогу, некий гражданский с перепою отоспится в кустах перед первыми заморозками, а утром встанет и пойдёт на работу тачки тягать. И ведь, гад, не заболеет, не простудится, как субтильная конторская крысочка, опасающаяся после месячных даже тёплого ветерка из фрамуги… Разве, не странно?

Приснилось мне на сей раз путешествие… По сценарию нам с Люсей предстояло из дома, находящегося на черноморском юге, отмахать строго на север полторы тысячи километров, чтобы «пошоблаться» по столице. Задание, на первый взгляд простое: несись в сине – белом экспрессе, никуда не сворачивая и ни на что не отвлекаясь, но это в теории. А что из этого вышло – узнаете, если не пожалеете подать художнику несколько минут своего времени. Надо заметить, что мы отправлялись в путь летом с, соответствующим умеренной жаре, багажом и настроением… Но вот где-то в середине пути, состоящего из взглядов на белые долы, завтраков с кипятком, обедов с пивом, вечернего кофе с коньяком, я стал замечать, что пейзаж в окне стал стремительно и непредсказуемо меняться, причём, качественно. Не доверяя себе, толкаю в бок Люсю: что, дескать, ты видишь? Люся позёвывает: да-а-ах тоже самое, что и ах-а-а-ты… Ни-че-го. В каком это смысле, и что конкретно «ничего»? – страстно продолжаю настаивать я. Ничего, в смысле особенного – чешет нос моя муза – какие-то дали… Ну, дали и дали… кому дали, чего дали? А разве ты не замечаешь, молю я, что местность за окном становится свежее, чище, холмистей? Замечаю, бубнит себе в нос Люся, запросто скребёт бок и, откровенно зевая, опадает на подушку, чтобы вновь задать храповецкого.

Я её, без обиды отпуская, присасываюсь к окну… Вместо «привышных» русских раздолий, исполосованных просёлками, столбами, лесополосами и эпической ленью, за окном всё больше мелькают крутые холмы, переходящие где-то далеко в поросшие лесом горы. Вторая странность: предвечернее солнце при ясной погоде исчезает из поля зрения, прячется за голову поезда, а это значит, что мы со всем фаршем катим не на север, а на запад… Третьим открытием для меня, после «запада», стало то, что поезд удивительным образом направлялся в весну. Вне тёплого уюта нашего вагона, ассоциативно напоминающего почему-то материнскую грудь, разворачивалось зябкое отступление весны. Именно так: не наступление, а отступление, потому что время заметно пятилось назад. Сначала тёмно – зелёные листья на деревьях обрели изумрудный новорожденный оттенок, а затем и вовсе свернулись в почки – почти усохли. Трава же рядом с дорогой, наоборот, из яркой, сочной постепенно превратилась в жухлую, перезимовавшую, чтобы спустя мгновения вовсе окраситься полированным мельхиором инея. Но самым необычным мне показалось то, что происходило всё это безобразие буквально на глазах, и каждое смыкание – размыкание ресниц меняло картину в стреляющем пейзажами окне… Наконец, время как будто застряло в раздумчивости на ранней весне, которую я дважды видел на Украине, когда служил там в армии. И всё бы ничего, но люди «на улице», снующие по своим делам при маленьких станциях, дети, глазеющие на голубенький экспресс, бабы в поле – были одеты вполне демисезонно, добротно и даже вовсе утеплено. А у нас с Люсей в активе – только ветровки, да тонкие хлопковые кофты, осмотрительно взятые на случай столичных сюрпризов погоды…

В этот момент по составу объявляют, что мы пребываем во Львов – откуда! что! зачем!.. – и стоянки планируется несколько часов. В городе этом мы с Люсей уже были, правда порознь, по-своему к нему прикипели и поэтому сдержанно обрадовались внезапной оказии. Как-то одевшись, мы со всеми вывалили на зябкий перрон, чтобы оценить обстановку, и пока вертели головами, нас стали окучивать рыжие бестии с красными глазами. Они агитировали «москалей» смотаться за скромную плату в Польшу, чтобы с пользой! насладиться неким величественным водопадом. Часть пассажиров соблазнилась – и мы с ними, так как город уже видели. Спустя некоторое время незапоминающегося пути на прытком автобусе, минутных пограничных формальностей, мы стояли на высоком скальном утёсе, а напротив вниз с грохотом летели тонны воды. Пшеки не соврали – поездка стоила потерянных денег и времени. Это было чудо… правда, как мне показалось рукотворное, что не отменяет, само по себе, чувство восторга от артефакта. После пяти минут перемещений и ритуального фотографирования почти все «наши» растворились в гудящей, как трутни, толпе спекулянтов рядом со стоянкой автобусов, что по факту стало для них целью экскурсии. Оставив Люсю на лавке, я увлёкся ловлей радуги своим потёртым «цифровиком». Радуга – то рассекала ущелье пополам, то прыгала по камням у подножия водопада, то поднималась, будто на руках, по отвесным стенам, она словно играла в вибрирующих лучах подвижного светила… Я не заговариваюсь: после уже состоявшегося к тому времени заката, солнце вновь выскочило на небольшую высоту и там прыгало, как тяжёлый мячик, насквозь прошивая ущелье у водопада. Я же говорю: сон странный… Но Люся этому всему, похоже, особо не удивлялась, как хронически счастливый человек не удивляется новым порциям счастья. Она просто балдела на краю обрыва, потешно вертела головой, собирала камушки и вообще вела себя, словно ребёнок.

Внезапно на утёсе обосновалась свадьба, состоящая из тех же огненно-рыжих пшеков с рыбьими глазами. Это, видимо, у меня так сложилось по аналогии с Даниэлем Ольбрыхским в годы его расцвета. Уши жениха были похожи на крылья, и казалось, что они, хлопая, пытались оторвать своего хозяина от нашей безгрешной земли. Невесту, с лицом профессиональной плакальщицы, кто-нибудь мог бы назвать и красоткой, если бы она не «плямкала» губами так, будто проглотила вставную челюсть. Вся компания – человек под двадцать – выстроилась у ограждения, с видом на водопад, приняв нелепые балетные позы. В этом положении их принялся фотографировать профессиональный «щелкопёр», практически полухудожник, с горящей эспаньолкой, весь разодетый в полосатое. Вид у него был жутко недовольный, скорбный… Как знать – деньгами обидели, геморрой разыгрался, либо виды имел на занятную невесту, которая всё строила ему глазки. Художники, как известно, зачастую выбирают в подруги тако-о-ое… Прости и сохрани!.. А возможно, характер маэстро имел вредный, потому что с каждым «выстрелом» его фотоаппарата, сопровождаемого вспышкой, кто-то из компании на глазах облачался в траурные одеяния – то есть, предназначенные для похорон. Один, другой, третий… жених, невеста – все оказались в жутко чёрном, с чёрными цветами и взглядами. Далее две заключительные вспышки – вовсе сделали невесту с женихом похожими на покойников. Жених напоминал скелет во фраке, невеста – всем нам известную по иллюстрациям смерть, но вместо косы у неё в руках была золотая удочка… Вдруг откуда-то выскочил широкий двуспальный гроб на колёсиках, молодые вместе в него улеглись, да и укатили… Сопровождающие понеслись вслед за ними: кто на трости, кто на зонтике, кто на ветке цветущей чёрной сирени. Весна всё-таки…

В этом эпизоде Люся опять-таки ничего удивительного не увидела, потому что изрядно промёрзла, требовала шнапса и поэтому занялась потешно чихать, импровизируя и грассируя. Прогулка по Львову вышла скомканной, поскольку наша группа постоянно куда-то опаздывала, включая поезд. Галопом обскакав достопримечательности, мы кое-как успели на вокзал, заняли места в вагонах… Солнце, наигравшись, всё-таки исчезло: нырнуло в пучину «загнивающего запада» – чтобы настичь нас уже на «цветущем востоке». Народ укладывался спать, по коридору вагона стали бродить полупрозрачные бирюзовые приведения, распространяющие запах прелых листьев. Мне во сне не спалось, и я, как шахматную задачку, всё пытался понять: почему жених с невестой превратились в покойников? Моя ли в том вина, или они сами в чём-то перед жизнью провинились?.. А так как именно в эту ночь жизнь для меня ценности не представляла, и я неожиданно для себя решил, что между бытием и небытием существенной разницы нет, то почему бы не посмотреть на смерть как на перспективу счастья, когда жизнь твоя является горем? Такие рассуждения для меня вообще-то совершенно не органичны, ибо я – жизнелюб, бытоглот, душеед, оптимист, человек моцартовского склада. Но, понятно, не размаха ведь не всем же, братцы, суждено упокоиться в безымянной могиле…

Ночь с приведениями и крамолой об абсурде мироздания кончилась внезапно. Просто репродуктор отхрипел буквально следующее: Москва, станция «Осень»… И стало невероятно ярко, солнечно. Перрон неопознанного вокзала за окном был буквально засыпан по периферии барханами лимонных и кровавых листьев. Народ в коридоре, в купе зашевелился, как мусор на ветру, направился к выходу, причём некоторые из пассажиров вылетали в открытые фрамуги. Они сразу взмывали высоко в поднебесье и образовывали, на фоне стреляющей искрами сини, стаи для перелёта к югу или теплу… Но мы-то как раз оттуда! И ещё не намёрзлись вдоволь, чтобы до срока проситься обратно. Снова пришлось пялить на себя всю одежду и практически налегке вверзаться в холодную северную действительность. По древней традиции, поздоровавшись с Москвой на кондитерском величии Красной Площади, мы далее – по стремительной спирали – двинулись против всех этих «колец», почти не цепляя помпезных черт наших дней, и вскоре попали в пустынные окраинные районы. Причём не в современные, полукладбищенские – «спальные», а какие-то милые халупные посёлки, разделённые лесками, парками, речушками, прудами.

Но главная неожиданность состояла в том, что чем дальше мы удалялись от центра – тем сильнее и глубже окунались в нашу недавнюю советскую историю. Всё глубже, глубже, глубже… Кончились наши хождения и вовсе чудесным парком со скульптурами пионерки и шахтёра на фоне кумача, белых деревянных арок да крохотных заборчиков вокруг клумб в духе тридцать седьмого года… Отовсюду неслись звуки баянов, сопрано, патефонов, народ тут и там танцевал, но особенно усердно возле раковины – эстрады с духовым оркестриком. Женщины щеголяли в старомодных шляпках и ридикюлях, мужчины зачёсывали жирные волосы назад, лихо подметая тротуары широкими штанами в полоску. Воздух насквозь пропитался ароматом пирожков с картошкой, дети беззаботно грызли эскимо в фольге, взрослые – тыквенные семечки. Несмотря на скорбные кучи отживших до боли листьев и бодрящую прохладу всем вокруг было уютно, весело – и даже нам с моей незащищённой музой. Торжественное ощущение праздничности исходило даже от голых деревьев, которые ветер и холод будто ударили наотмашь, раздели до скелета…

Тут нам с Люсей всё это эстетическое наслаждение срочно потребовалось «закусить», протолкнуть в себя, отполировать водочкой – с видом на Москву, потерявшуюся в складках времени, как тот коробок спичек, однажды найденный мной под деревянным полом старой постройки с величественным бредовым «памятником труду» на этикетке… Но вместо гостеприимства «общепита» нас всюду встречали таблички «учёт», «света нет», «ремонт» и так далее, а в одном месте даже пытались заманить под наживку роскошного буфета на какую-то партийную тусовку. Ага-а-а, «щассс»!.. Однако местные жители, кстати, больше похожие на мулатов, чем на русаков, дружелюбно указали нам путь «за угол», где находилась свежераспечатанная пивная. Что касается мулатов: был у меня в Москве чумовой знакомец по фамилии Печёнкин – жутко смуглый, губастый, пьющий – вот отсюда, видимо, и вышла игра воображения.

И хотя по погоде пива явно не хотелось, пришлось идти к пределу в надежде на «беленькую»… Прошитое солнцем заведение с большой застеклённой верандой, с видом на живописные окрестности, оказалось шумным, прокуренным, шевелящимся. Всё те же мулаты, почище восточных славян, хлыстали пиво, тёрлись о баб, негрязно матерились, спорили сами с собой и вообще вели себя типично. Понятно, что к этому винегрету с заварным кремом и официантки были «присобачены» чёрные, толстые, жопастые, грудастые, горластые. Одеты они были в голубые нарядные платья с белыми передничками, что казалось диким и странным, зато совершенно естественно ругались почище тех же посетителей, забавляясь простецкими прибаутками на чистейшем русском языке с поволжским «оканием»… До’ро’гой и до’ро’гая, до’ро’гие о’ба… Мы с Люсей здесь быстро обжились, выкушали пивасика, водочки, поклевали селёдочки с салатиками и были румяно довольны, словно бы посетили парижский «Максим». Хорошо то, что кажется хорошим «сейчас», пусть даже «потом» оно обернётся чем-то совершенно нехорошим. Сейчас тебе хорошо – и баста! Это ведь принцип жизни подавляющего числом биологического материала… Тем не менее, я, вполне играясь, не удержался чтобы провокационно не повздорить с нашей кучерявой «девушкой» – толстой и старой – изрезанной шрамами бытовых неудач, обладательницей классических народных пропорций: ширина плеч с грудью – равна окружности талии и бёдер, что в сечении, я думаю, напоминает трубу большого диаметра…

Сразу после этого столица для нас – вот уж поистине! – странно ли быстро оборвалась, и мы каким-то макаром неслись на поезде обратно. Получилось, что как бы «недогуляли», но в гостях хорошо, а дома… ну, если не лучше, – дураки с идеями всеобщего счастья везде одолевают! – то хотя бы привычнее или комфортнее. Да и негров там меньше, казица… Домой, однако, мы снова попали не сразу: согласно логике сна и Природы, теперь мы угодили в зиму… За окном валил такой снег, что казалось будто самосвалы Деда Мороза, тут и там, ссыпают свой сухой, жгучий, как спирт, груз на землю. Свирепые тучи, подчас, опускались так низко, что я хватал их в открытой фрамуге рукою, но они тотчас взмывали высоко вверх, бросая в меня – в состав – на землю ледяные валы сладкой каши. Люся прилипла розовым носом к стеклу и рисовала на нём дыханием парные узоры, а я носился в восторге по вагону в поисках лучшей точки для получения эстетического блаженства. Вскоре показались горы, и я было подумал, что нам опять Львов подсовывают с его несвоевременной весной, но оказалось, что мы ненароком заехали в… Китай. Внутренне я это довольно быстро понял по тому, что в окне, на фоне утихающей бури, всё чаще стали мелькать раскосые аборигены, лепящие рядом с дорогой из снега китайские иероглифы. Причём здешние дети казались совершенно беременными, что, впрочем, не кажется странным на фоне медиастенаний о демографической ситуации в Китае… Беседа с проводницей окончательно прояснила дело: так, дескать, пролегает маршрут этого поезда, что пересекает три диковинные земли – Китай, Казахстан и Киргизию… Для вашего же блага. Спасиб… Пожалст…

Снег прекратился, и вскоре поезд с трудом пробирался среди чистых обледенелых скал, перепрыгивал по ажурным мостам бездонные ущелья, снова цеплялся за известковые полки, пронзал базальт, тёрся боком о сверкающий узорами песчаник… Небо, порой, становилось совсем с овчинку, читалось вверху затейливой кляксой – маленькой и беззащитной, поскольку грозные утёсы сходились между собой так, что поезд с его хрупкими стальными путями едва мог протиснуться между двумя вертикальными, километровыми плитами. Снова пошёл снег, он нёсся за поездом, улюлюкая и дразня своими шалыми гримасами крохотных букашек в квадратных глазах сине – белой гусеницы, упорно ползущей по замёрзшим каменным листьям забытых тысячелетий. Внезапно наш поезд вынесло на длинный хрустальный мост над пропастью, в которую было страшно смотреть, и вдруг свет вокруг совсем опал: тоннель… Череда огоньков по волдырчатым бетонным стенам, череда минут, предположений, версий, но тут поезд, вопреки правилам, остановился в тоннеле. Проснулось радио: Казахстан, следующая станция – Киргизия!.. В окне, обвешенные баулами, торбами и тюками, в три расходящихся штрека уходили согнутые люди. Наверное, казахи. Над входом в один пугающий штрек читалась надпись: «Америка», над двумя другими – «Авосток», «Азапад», и тьма, тьма, тьма… Таким мне привиделся незнакомый Казахстан: средневековье, азиатчина, примитив, деградация и власть тьмы, пока сама эта чёртова власть живёт поперёк народа, ибо никак не определится – с какой стороной света ей лучше жить? Это, как я понял, послевкусие занятного фильма «Борат», который смотреть, что без привычки жгучий перец есть…

Вскоре поезд выехал из тоннеля, снова проскакал по мосту и вдруг упал в широкую горную долину, напоминающую степь. Мелькнул километровый столб с опрокинутой вверх ногами табличкой «Киргистан». Я оглянулся назад – там, за «хвостом» поезда высился континентальный горный массив, ближе к вершине которого гигантскими буквами было написано, как в Голливуде, Казахстан… Прощайте, бусурманы! Здравствуйте «другие», ещё непонятно на кой, но другие… Через некоторое время, ниже железной дороги проявилось озеро Иссык – Куль. Снег, наконец, прекратил свои нелепые нападки и прилип к тяжёлым тучам над головой, так передыхая… Высокие стройные блондины, совершенно непохожие на косолапых киргизов, пытаясь заработать на туристах деньжат, азартно «моржевали» в озере. Белые пловцы, отлично смотрящиеся на фоне снега, ныряли с высокого берега в покрытую тонким ледком воду, выскакивали и бежали к медленно ползущему поезду в одних плавках, требуя награду за геройство. Прикольно… Из пятидесятирублёвой купюры я вделал самолётик и бросил его в раскрытую дверь тамбура, подумав: «Какой низкий стиль, для нашей гордой расы, тем более, на территории зачумлённой Киргизии… А вдруг это и есть «новые киргизы», только в перспективе «перемешивания», ассимиляции с беложопой, – простите за меткое справедливое словцо, – Европой?.. Как знать…»

В заключительной фазе моего сна Люси рядом, странным образом, не было – надо полагать, она себя ярко не проявила – а в купе напротив храпел, что бурый мишка, мордастый хряк из малороссов с натуральным шматом сала вместо подушки под головой. Причём, в своём уже сне, он иногда постанывал в предвкушении сытого дня, полизывая вкусную для него, ядовитую подушку. Моя же муза, казалось, ехала в поезде напротив – то есть в неясном отражении поезда нашего… и хотя эта картинка была едва читаемой, воздушной, но оттуда, из прозрачности, мне улыбалась, вся в своей душевной неясности, Люся. Ранее по сценарию сна она меня, как будто, даже «грузила» меланхолией, была чужой, а теперь, когда всё это было устранено – то есть, стало частью сюжета – мне её не хватало… Но неожиданно моя муза исчезла вместе со своим неясным поездом, и напротив хозяйничала тьма… Детали в окне стали напоминать негатив: тонкие белые линии едва рисовали контуры предметов, оплывающие чёрным снегом окрестности «теперь уже непонятно чего», непроницаемые для света дома, кустарник, небо, холмы, низенькие деревья. Негатив – это, своего рода, матрица действительности, жизнь наоборот, причём, уменьшенная оптикой воображения почти до размеров сознания…

Наверное, эта мысль и одиночество моего праздника, усталость от смены впечатлений, времён года, внезапно взялись уничтожать, рвать, осветлять мглу за окном, ибо свет – это продолжение тьмы, это как бы раздувшаяся тьма. Вспомните: если чёрный шарик надуть, вдохнуть в него жизнь, то он станет фактически прозрачным, чистым от проходящего сквозь него света. Не в этом ли сущность искусства… Здесь я вернулся к постулату, что между бытиём и небытиём неоспоримой разницы нет. Притом, конечно, что лучше жить, чем «не жить» – это, на молекулярном уровне, даже обычным людям хорошо известно. От внутреннего и внешнего «прозрения», мои временно забывшие свет глаза на мгновение ослепли… А когда к ним вернулась способность разбирать детали, то я увидел в окне поезда уже банное лето, из которого некоторое время назад уехал. Увидел свой родной город, опутанный, как агонизирующая муха, паутиной чуждых проблем, и, приближающийся с каждым звонким ударом колёс, шпиль нашего железнодорожного вокзала. Я вернулся!..

На перроне меня встречала вполне материальная Люся, если слово «материальное» вообще приложимо к словам «душа» или «сон»… Это мне уже не казалось странным, потому что мы с ней – негатив и позитив для контактной печати, которые могут в любой момент поменяться местами. Я выскочил из поезда к своей уже больше, чем половине, обнял её, и вместе мы стали совсем ничем в этой непридуманной истории. Мы стали соединением логики и случая, света и тьмы, лета и зимы, души и тела, наша жизнь буквально на глазах переплелась, обрела единство, превратившись в то, что принято называть судьбой… Но так, заметьте, происходит не со всем и не всегда, поскольку Луна – это лишь ночной негатив Солнца, а вместе они эффективно не работают, как лёд и пламень, уничтожающие друг друга, как яркий деликатес на тарелке разнообразия и коричневый продукт его переработки, под названием, извините, дерьмо.

Пора просыпаться. Сейчас, сейчас, сей-чассс… Я открываю слезящиеся глаза и оглядываюсь назад – в сон, в ночь, в прошлое, где всё казалось очень странным… Хотя, если ты вчера чего-то не понял, то что мешает завтра свести концы с концами – выстроить новый день, год, мир, жизнь?.. Поэтому голова моя поворачивается на сто восемьдесят градусов, я смотрю вперёд, где всё до скучного необъяснимо, и – от страха этого «необъяснимого» – решительно зеваю. Странно всё это…

 

 

 


Оглавление

1. День первый. Затравочный.
2. День второй. Дорожный.
3. День третий. Вдохновляющий.
507 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 12:03 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!