HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Николай Пантелеев

Сотворение духа (книга 1)

Обсудить

Роман

 

Неправильный роман

 

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 15.01.2010
Оглавление

15. День пятнадцатый. Атеистический.
16. День шестнадцатый. Мифический.


День шестнадцатый. Мифический.


 

 

 

Есть у меня друг «на кружку пива» – малой, картавящий, очкастый, чудаковатый, амбициозный, несчастный, причём совершенно не ведающий, что несчастен… Отчасти поэт, чуть романтик, на треть художник, в душе – мелкий аферист, непроходимый жуир «по жизни». Одним словом, клубок с трудом соединимых качеств. И не стал бы я о его мелкотравчатость чесать перо, если бы однажды меня не пробило, что друг этот, иносказательно, «не человек», а некая мифологема, как Че Гевара. Иначе говоря, повод подумать о соотношении в жизни мифа и реальности.

Так вот, жил он не тужил в нашем курортном захолустье, развлекался, как мог, трудился, посягал на творческие проявления, не нанося никому большого вреда, не одаряя никого роскошью общения с собой, то есть обыкновенно жил, как все чудаки в его среднем возрасте живут… Но однажды, будучи охвачен провинциальной охотой к перемене мест, друг мой улетел, словно воронёнок, из нашей сезонной тишины в хронический столичный бедлам, каркнув на прощанье что-то нечленораздельное. О нём было забыли, но вдруг кто-то… начал распускать невероятные слухи о похождениях в столице этого – вот уж воистину! – сухофрукта. То он, будто бы, организовал где-то на окраине школу прямохождения для детей, а реально это был притон высокопоставленных извращенцев с замашками Майкла Джексона… Вскоре лавочку накрыли, но наш герой красиво отмазался и, более того, обзавёлся целым пучком связей на всех уровнях. Говорили, что позже он занялся пирсингом и татуажем за ларьками на Ярославском вокзале, носил даже авторитетную кличу «доктор Смерть». К нему, дескать, валом валили известные люди с водянками в голове, но тут он опрометчиво взялся удалить геморройные шишки у какой-то шикарной поп – дивы, увлёкся… – та обиделась, занялся почти думский скандал, и мой друг ушёл на дно, но ненадолго.

Следующим его проектом был, через дворников, сбор использованных женских прокладок и затычек. Извиняюсь, конечно, но из песни слов не выбросишь. Никто не додумался, а его осенило: эритроциты! И он организовал где-то в лабиринтном подвале производство гематогена, с последую-щей реализацией его по аптекам… Обогатился или нет – неизвестно, но опять случилась огласка, и ему мухой пришлось исчезнуть на время, но говорят, что несколько человек по этому делу прекрасно отмотали сроки. Через год – другой жизни в столице ему всё надоело, и он начал жутко пить: до литра водки в неделю, подумывая, вроде, между запоями о петле. Выручила жена – парикмахер, она нашла ему работу: замаскировавшись бабкой, подметать в элитном салоне стриженые волосы. Труд тонкий, интеллигентный, заработный. «Но голова человеку на что?! – подумал мой знакомец, воскликнув, – эврика!..» Он, собрал с пола мешок «человеческих отходов» и наладил у себя на лоджии производство это… декоративных накладных лобков для эстетствующих барышень. Как будто бы мелочь! Но можно порадовать возлюбленного сегодня – лобком в форме сердечка, завтра – рыбки, птички, и так далее… Причём в комплекте он поставлял специальный клей, ароматизаторы, гели, салфетки и прочие деликатные тонкости на вашу фантазию… Попался наш непоседа на пустяке: как-то, через как, попали лобки в Кремль, ими заинтересовалась первая леди, в одном-де обнаружились вши, и после того как сам всенародно избранный, однажды на дипломатическом приёме стал яростно чухать причинное место, дело запахло… керосином. То есть лучшим средством для борьбы с этой бедой. Ясно, что расследование, ФСБ, стукачи… Но копы так и не смогли найти ниточку, ведущую к инициативе. Да, говорят, выслали из столицы две сотни бомжей, керосин по России на месяц пропал, замминистра полетел, пара санитарных шишек, но друг мой вышел сухим из воды… Однако он смекнул, что пора капитально линять, и, разведясь для вида с женой, эмигрировал восвояси на историческую родину. Слухи приписывали ему также торговлю человеческими органами, смену пола, заварушку на Дубровке, пяток заказных убийств, обсыкание Лобного места, вампиризм, кражу солнцевского общака, дружбу с Басаевым и ещё десятки всяких злодейств, но я почему-то в это верил с трудом. Впрочем, поговорку про дым и его связь с огнём покуда никто не отменял…

Очутившись дома, мой друг стал без всякого огонька вести нерегулярную жизнь холостяка, впрочем, чуть оправданную творческими поползновениями, так как именно обломы делают поэтом. Когда мы собирались попить пивка, то я с плохо скрываемым любопытством вглядывался в его благообразное личико под очками, пытаясь поймать в нём хоть какие-то тени чудовищных столичных проделок… Нет, нормальный чел, в меру зацикленный на себе, немного наивный, как все аферисты, и всё-таки социально безопасный, можно сказать, вполне законопослушный гражданин. «Да на кой хер, – думал я, – мне такой нужен! Получается, что пока он пребывал в химерах, плодил вокруг своей неоднозначной фигуры иллюзии, воистину шекспировские страсти, провоцировал работу фантазии, то и был!.. по-настоящему интересен. А теперь передо мной, – продолжал раскидывать я, – лишь жалкое подобие потенции, которое совершенно не развлекает…» А надобно заметить, что я – шут, эпикуреец, пересмешник, творческий эгоист, совершеннейший импровизационный негодяй – очень люблю, чтобы вокруг меня постоянно шумел праздник!.. Чтобы везде хорошо было, где я есть, чтобы всякая мелочь рядом, каждый невнятный жест, поступок, фраза – обретали с подачи моей фантазии эпический размах, значимость, ценность, неоднозначность. Короче, негодяй – и всё! Вот признался – чуть легче стало, но дело не в этом…

Прошлым летом, когда из столицы к другу на каникулы приехал его сын – подросток, и тот вдруг решил сводить его в трёхдневный поход, практически «в горы», я подумал: «Ну, сейчас начнётся! Ну, сейчас пойдёт настоящее мужское воспитание, и ка-а-ак вылезет истинное демоническое лицо этого изверга, как обозначит себя, наконец, вся его, безжалостная к слабому, волчья натура…» Ах как я воспылал! И неделю, пока поход, пока мы не встречались, я до отвала кормил Люсю историями о похождениях в дикой природе этой почти басенной пары…

 

МИФ РЕАЛЬНОСТИ, ИЛИ РЕАЛЬНОСТЬ МИФА?

Картина складывалась такая: двое, отец и сын, как бы большой и малый, спрыгивают с подножки штопанного «пазика» в клубящуюся красную пыль прерий… Фактически же, это было удалённое от побережья сонное сельцо с горной речкой, пиками вдали, магазином, турбазой. Едва машина отъезжает, на писклявое «па!» сынка, мой друг сплёвывает наземь коричневую тягучую слюну и говорит: «Ша, детка! Забудь это па-а-а… В походе я буду звать тебя Джон, а ты зови меня Камечи. По-грузински это – буйвол, бык. Грузины, они похожи на нас – абреков: могут питаться только корой, и пить лишь мочу… Тьфу, чёррт, чачу! Усёк? Ну, дело. Пойдём, подыщем себе бунгало». – «Пап… – начинает говорить сын, но на ходу, смущаясь, исправляется, – Камечи, это… смотри – лошадка». – «Ха-ха, – зло усмехается отец, – тебе не кажется, Джо, что этот каурый жеребец подуздоват?!» – «Да, Камечи. А что такое каурый, жеребец и подуздоват?» – «Эх, сынок, если бы я всё знал, то был бы я царр… – презрительно сплёвывает отец. – Не отставай, да не лови раззяву!» Сын, тем временем, достаёт мобильник, пытается им манипулировать. «Ты что делаешь, Джо! Откуда у тебя здесь это дерьмо?» – «Хочу бабуле позвонить – успокоить, что нормально добрались. Она очень просила…» – виновато морщится подросток. «К чёрту!» – рявкает отец, тут же тихо подбирается к парочке лениво клюющих грязь голубей, ловко цепляет одного за хвост. «Вот это связь, Джон!» Он привязывает к лапке птицы короткое послание: «Мо, мы в о’кее. Добрались клёво. Твои Д. и К.» – засовывает спичку по самую головку в задницу голубю, поджигает её, и бедное испуганное животное стремительно уносится неведомо куда… «А спичка зачем?» – интересуется удивлённый сын. «Ты очень странный чувак, Джо! Теперь этот плёвый деревенский отстой – настоящий почтовый голубь. Почтарр! Где-то через час Мо получит наше послание… Идём!»

С первых шагов по этой, измученной безмыслием человека земле подросток во все свои опухшие под компьютером глазёнки таращится на отца, он его не узнаёт, поскольку теперь перед ним совсем другой, не привычный человек – мужественный, самоуверенный, жёсткий. Таких он видел раньше только в вестернах. На турбазе они располагаются по-спартански: железные кровати, сырые матрацы, колченогая тумбочка, лампа вверху на распущенном шнуре, несколько одичавших тараканов, удобства во дворе – то есть «сри, где хошь», простите. Перекусив на скорую руку, отец и сын отправляются искать приключений у реки. Прошедший утром ливень пучит обычно спокойную в августе воду – она теперь холодна, будто тело в руках некрофила. Раздеваясь, отец обнаруживает под кустом ядрёный серый мухомор и мигом откусывает от него порядочный шмат. «М-м-м… – мычит он, – отличное дерьмо! Мухоморы-м-м, Джо, ешь только в исключительных случаях…» – «Каких же?» – «Когда у тебя настроение плохое». – «А у тебя что, плохое?» – «Наипредерьмовейшее – трудностей не хватает!» Отец срывает майку со своей утлой груди, с размаху ныряет в бурный поток, он извивается, выпрыгивает из воды по пояс, с брызгами уходит на дно, фыркает, стремительно несётся против течения… Сын щупает розовым ногтем на ноге воду и, пользуясь тем, что отец его не видит, мочит руками плавки, голову, части тела – будет пока.

Увлечённый собой, отец не замечает хитрости сына – наследственной, естественно! – он продолжает безумствовать и, наконец, чуть успокоившись, появляется у края обрыва. «Ну, ты искупался?!» – «Д-да, Камечи. Я не так закалён, как ты, поэтому с меня хватит…» – «Слизняк! – смеётся отец, закрывает пальцем одну ноздрю, а из другой выпускает длинную зелёную соплю… Он вновь ныряет в реку и появляется намного выше – у затона, в его руке яростно бьётся большущая рыбина. «Вот видишь, Джо, какая удача… – кричит он, – сегодня у нас будет отличный ужин!» Сын, тем временем, покрывшись мурашками величиной с горошину, спешно одевается. «Ты что!» – подойдя к нему, хрипит отец. «З-замёрз-з… Кажется дождь собирается?» – трясется сын. «До-о-ождь! – вопит отец, бросая рыбу и хватая сына за ворот ковбойки, – не говори при мне этого слова!» Красные белки глаз горят презрением, его колотит, как несправедливо обманутого на президентских выборах, но вскоре он берёт себя в руки, садится на мшистый камень, закуривает лиану. Увидев, как в конвульсии дёрнулась и затихла рыба, сын спрашивает: «Скажи, а рыбе больно?» Отец усмехается: «Да кто ж её знает, Джо… Она молчит, а мне спрашивать её – в ломку. И вообще я никого не спрашиваю, просто прихожу и беру то, что м н е нужно, – там, где можно… Больше скажу, малыш, и человека убить несложно, нужно только понять, что он животное. Я думаю, что нет большой нужды убивать людей, но поверь, Джо, у людей всегда есть большая дерьмовая нужда, чтобы их убивали…»

После этой загадочной, трагической фразы, вконец опешивший сын садится на чурку, подложив под тощую задницу крохотный рюкзачок, и смотрит, как летящие с невзрачных небес капли тают в воде… «Так же и человек, – думает он, – тает во времени, тонет в нём, образуя целое с пространством…» В это время, задорно сморкаясь и сплёвывая куски серой слизи величиной с грецкий орех, отец вслух пускается в приятные для себя воспоминания, как студентом ходил на каноэ по Северному морскому пути, охотился на мангустов и местных баб за Уральскими горами. «Были дела, дела были…» Он без меры пересыпает рассказ междометиями, дерьмом, факами, ругательствами типа: костлявую рыбину ему в зад!.. пистон тебе в ухо!.. чтоб я откусил свои яйца!.. «Ладно, – где-то спустя четверть часа успокаивается он, – до ужина ещё есть время – айда, прошвырнёмся по этой жалкой дыре. Рыбу заверни в лопух да убери в рюкзак, ведь это добыча!» Они собираются, идут вдоль реки, исследуют единственную «стрит», провонявшую свиным помётом, пугая местных кошаков и кур босяцким посвистом, свежестью мироощущения…

Заболтавшись о том, о сём, ковбои оказываются далеко за посёлком на колдобистой дороге, ползущей высоко над рекой. Идёт нудный, необязательный дождик, с носов начинает капать, но природа бурлит, вдохновляя человека, она весела, бодра, прикольна. Джо постепенно входит во вкус новой игры и, припоминая стереотипы Дикого Запада, аутентично поддакивает отцу, стараясь во всём походить на отморозка. За очередным поворотом дороги, под раскидистым деревом, «в сухе» сидят двое бомжеватого вида местных и, смоля «Приму», распотякивают «чтой-то об» видах на урожай кокосов в Индостане, о чудесах да о, мешающем заняться им чем-нибудь путным, дождичке… Камеч, качаясь от гнева, подскакивает к несчастным: «Кто-то сказал – дождь, или мне показалось!» – «Дык, идёть…» – харкает один в лужу. «Га-га-га… – гомерически смеётся очкарик, – разве ж это дождь?! Видели ли вы стоящий ливень в устье Ориноко, мерзавцы!» – «Дык, мы чё, мы так…» – бормочет второй алконавт. Опешившие от наглости похожего на сумасшедшего «белого», крестьяне ближе прижимаются друг к другу, но тут первый проясняется: «Не серчай, мил человек! И это… дай нам добром толику денег на опохмелку» – «Ага, а то ить ноги ноють-ть…» – икая, подтверждает второй. «Люди гибнут за металл, – озаряется Камечи, – сатана там прравит бал!» – «Чаво, чаво?!» – недоумевают дети гор. «Держите эти презренные эскудо! – он бросает им в грязные лапы цельный «полтинник», думая, что это «чирик», но не подаёт вида… – Выпейте, мерзавцы, за здоровье бродячих ковбоев, Джо и Камеча!» – «Чаво, чаво-о!» – «Идите, пейте! – ржёт очкарик, как бугай, и носком ноги, уходя, слегка бьёт одного по опоркам… – Красного чили в стакан вам, мучачос!» – «Да, ладно, не пиз-ззи…» – слышит он в спину оригинальное «спасибо» гостеприимных хозяев, но как будто не замечает дерзости.

Дойдя до небольшого водопада у дороги, отец складывает на груди руки. Рядом сын. Они, будто Хольмс с Ватсиным, наслаждаются свободным падением струй. «Эти две кучи дерьма живы до сих пор, потому что я так хочу… – ни с того ни сего, бросает магическую фразу властелин колец. – Ну, что ж, Джо, неплохо повеселились, теперь надо позаботиться об ужине. Возвращаемся». Когда они приходят в лагерь, уже темнеет, дождь прекращается, на поляне несколько туристских «чайников» бездарно играют волейбольным мячом в «картошку». «Забавы младенцев! – в очередной раз сплёвывает желчь отец. – Пойди в бунгало, Джо, прихвати хлеба, овощей, соли, пива, колы и приходи вон к тому большому дереву у реки. Я там тебя подожду». – «А переодеться? – на свою таки беду пищит сын. «Дерьмо собачье! – рычит отец, – обсохнем у костра». И далее хлёсткая матерная тирада – да такая, что туристы роняют мяч… Когда сын находит отца – тот раскладывает под деревом хворост для костра. «Это… наверное, не получится, сыро ведь…» Ответ короток, как удар циркового хлыста: «Фак-кед!» Камеч суёт под хворост мох, садится на сооружение сверху, подносит зажженную спичку к заднице, громко распускает газы, и жадное, смолистое пламя охватывает обречённые дрова. Затем отец остро отточенным ногтем вспарывает брюхо давешней рыбины, выпускает из неё кишки, крепко солит, насаживает на прут. «Сначала кх-х, подкоптим её здесь повыше-х, – довольно кряхтит Камеч, втыкая прут между густых облаков дыма, – а потом, когда угли подойдут-х, опустим пониже». Он снимает кроссовки, садится с прищуром у костреца, суёт ноги почти в огонь… Ему приятно смотреть, как весело дымятся заскорузлые пятки, нюхать шмон от прокисших синтетических носков.

Вскоре отец и сын под пиво с колой ужинают, причём Камеч, не переставая, крякает, сморкается от удовольствия, факает. Сын, обвыкшись в роли бродяги, пускает носом крупный белый пузырь: он лопается, как его утренние страхи, остаться один на один с дикой природой. Отец кладёт в угли картошку, сверху шлёпает алюминиевую кружку с водой, когда вода закипает, он сыпет в неё треть пачки чая, даёт дойти, протягивает кружку с чифирём сыну: «На, Джо, попробуй в этой жизни хоть чтой-то стоящее». От яда сознание обоих на какое-то время затуманивается, отец берёт пальцами из кострища мерцающий уголь, прикуривает от него, уплывает в дрёму… неожиданно бормочет: «…культурологическая проблема компиляции вербальных символов посредством замещения амбивалентности… – он зябко поводит плечами. – Прости, Джо, сбился. Так вот человечину я ел только однажды… И потом, отгрызть кусок ляжки у трупа – не такое уж большое зло, если ты сегодня видишь меня перед собой. Факкед! Жизнь, Джо, порой, сущее деррмо…» – «Ой, – вскрикивает сын, – меня что-то укусило за палец!» – «Пустое, – цыкает дыркой от зуба отец, отсасывает из ранки кровь, жуёт стебель папоротника, прикладывает жмых на ранку, бинтует её несвежим носком, хлопает сына по плечу. – Не дрейфь, Джо, через час забудешь этот геморрой». Потом они едят парную картошку, слушают звон цикад, шум студенистой реки, текущей из вечности в вечность по перекатам часов и минут… В полночь Камечи бьёт по худым коленкам крохотными кулачками: «Эх, отличное дерьмо-с! А теперь Джо, пойдём хорошенько выспимся, нас ждут ещё великие дела… Пора».

Они возвращаются в лагерь, укладываются, немного болтают, но уже без вдохновения битвы… Вдруг отец вскакивает, бросая сыну: «Дрыхни, Джо, а я схожу в это дрёбанное село – может быть, добуду какого-нибудь пойла. Душа просит. Твою мать вспомнил, вдруг шишку попарю – я ведь в разводе…» Вскоре Камеч возвращается потрёпанный, с одним разбитым стеклом на очках, и свежим, словно дымящаяся коровья лепёха, бланшем под глазом. «Плохие дела, сынок! – бросает он проснувшемуся сыну. – Что ж, бывает сила, перед которой надо тактически уступить, чтобы потом на неё внезапно напасть… Хотел я таки извернуться, да ка-а-ак дать ему по яйцам! Но понимаешь, полтора центнера животной массы, против моих пятидесяти кэгэ, шея, что пень, и нож я по неосмотрительности забыл… Ладно, завтра-то ноги я ему на полметра укорочу… Спи давай!» Ковбои расслабляются. Серпастая луна, вспоровшая синие тучи, заглядывает в окно, она видит двух перепелиного размера монстров, разметавшихся на прелых матрацах… Среди ночи сын просыпается оттого, что отец во сне, страшно дёргаясь и картавя, орёт: «Ой, мне больно!.. Не бейте меня, дгрузья!.. Я сам вам всё грасскажу!.. Я сдам вам этого пидога со всеми потгохами! Ой, мама, пе-ге-пиз-дя-чи-ли-и-и-и… ой!» Тотчас в холодном липком поту отец просыпается, закуривает и говорит сыну, чтобы его успокоить: «Вот и сон – тоже дерьмо. Да-а-а, пришлось ухлопать с пяток ублюдков. И понимаешь, что сон, а всё же жаль их мерзкие душонки – тоже ведь божьи твари, и у них матери есть… Сила, Джо, это не то, что гнёт, а то, что не гнётся. Я никогда не начинаю первым и убиваю только, если в глаза мне смотрит смерть». Утром, вместо обычного «доброго ут…» и так далее, отец, зло сплёвывая в раскрытое окно, говорит: «Срань погода! Солнце светит». Сын искренне удивляется: «Но почему?» «Трудностей мало, мне не хватает неистового сопротивления среды, Джо…»

В этом же духе проходит ещё один день, следующий… Дуэт колбасится: исследует ущелья, овраги, ручьи, посещает высоко в горах дольмены, пастбища, чистит сады и орешники. Камеч доит коров, пьёт с местными сивуху, «за базарр отвечает!», смолит «Приму», ворует кур, щупает баб. Возмужавший в одночасье сын, тоже не промах: тайком от пахана курит лиану, пробует брагу, крестит всё дерьмом, отрыгивает, плюёт через зубы, травит пацанам ковбойские байки, крутит соски’ незрелым барышням у туристского костра, смело ныряет с подвесного моста. Короче, становится тёртым калачом с грязью под ногтями, которому в жизни теперь ничего не страшно. А если к этой раскованности добавить ещё интеллект, то в будущем можно рассчитывать на завидную судьбу гламурного авантюриста… По-моему, клёво, что тут добавить? Наиполнейший, хренов ренессанс личности, рыбью кость ему в глотку!.. И вот настаёт вечер прощания с прериями, утром – домой. Камеч и Джо берут пойло, обалденных харчей: кильку в томате, морской капусты, вяленых огурцов, картофана, серого от нитратов, и устраиваются у походного костра над симфонически шумящей рекой, чтобы пообщаться с далёкими звёздами, а фактически – с образованиями горного хрусталя на синей невесомости неба. Где-то в разгаре дружеского босяцкого разговора, отец незаметно достаёт из штанов тонкий бандитский нож и через плечо резко швыряет его в густые кусты за спиной. Тотчас оттуда вываливается, падая навзничь, молодой красивый заяц с ножом точно в правом глазу. Левым, ещё секунду живым глазом, он видит как в свете костра, затейливо изгибаясь, течёт по траве красная дымящаяся река его жизни, и шепчет: «Фак ю, Камеч…» – «Что?!» – вскидывается отец. «Не разобрал…» – рассеяно отвечает сын.

 

ПРИВАЛ. КОММУНИЗМ

«Мы придём к победе коммунистического труда!», «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме…», «От каждого – по способностям, каждому – по потребностям!», «Коммунизм – это молодость мира, и его возводить молодым!», «Наша цель – коммунизм!» Да глупости это всё, потому что труд не может быть коммунистическим, он свободный, либо подневольный. «При коммунизме», дыша полной грудью, жить затруднительно, так как предлог «при» унижает человеческое достоинство неполноценностью. Потребность у нас всех, объективно, одна – жизнь, и значит, нельзя говорить о ней во множественном числе. Другое дело, что жизни бывают разные, но это я ещё в детском садике на горшке понял. «Возводить» общественно – экономические формации, как дачу, невозможно, они возникают стихийно или по чьей-то солидарной воле. И, наконец, «коммунизм» не может быть целью, ведь это – реально существующий административный район, возникший в порядке эксперимента на одном из обломков Советской империи… А поскольку действительность, чаще всего, далека от обслуживающих её умных теорий, то и жизнь на означенной территории не похожа на прозрения социальных фантастов. Если бы Мюнцер, Мор, Кампанелла, Бабёф, Сен – Симон, Фурье, Оуэн, Маркс, Герцен, Кастро, десятки малоизвестных утопистов, сотни профессиональных идеологов «соцлагеря», – вместе создали обобщённый проект идеальной жизни в обозримом будущем, то они сильно удивились, если бы увидели то, что на практике получилось в Коммунизме.

Во-первых, это не город и не страна, это попросту территория, площадью за сто квадратных километров. Чётких границ у него нет, так как не с кем реально граничить: вокруг бескрайняя сибирская тайга, но жители Коммунизма не мёрзнут, поскольку находится он в защищённой от сюрпризов погоды, уютной котловине со среднегодовой температурой в пять градусов тепла. Природная аномалия. Летом здесь прохладно, зимой не холодно. Ветра, дожди, снега – умеренные, по периферии разбросаны геотермальные источники. Одним словом, оазис, климатический рай для энергичных романтиков. У Коммунизма есть конкретный отец – основатель, известный олигарх, в нашем рассказе анонимный, который, в своё время, его создал. У него было двое взрослых детей: сын – мечтатель и дочь, стремящаяся в бизнесвумен. Что-то там природа напутала… В итоге, дочь погибла при разборках папаши с конкурентами, а сын сглупа подался на Валаам в общину неких ярых мучеников от идеи, ищущих небесную благодать… После трагической гибели дочери олигарх по инерции ещё годик пограбил народ, а потом пересмотрел свою жизнь, купил на корню брошенный нефтяниками городок в Сибири, привёл на последние гроши его в порядок и, при помощи сбежавшего от монахов сына, стал агитировать народонаселение Земли, на определённых аскетических условиях, переезжать в Коммунизм жить, хоть временно, хоть постоянно…

И люди потянулись. Поначалу народу было тысяч пять, но спустя четверть века в растущей общине числилось под триста тысяч, склонных к анархии, граждан… На каждые десять тысяч человек, по статистике, обязательно сыщется один уникум, один сатанист – масон – извращенец – эпилептик – гений, и так далее, но из десяти тысяч наверняка будет один человек, для которого коммунистические идеалы не пустой звук, а нечто вроде мечты… Независимо от воспитания и генетики. Что это? Феномен. Вот феномены тут и собрались, чтобы сказку сделать былью… Все вновь прибывшие в Коммунизм, подписывают довольно демократичный общественный договор, несоблюдение которого после ряда предупреждений ведёт к высылке в «остальной мир». Родившиеся здесь дают особую присягу в день инициации на общих основаниях. Её лейтмотив: жить для себя, но в группе. Личные интересы выше общественных. Мораль стоит над желаниями. Обязанности трудиться нет, но есть необходимость. Напомню, что классики жанра полагали – труд станет почётной обязанностью, радостной потребностью… Коммунизм счастье в ошейнике не признаёт. Мы не макаки, которым нужно втолковывать очевидное, как бы говорят члены общины, трудятся свободно, в меру необходимости.

А поскольку желающих жить по этим внятным правилам оказалось немало, то за двадцать пять лет компактный городок нефтяников растворился в просторном, сплошь зелёном поселении с невысокими жилыми домами. Впрочем, есть тут и общественные здания, и заводы, и артели, и вся скромная инфраструктура для проживания необходимого числа людей: больницы, школы, столовые, клубы… Новые предприятия в Коммунизме появляются равномерно, а уже работающие – удовлетворяют нужды общины, живущей, по сути, модернизированным натуральным хозяйством. На экспорт отправляют экологически чистые продукты питания, консервы, посуду, лес, стройматериалы, изделия народных промыслов. Импортируют, по большей части, сложные лекарства, ткани, металл, бытовую технику, потому что соответствующих производств в Коммунизме нет. Как нет и сфер наукоёмких, устремлённых якобы в будущее… Надо заметить, что теоретики марксизма из своего времени утверждали: «основой коммунистической собственности будут высокоразвитые производительные силы, воплощающие передовые достижения науки и техники». Реальная практика Коммунизма это опровергает, ибо «наука и техника», через государственных монстров, армию, до сих пор больше вредили человеку, чем ему помогали. Вот поэтому их и недолюбливают в общине… Хотя граждане с характером экспериментатора имеют право создавать рабочие группы для решения конкретных задач жизнеобмена, или ходят в исследовательские кружки, где общаются на темы прогресса и проч.

Лечатся же члены общины больше народными средствами, если уж заболели, что случается крайне редко. Соответственно, и лечение в больницах консервативное: массаж, пиявки, банки, горчичники, промывания, доброе слово, а фармакопея – на основе природных компонентов: травы, вытяжки, отвары, мази, бальзамы, экстракты. Наверное, нет смысла объяснять, что лучшими лекарствами в Коммунизме считают солнце, воздух и воду. Живёт население просто, к изобилию материальных и духовных благ особо не стремится – об этом твердили соцпредтечи – понимая, что перелив пусть даже хорошего ведёт к суетной жизни, в которой каждый стремится «захапать» побольше этих самых благ. Поэтому, лозунг дня здесь: только необходимое, но не всё возможное… В тоже время, жители Коммунизма отнюдь не считают свой общественный строй и договор совершенными образцами для подражания. Они понимают совершенство лишь как цель, которую вряд ли следует достигать, поскольку следующее «совершенное» идейно разрушает «прежнее». Вытесняет, по крайней мере, что можно увидеть повсюду в пресловутом обществе потребления.

За исключением велосипедов, личного транспорта в Коммунизме нет. По нуждам и на работу население отправляется пешком, либо на автобусах, если требуется преодолеть несколько километров. Кстати, «работа» в девяноста процентах случаев здесь находится рядом с жильём, что также не обостряет транспортных проблем. Когда жизненная ситуация диктует, то жильё или работа меняется так, чтобы они обязательно были рядом, причём делается это не по принуждению, а лишь с подсказки здравого смысла. Соответственно ему же, промышленные и сельскохозяйственные предприятия находятся не за чертой поселения, а рядом с жильём, но собранные в компактные группы, зоны, спрятанные в складки местности. Вредных выбросов они не производят, шумят умеренно, гигантоманией не страдают, работают консервативно с натуральным сырьём и материалами, поэтому пусть вас это соседство не коробит… Кроме сезонной мелочёвки, все овощи – фрукты технологично выращивают в парниках, использующих тепло горячих источников, и труд в них – лишь специфическая разновидность промышленного. А для любителей «покопаться в земле» отведено место по периферии поселения, где они, в артели или индивидуально, могут реализовывать свои лапотные инстинкты с мотыгой на открытых ветрам просторах. В недалёком будущем население Коммунизма, согласно опросам, планирует перейти на искусственную пищу из растительных ингредиентов, а пока числится по линии умеренных вегетарианцев…

Электроэнергия достаётся жителям общины даром. Для работы ТЭС используется оставшийся в земле от нефтяников попутный газ. Его, по скромным подсчётам, ещё лет на сто хватит. В промышленно – развитой кооперации, которой болеет «цивилизованный мир», вернее в многократном извращённом перепроизводстве всего и вся, Коммунизм практически не участвует, потому что включение в общий товарообмен значило бы и экспорт хищнической идеологии извне. Однако это не значит, что община тут живёт за «железным занавесом». Напротив она открыта для всего хорошего, что есть «за рубежом», но чего, правда, до обидного мало… Практически у всех жителей от мала до велика есть свой именной компьютер, вобравший в себя ряд полезных функций по добыче культурных знаний, с помощью которого они участвуют в жизни общества и получают информацию о нравах «свободного мира». А надо сказать, что только разовый просмотр зверских, либо катастрофических Интернет – новостей со всего света отбивает у жителей Коммунизма желание каким-то образом с прочим миром контактировать более тесно, чем сейчас. Мы, дескать, живём хорошо, чего и всем желаем! – как бы говорят они. Хотя жителям общины не возбраняется путешествовать, сравнивать, принимать гостей, практиковать творчество, искусство, обмениваться мнениями, критиковать спорные моменты. То есть, быть свободными гражданами…

Личная собственность в общине – квартира, соответствующая составу семьи, или скромный домик, и бытовая начинка: компьютеры, домашняя утварь, одежда. В каждой семье, усреднённо, пять – шесть человек, старики живут чаще рядом, детей обычно два – три – четыре, воспитание каким-то особым смыслом жизни не является. Лозунг «дети – это святое» здесь не актуален. Дети – это братья, единомышленники, продолжатели именно твоей жизни, твоего дела, однако все, а не только свои. Поэтому чужих детей и сирот в Коммунизме нет. Оставшихся без опеки обязательно кто-нибудь усыновит, передаст им опыт побед – поражений. Но есть семьи и многодетные, в них воспитание является своеобразным хобби, снимающим на время вопрос о смысле жизни, а есть и парочки, живущие год – другой – третий, вовсе без детей. Это не возбраняется и не приветствуется. Сам решай, как жить, лишь под лёгким прессом общественного мнения. Кроме личной, понятно, здесь есть собственность «общественная» – то есть всё, что тебя окружает, и что собственностью можно не считать: разного рода производства, школы, больницы, дороги, органы самоуправления, сочные поля, синее долы, окружающие леса, золотое вечером небо и прозрачные до дна речушки… Выходит всё, что ты видишь вокруг, – твоё. Пришёл работать на завод – от твой, трудишься на скорой – она, как и бинты, гипс, анальгин, зелёнка, принадлежит тебе, и всем… без отмены личной ответственности за любую существующую вокруг мелочь.

Неслучайно поэтому, порядок в Коммунизме – образцовый. С одной стороны, любовь ко всякому клочку чистой земли, тебя окружающей, тебе принадлежащей, с другой – умеренный образ жизни, не подразумевающий безумное хищническое потребление, засилье отходов жизнедеятельности, прогрессистского мусора. И, наконец, желание жить качественно, разумная система утилизации отходов: глубокая переработка, оборот тары и так далее… Установка на аскетизм заметна и в здешней моде: популярны классические крои, богемный, спортивный, всепогодный стиль. Женщины остаются женщинами в любом возрасте – подтянуты, чисты, скромны, привлекательны, но без какого-либо первобытного макияжа от всех этих кровососущих «лореалей-эйванов-нивей-шанелей», либо заклёпочного шика в нарядах… Мужчины Коммунизма – крепки, благородны, немногословны, энергичны, но не суетны. У местной молодёжи – как во все времена и всюду принимающей традиции критически – есть свои привилегии повыпендриваться: некоторые излишества в цвете, атрибутах, интонациях и причёсках… Да пусть их… сами ведь такие были… – как бы говорят о них благообразные старички Коммунизма, возможно сплюнут в себя за позднее прозрение, повернутся к напарнику по игре в шахматы и, уже без обиды на скоротечность бытия, спросят: «Ну что, Фишер, ты ещё долго думать будешь?!» Деды и бабки здесь потешные: поют без повода, ходят в горы, по грибы, читают, ответственно лечатся, держат синиц в руках…

Вопрос какой-то веры здесь особо не обсуждается, но у верующих в благодать свыше есть все возможности кланяться кому угодно – хоть дома, хоть в специальных молитвенных домах, объединяющих под одной крышей приятно заблудших из разных религий. Массово же, условно говоря, члены общины верят, что ни высшая производительность труда во имя труда, ни изобилие материальных благ, давящих на голову, ни прогресс с его непонятным результатом, – не могут быть целью, которой признаётся лишь счастье. Причём всех граждан сразу, потому что счастлив индивид в Коммунизме может быть только, когда хорошо всем… Соответственно, нет у его жителей планов – кого-то догнать, перегнать, сделать нечто к дате, памятному сроку, сдать дом на три месяца раньше. Живут себе люди и живут, встают без понуканий, работают споро, иногда спешат по делам, болтают на закате, могут принять с устатку шнапса… А потом вдруг заду-маются о душе, потянутся к прекрасному, высокому, чистому… Словом, плюнули на всё и живут без идей, если под идеями понимать некие G8, Европарламент, терроризм, масскульт, грабёж недр или имперский бред: приватизировать чужое, не проходящее уже ни в рот, ни в сра…

Конечно, вопрос производства неких материальных ценностей и их распределения, во всякой замкнутой на себе системе, – самый щекотливый. Классики тоже лоб чесали: как – что делить!.. И главное: кому этим делом заниматься, чтоб без извращений… Чесали лбы так, что те дымились! Всё на невероятных размеров совесть «делящих» надеялись, карточки вводили, деньги отменяли, контроль за контролем вводили. Не дожили, стало быть, предтечи до методик, которые могут вывести некую сумму совокупного общественного продукта, посчитать вклад каждого, и дать ему «по заслугам». То есть, иметь объективный, не зависящий от идей бюджет. Ведь советская формулировка «по потребностям» звучит сегодня архаично, поскольку потребности лишь стимулируют перепроизводство, бег на месте или ожирение… Лучше их формировать совместно, чем принимать как субъективную данность. Формировать упрямо, но не прямо, внедрять ненавязчиво, через моду на скромность, здоровый образ жизни или даже мышления… Так что, деньги в Коммунизме есть, но они строго электронные, на картах, существуют виртуально, и пощупать их нельзя. Единица труда частного лица, вложенная в совокупный общественный продукт называется «унит», средняя зарплата, на которую можно недурно прожить месяц, – тысяча единиц. Разрешается их, в определённых рамках, накапливать, наследовать, передавать, обменивать при выезде за рубеж на валюты иностранных государств. Община решила, что с деньгами проще учитывать и отделять вклад каждого от общего, стимулировать труд, не плодить тунеядцев, рассчитываться на внешнем рынке. Иначе надо опять создавать оргкормушки для слежения за гражданами, их доходами и расходами.

Словом, дорогостоящий чиновничий аппарат в Коммунизме отсутствует, его место занимает координатор на производстве, менеджер в органах самоуправления, администратор в магазине или кафе. Но выполняют они только бухгалтерские функции, судьбы общины или граждан не решают. Этим занимается Единый сервер с постоянно открытым Форумом, на который возложено принятие решений по тактике и стратегии жизни, оценке труда, бюджету, досугу, вопросам оплаты, стоимости продуктов питания, ширпотреба, позиции экспорта – импорта. Через него проходят голосования по всем важным вопросам, видоизменяется мораль, тарифы, порядки, нравы, часы работы, принимаются решения о строительстве дорог или ремонте канализации. Заходи, спорь, высказывайся, блокируй принятие скороспелых резолюций. Таких, например, в которых решается, что женщинам и мужчинам следует выходить на пенсию в семьдесят лет, а не в шестьдесят пять, как сейчас… Да! Нет?.. Выскажись! Для этого у тебя есть именной компьютер, которым никто не может воспользоваться, кроме тебя. Он представляет собой зеркало для любого гражданского лица, он озвучивает голос единицы, неравнодушной к жизни вообще…

Обнаружившие в себе лень, есть конечно и в Коммунизме, таких здесь всё-таки терпят, надеясь на исправление, умереть от голода не дадут. Но не дадут и побираться, поскольку это считается нарушением этики. Те же, кто устаёт жить морально, так или иначе нарушает правила общежития, позорит высокое звание человека, гадят, попросту отсюда высылаются, но не категорично, а с правом на определённых условиях вернуться. Иначе говоря, наказанием в Коммунизме считается не лишение свободы, а напротив – её предоставление: езжай, гусь лапчатый, куда хочешь, и живи там, как можешь… Не мешай другим наслаждаться плавным скольжением дней. Кыш!.. Поэтому системы наказаний, следствия, охраны правопорядка, кроме народных дружин, здесь нет, как нет и многого другого, без чего современный человек не может представить свою жизнь: назойливой рекламы, профессионального спорта, власти, наркотиков, насилия, массовых зрелищ, голода и обжорства, корысти и равнодушия, бездари и начальников, городских сумасшедших и многого другого… Список длинный. Но зато улицы Коммунизма горят добротой, как светом, и тут полно людей в меру талантливых, бодрых, работающих на общий праздник, людей щедрых, эволюционно перспективных, счастливых, но не заносчивых…

Да, в чистом виде, это не Город мастеров, не город художников, как истовых украшателей бытия, так как первым талантом здесь признаётся простота, и творец духа тут заскучает. Местный житель не будет особо переживать за судьбы мира после обеда, а может вполне завалиться на часик поспать. Он может быть молчалив с друзьями и говорлив с женой. Ему плевать на всех, когда плохо е м у, поэтому он хочет, чтобы хорошо было всем… Житель Коммунизма – это такой своеобразный «обыватель будущего»: тихий, мирный, бесконфликтный. Да и пусть он таким будет!.. Ведь каждое время добавляет в понятие «идеальной жизни» что-то своё… Ошибка классиков марксизма заключалась в утверждении одного счастья на всех, и время не остудило мечтателей. Они продолжают искать секрет универсального счастья, но жители Коммунизма своим примером как бы говорят всем: на сегодняшний день это невозможно, хотя бы по типам характера, описанным Гиппократом, или тем же Юнгом… Поэтому пускай «социальные архетипы», сколько бы их ни было, создают каждый свой вариант мечты и соревнуются между собой по количеству счастья на душу населения. Придёт время – все эти варианты начнут ассимилировать, соединяться и, возможно, дадут в сумме один истинный Коммунизм.

А мы будем ждать и жить тут, где живём, потому что, к примеру, отлично погостили с Люсей в Коммунизме у одного знакомого скульптора, который приехал сюда лет пять назад по зову сердца, но остаться там навсегда даже под шнапсом не согласились. Хотя всё у них, вроде, хорошо: люди, чистота, соразмерность, покой, гражданские свободы, природа… И всё-таки, получая приглашение, со вздохом от него отказались, поскольку мы люди другие и свой миф создаём сами из сотен чужих мифов, не побоюсь этого сравнения, как Гомер… Единственно, мы ведь не слепые, мы видим, что только случайное сочетание климатических факторов и союз объединённых схожими чертами характера людей, то есть лотерея, не есть основание счастья для всех… Для нас, по крайней мере.

 

Тут мы вернёмся к мифу, чтобы бросить наших героев – будя! – для краткого комментария… Заяц этот все три дня упрямо следовал за необычной парочкой: таких людей в своей короткой жизни он видел впервые и был очарован их манерами, простотой, загадочностью, сметкой… Да, что там очарован! Он их попросту полюбил, особенно – старшего, однолинзового прокуренного плейбоя. Заяц и в этот вечер пришёл насладиться шоу, он бросил соблазнительную зайчиху, шанс полакомиться морковкой, растянуться с полным брюхом на свежем сене… Но такова сила судьбы – мы ежесекундно тонем в наших привязанностях, и мораль здесь проста: за всё надо платить. Поэтому, частенько, после окончательного расчёта, шоу-то продолжается, но без нас, увы… Скажите, что хорошего видел в жизни этот наш безвинный, любопытный романтик! Хищников, страхи, юродство, голод, бесконечное полнейшее дерьмо?! Но он был упорен – он искал идеал, миф, а что получил взамен? Финку в глаз. Оттого и выдохнул в пыль звёзд краткое, как завещание: «Фак ю, Камеч!» Как не дать сорваться с губ глухому сдержанному крику – действительно, факкк…

Короче, подобного рода историями я потчевал Люсю в течение недели. Муза смеялась, но я видел, – гадство! – что она не верит ни единому моему слову… А я – укуси себя за локоть – верил! Я хотел верить, что мешок костей в состоянии взметнуться, как пламя костра, уйти горячим ветром в лёд неба, растопить его, поменять свойства – стать другим, преодолеть всё и найти в себе внутренний идеал человека, чтобы бескомпромиссно ему следовать. Я и сейчас верю, что вон тот вонючий бродяга, сидящий на асфальте, – неглуп, и пусть он оступился, но в нём достаточно сил, чтобы не посылать бессмысленные проклятия небесам, а шептать гениальные строчки Мандельштама или гамлетовские вопросы миру… Я верю, что вот эта бывшая красотка, ныне толстая пунцовая тётка за прилавком, с похожей на неё свеклой, – внутри, изначально! – царица египетская, которая по ночам бросает что-то дерзкое оракулам, вертит цезарями, осушает Нил, строит пирамиды… Я верю! Я хочу верить, что правда искусства выше правды жизни, что она её по-беж-да-ет. Она ломает о колено быт, лень, серятину, беспросветность, прозябание, она поднимает то, что «как будто» уже не в состоянии подняться…

Но это теоретически, а на практике – сидим мы с моим мифогенным другом в нашей пивнушке, и я, как тот заяц, во все глаза смотрю на него, я жду торжества подлинной иллюзии над этой жизнью, меня знобит от предвкушения… Но что я слышу? «Ми пошли на тот долмен, прошли полкилометр по тропе, и увдруг мой сын, моё хрустальное сокровище делает себе вавку на коленке. Какой долмен – выжить бы! Пошли взад». – «Ладно, – сглатываю я горечь, – но в речке-то купались, рыбу ловили, чифиряли, бухали, картофан на углях пекли! Показал ты ему, где раки инфантильности зимуют, показал – какой ты есть мужественный пахан!.. Ведь вырастет слизняк, и будет висеть со своими проблемами у тебя на ногах – попомни мои слова! Нахлебаешься тогда соплей…» – «Вода утрем очень холодный, ходили по щиколотки… удочка поломалась… с банки «девятки» валюсь… картошку узяли, да – целых четыре! Очень укусная, хотя немного сырой… Скука в общем…» – «А в войнуху, как разведчики, пусть палками, но поиграли? Свиней и собак гоняли? Рогатки делали? По оврагам юзом носились! Были подвиги, безумства, воспитание примером? На лошадях покатались? Чем вы вообще, кроме терпеливого пережидания дней, занимались?.. И было ли в вашем пребывании там, – молю я из последних моральных сил, – хоть что-нибудь офигенное?! Не разочаровывай меня, скажи – не правду, нет! Скажи то, что я хочу услышать, – предчувствие мифа, прошу!.. Ну, хочешь, на колени встану?!» – «Не парь мозглы, – говорит это недоразумение, – только лишь приехали домой, так мой сын стал просить: дозволь, папаша, пару часиков посидеть под компьютер, да вволю поиграть у ков-боев, индейцев, у этот драный, дикий, дикий Вест…»

Оба-на! Серп острейший, золингеновской стали, отточенный японскими мастерами в тридцатом колене, – по яйцам – вжик! Совершенно не больно, только что-то падает на мозаичный пол занюханной пивной и катится, катится, катится… Птицы, рыбы, звери, люди и прочие агрегатные состояния! – возоплю я, – да на кой хер, повторюсь, мне такая ваша правда?! Разве я, равно как и все прочие, иной правды – правды личной, свежей, регенерирующей не заслужил?! И эхо, предполагаю, ответит: заслужил, но в ней пока никто не жил… ил… л… Ах вот как! – заору тогда я, непокорённый, на перекрёстке разбегающихся галактик, – не жил? Значит это место свободное, это место пустое, незанятое, и ни у кого на него нет никаких прав?! Аминь, да буду здесь жить я!.. А вы живите, где хотите… Среди ларьков, лачуг, хрущёб, дворцов дожей, чиновничьего беспредела, насилия, финансовых афёр, кровавых войн, невежества вождей, смрада мегаполисов, кислотных дождей, гнилого масскульта, среди пропахшего бабками говённого олимпийского золота, среди всего, чем вы по своему недомыслию так гордитесь… А я пребуду в потрясающей, возвышающей красоте своей иллюзии, потому что вы в ней – не обижайтесь, люди! – прекрасны, и потому что мир в ней – совершенен. Но придумал «свой мир» я не для того, чтобы в одиночку наслаждаться некими эгоистическими благами, а для того, чтобы впустить в этот самый мир любого, кто созвучно творцу несёт кирпичи на строительство здания гармонии – на строительство Алтаря человеческого духа… Однако, пока в моём мире негусто жителей, я буду стоять на его краю, у входа, чтобы вовремя позвать к себе всякого проходящего рядом. Я буду, как и мой романтик – заяц, стоять в кустах незамеченности подлинной иллюзии, смотреть на этих чудных людей и думать: «Что же им мешает быть такими, какими я их вижу?» Так буду – стоять, думать и смотреть, смотреть, думать и стоять, пока холодная рука действительности не швырнёт мне в глаз – чтобы не стоял, не думал, не смотрел! – безжизненный стилет удручающей обыденщины, и тогда я беззвучно упаду лицом вниз, и выплюну в синюю глину придуманного вами абсурда жизни ёмкое: «Фак ю, Камеч!..»

 

СОН – СХВАТКА

Согласно логике этого «мифологического дня», ночью мне в голову заявился, до того безымянный, герой сюжета: Котя – Котофей, человечек с раздутыми амбициями, за которые не раз был облизан солёными губами судьбы. Так, обычный тип с резиновым стержнем вместо позвоночника, плодящий самим фактом своего существования анекдоты… Какого рожна он явился ещё и ночью! – толком и не разберёшь. Однако, что касается неприятностей, особенно моральных, то они в моей жизни носят короткий стремительный, как удар молнии, характер. Таким же был и сон…

В огромном, штормящем мелкими людскими страстишками дворце спорта идут финальные схватки Чемпионата мира по вольно – невольной борьбе… Начинают, естественно с «петушков», заканчивают, под занавес, кульминационными супертяжеловесами. Моё участие в этом безобразии сначала очерчено смутно, но потом замечаю рядом с собой швабру и тряпку, из чего заключаю, что я – род обслуги. Короче, для меня происходящее шоу – не зрелище, а работа, и как всякая неорганичная работа, она меня тяготит. Между тем, экзальтация вокруг арены возрастает, поскольку уже борются особи похожие на мужиков. Потом их сменяют тяжи и, наконец, супертяжи. Два огромных амбала, генетические выскочки – смесь фантастической дури с микроскопическим интеллектом, готовятся к схватке: зыркают в зал, гримасничают, подмигивают чаровницам, сверлят друг друга ненавидящими взглядами. На какой-то момент экстаз публики достигает апогея, по кругу идёт волна, делаются ставки, трещит попкорн, пенится кола, в воздухе змеится, стреляя голубенькими молниями, истероподобный лосиный ор: у-у-у-ыга-а-а-у! Ристалище, наконец, освобождается от массовки, на нём остаются только две неприступные твердыни мышц, собирающихся доказать правоту известного учения Дарвина… У-у-и-а-а-а-у! Спиной ко мне, на арену выскакивает ещё один неприметный участник соревнований – рефери, тщедушный человечек с характерной сутулой спи-ной… Итить твою мать, так это же Котофейчук!

А кто сказал, что «судить» должен человек атлетического сложения, несгибаемой воли, твёрдых убеждений?! Суд – дело неправое по высшим гуманитарным меркам, суд – дело скользкое, нудное, крючкотворное… Таков и всякий судья… По крайней мере, видимо так рассуждала моя, парящая в бесноватом эфире, ироничная душа. Схватка началась, но я не был ею захвачен, поелику напряжённо и тревожно следил за судьбой старинного приятеля. Подставил, выходит, – вспомнить бы ещё поточнее, за что? – вот и тревожусь… Вы же знаете, что ежеминутно мы судим, и столь же ежеминутно судимы бываем, только потому, что не торопимся брать ответственность на себя. А суд, в любой ситуации, – это перенесение личной обиды за несоответствие внутренних приговоров закону вовне, если только это не самосуд, где судишь не себя конкретно – жизнь вообще. Словом, я боюсь за Котю: такая хрупкая конструкция с недостатком кальция в костях рядом двумя племенными гориллами, от роду не ведающими страха, сострадания, сомнения. Боюсь не зря… ибо в разгар «межгалактической битвы», когда богатыри – разбойники, как два цунами, двинулись друг на друга, – мой дружбан непостижимым образом оказался точно посередине между двух волн, словно воробей в торнадо. Я только успел протяжно выдохнуть невесомое: аххх!..

Борцы же секунд десять «побуцкались», а потом, не понимая, куда делся судья, разомкнули дружеские объятия палеолита с неолитом, отпрянули и стали недоумённо вздымать ручищи, требуя у ревущего зала милосердного разъяснения: где, дескать, «то» без чего невозможно продолжать поединок – рефери?! И тут один показывает другому на «ковёр», по которому ползёт, сверкая очками, небольшая лужица, размером с Котину тень в летний полдень. Мне дают команду идти на арену, чтобы убраться, я поднимаюсь, бросаю в лужу тряпку, выжимаю её в ведро, ещё, ещё… потом насухую, и быстро ретируюсь. Борцы снова сходятся, зал орёт, но теперь за порядком присматривает судья средних кондиций, лысый и неаппетитный. Мною начинают овладевать смутные сомнения, я смотрю в ведро – оттуда подмигивает мне левым глазом отражение зачатков души одного из топтавших земную твердь человеков, такого же незаметного для окружающей нас действительности, как стекло в воде. Острый кол боли вонзается мне в пятку, ответственный стыд за иллюзию коротко бьёт током, но тут я, с вполне управляемыми муками совести, просыпаюсь и, сладко зевая, записываю эту притчу в дневник. Вдруг пригодится…

 

 

 


Оглавление

15. День пятнадцатый. Атеистический.
16. День шестнадцатый. Мифический.

517 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 29.03.2024, 12:14 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!