Азбука Сотворения. Глава 7.

Ещё мгновение, и разочарование – тяжёлое чугунное «ах!» – накрыло бы сумасшедших выскочек, но тут Н пронзила едва видимая судорога, площадка под ногами пошла ходуном, крупная рябь землетрясения перебежала вниз по стенам башни – она устояла! – и вот, всё более набирая силу, взрывная волна таланта, преображения, совершенства, «возможного» – как хотите! – понеслась по склонам горы, этого километрового отряхивающегося чудовища – вниз, вниз, вниз, вниз… оставляя после себя целым только то, что было отмечено хоть какой-то печатью разумного, рационального человекоподобия, одарённости, логики, и перемалывая, одушевляя бросовый материал слежавшихся миазмов лачуг, времянок и крупные гнойные грыжи потуг насекомоядных на вечность – в архитектурные фантазии умеренного толка.

Что произошло с миром дальше – ни Н, ни Л, ни все остальные не видели, потому что творец совершенства внезапно почти с криком вдохнул и, оседая, стал травить воздух, словно дырявый надувной матрац. Он опал быстро, мягко, без удара – так что никто не сумел ему помочь – и замер… Шарики его глаз некоторое время ещё бегали под веками, а на лице застыла пугающая блаженная улыбка – обморок, маленькая смерть?! Внутри себя Н перестал видеть смысл жизни, то есть душу, сердце в груди двигалось всё медленнее и глуше – тук-тук-тук, как палец в вязком киселе – тук-тук, сердце почти встало – тук… И тут ему стал мерещиться ноль – ноль убаюкивающий, безвольный. Ноль этот местами рвался, но ещё дышал, впуская и выбрасывая из себя энергию мысли, эхо жизненных коллизий, внутренних потрясений и дальних прошедших бессонниц…

Компания сгрудилась над ним, не ведая, что предпринять: воды, надо воды! Ничего не надо – сейчас само пройдёт… Мальчик взрослый, но слегка перенапрягся… Ты понял, брат, какого быть героем? Да, круто!.. Потом настала секундная безразмерная тишина и вдруг! звонкое прочувствованное «ап-чи-ха!» на периферии расставило мысли, чувства, эмоции по местам и слегка разрядило обстановку…

– Мама, ты чего?!

– Да ничего – нос.

Н тотчас открыл глаза. Он с удивлением смотрел на клочок голубого неба в центре вселенной испуганных, восторженных, сосредоточенных лиц – и вот сосем рядом, как спутник, ещё одно лицо – лицо Л, единственно тёплое, улыбающееся, контрастное всему, нереальное… Муза гладила рукой его мертвенный лоб, передавая шифровку в центр: зачем ты издеваешься над друзьями – пугаешь их? Ну что ты развалился, богатырь, ведь ещё не время почивать на лавровом листе – нас ждут великие дела… Окончательно рождаясь в новом для себя мире, Н хрипло крякнул хрестоматийное «целы ли ворота?!» и резко вскочил, увлекая всех за собой к ограждению смотровой площадки…

Мир изменился? Нет, он стал другим! Теперь его можно пощупать – вот он в твоих руках, читатель… Попробуй всё же понять, что у нас нет задачи выше, чем найти и сохранить в себе ч е л о в е к а, а творчество – лишь прямой и самый короткий путь к этой цели. Искусство сродни эвтаназии, освобождающей н а с от мучений первородной животности. Поэтому не доверяй творцу как богу, но доверь ему право быть первопроходцем по идеальному, и он подарит тебе мечту о себе. В детстве все мы осколки неразбитого стакана, мы стоим в зыбком равновесии на краю стола – он содрогается от социальных толчков, рёва времени, а родители смотрят на нас, вопреки логике, – с надеждой, и обоснованно – со страхом, даже не вникая в природу нашей чистоты, целостности и собственно «неразбитости». Она же – исключительно в потенции, перспективе «стать лучшим, чем есть», но мы гибельно копируем своих родителей и падаем, падаем, падаем вниз, чтобы уже не склеиться никогда… Впрочем, что заставляет нас с ужасом смотреть на край стола, где теперь дрожит уже твоё дитя?! Что ты, человек, в состоянии ему передать, кроме обширного губительного опыта падений и ничтожного списка взлётов? Почему ты не «начал с себя», почему искал виноватых на стороне, почему даже хорошее настойчиво и тупо обращал в дерьмо, не осознавая, что прогресс и эволюция заключаются в обратном? Не доверяй творцу, человек, но найди творца в себе – поверь себе, и твой мир станет мечтой…

Так, или почти так, думал Н, испепеляя взглядом размытые очертания новой жизни в подвижном зеркале самопоиска. Рядом же шумела и галдела художественная братва, она не видела, да и не желала видеть во всём происходящем ничего сверхъестественного. К энергично крыл: а я-де всегда говорил – так должно быть – это тот самый минимум разума, позволяющий честно смотреть в глаза будущему, и что-то в том же духе. И полемизировал: ну вот, теперь, когда всё само собой обустроилось, мы чего доброго останемся не у дел… Б его подзуживал: а в чём проблема? Тот «вёлся»: работы не будет. Этот пророчествовал: чудак! только сейчас настоящая работа и начинается… Г дёргал за рукав Б: а ты бы мог отдать за совершенство?.. «Писатель» смеялся: бред какой-то! Это слишком просто. Совершенство – не результат подвига «вдруг», в его поиске скрыт «путь» – долгий, трудный, методический труд, поднимающий человека туда – вверх, где это самое слово живёт. Н свой путь, в своей части преодолел – теперь дело за нами. Каждый из нас может дерзнуть «ещё раз родиться», но для этого как раз и надо создать мир совершенства, в котором не стыдно дать жизнь человеку в себе…

– Папа! – прервала эти выспреннее словоблудие Ч, – ну что вы управились со своей гармонией? Тогда поехали встречать новый год что ли! Говорили: праздник, праздник, а где он праздник-то – одна болтовня!

Вы видели когда-нибудь мужика на новострое только что забившего «последний гвоздь» и отдыхающего на табуретке, с ещё горячим молотком в руке, по щиколотку в стружке? Он устало, впрочем, вполне благодушно, осматривает плоды бытовых усилий, пеняет себе за недоделки, намечает планы на завтра – маракует, то есть… Он вообще здесь пока чужой, пришлый, нелепый. И тут баба с веничком и совком – швих-швих! ноги подними! – швих-швих!.. Мастер тянет гудящие коленки к подбородку, стало быть, чтоб не мешать, а снизу, почти без пыли – швих-швих! – песня… Она – и так будет всегда! – здесь уже «в доску своя», объёмная, реальная – ей не до сантиментов: ужин в голове, шнапс, рюмки – закуски – запивки. И так должно быть, едрёна! Ибо в занятом с боем мужчиной пространстве вечности, женщина отсчитывает мгновения секундной стрелкой потрёпанного веника – швих-швих…

– Да понимаешь ли ты, мама, что мир стал другим – д р у г и м! – захлебнулся мылом Б.

– Завтра утром посмотрим, папа, каким – с рассолом, или с пивом… Ой, сейчас чихну!

– Ну что ты скажешь! – Развёл руками Б. – По коням, братцы!

Действительно, чего ещё, кроме того, что уже есть – желания и воли, например, человеку нужно, чтобы раскрутить себя вихрем, взлететь и пронестись по жизни свистящей стремительной мечтою! Разве скисшее, шкурное «мне бы» может поспорить в привлекательности с возбуждающим на соревнование и плодотворным «нам бы»? И разве сама ценность потенции не является для творца фактом, покрывающим собой «ненужность» и «дополнительность» его возвышающих идей, опускающим всё до состояния себя, обществом?

Демиурги кубарем скатились вниз, оккупировали смехом ещё не остывшую машину и понеслись серпантином со своей волшебной горы, рассматривая, будто из партера, изменённые декорации своего фантастического спектакля. «Да, – подумал Н, – чтобы так похохмить, наверное, стоило родиться… Или иначе: чтобы так родиться, стоило похохмить. Стоило долбить себя и пробить однажды, первого апреля своим сопливым младенческим лбом девственную плеву сознания».

А какой же мир встретил наших героев – нельзя ли всё-таки поподробнее! Нельзя, потому что это их тайна… открытая всем. Скажем одно: возбуждающе – прекрасный! Не ранящий глаз тонкому, лишённый острых осколков крайностей, мир подточенный по замыслу высокого, а не сломанный по умыслу низкого, то есть мир смысла в о о б щ е. Не нравится такой вариант ответа на твоё «какой?» – создай свой мир, свой ресурс, сотвори себя для праздника, имя которому жизнь – действуй, одним словом! И помни, что родина «плохо» находится точно посередине между твоими ушами, впрочем, там же, где и родина «хорошо».

У рынка вновь пришлось уламывать водилу, куда-то всё спешащего «на словах», теперь уже, чтобы без проблем попасть на дачу Г. Пусть с неизбежной игрой на повышение, но и этот номер сошёл с рук. Доверив Н, К, С и В развлекать дам, четвёрка «продуктовоопытных» отправилась на охоту. Образовали два дуэта: Б и И пошли за «горючим», а Г и Ф – за «продуктами второй необходимости». О первой паре нечего и сказать – они практически формально выполнили задание и через десять минут уже мостили под сиденья два крупных пакета стандартного содержания: воды, водки, вина. Иное дело ментальные гурманы – вот где стал очевиден тайный смысл появления среди закоренелых демиургов Ф, пусть художника наполовину, но истинного эпикурейца и творца гастрономической составляющей праздника. Правда, ему несколько мешал своей прямотой воззрений на пищу Г, но Ф, поразмыслив мгновение, как снайпер перед выстрелом, направил его… – нет, не к матушке! – к банальным замыслом овощам. И надо честно сказать, что крестьянское чутьё того не подвело, он умело собрал обильный урожай ярких плодов, строго отделяя сермяжную навозную правду от – фи! – нитратной. Сам же Ф угрём скользил сначала по мясным рядам, потом – по рыбным, сырным, заправочным, всюду «чтой-то» прихватывая по надобности, и вынырнул из потока глотающих обильную слюну граждан чуть раньше несобранного Г. Внезапно выяснилось, что прошляпили голову – то есть хлеб. Тут же В, по-гусарски щёлкнув сбитыми каблуками, взялся решить проблему, но был остановлен невозмутимым И: де-лишнее сейчас нервничать, можно «на районе» набрать с пылу с жару лавашей – на том и успокоились.

Так или иначе, но к двум часам пополудни Г, сверкая взором, поднёс стреляющую горячей ненавистью спичку к уложенным в мангале дровам, а Ф, накрыв крышкой большую эмалированную кастрюлю со стонущим под гнётом мясом, убрал её в тенёк. Потом он проверил нравственное состояние переложенной лимоном селёдки – приценился, понюхал, осыпал искрами специй, ещё раз понюхал, чихнул в сторону от удовольствия, накрыл симметричным по форме блюдом и, смахивая невольные слёзы радости, поставил пока томиться… Во всём есть свои тонкости, надо понимать. Пока Г с братками – К и И «организовывали» стол, Т и Ц под воительством подающей надежды Ш строгали на кухне закуску, мыли овощи, раскладывали продукты по лопатным тарелкам, щедро осыпая композиции чуть ли не флуоресцентной зеленью. Параллельно, дотоле себя никак не проявившие, С и В с торжествующим видом расставляли блюда с нарезкой по только им ведомым, эстетическим предпочтениям. Украшением стола они назначили тяжёлое лежбище пурпурной горящей редиски, пронзённое по позвоночнику волнистым салатом и подбитое по периметру пружинными хлыстами невыносимо яркого лука. Рядом в дозоре стояли часовые вина и гвардейские офицеры водки, северный фланг держали ёмкости сока, правый – пузыри минеральных вод. Эту неприступную крепость в суровом молчании обступили обречённые сыры, маслины, соления, ветчины, соусы, огурцы внахлёст помидоров и прочий натюрмортный фонд, что нетрудно игрой воображения представить…

Заниматься словесной живописью, нарочитой метафористикой в наше время – значит, сознательно подставлять свою бренную голову ещё более бренной критике, резво и без разбору шлёпающей на полированные лбы творцов фиолетовые штампы – «было!» Что было?! Пиры, тризны, тайные вечери, смуглые от грязи бродяги с наслаждением обсасывающие под ларьком краюху! сала, или сёмга в тёмном «шоколате» на колотом льду из шампанского? Бы-ы-ыло… – ну и пусть, это не критерий! – ведь мы с вами впервые, и тут главное нагло не «слизывать», а открывать для себя мир самому. Пусть чересчур много читающих это не касается. То, что было, не отменяет того, что есть, и тем более не отменяет обязанность три раза в день «поесть» со вкусом. Как не отменяет право один раз в году собраться почти на природе, среди благоухания благовоний, чтобы уничтожить честной компанией красоту стола – перевести её в себя – освоить, то есть. И потом этой красотой высказаться, поразить свободные уши, не забывая, впрочем, что унитазу до благородства мало дела – он занят собиранием времени, он место встречи прошлого, настоящего и будущего… Вот кто наш пожизненный критик! Кстати, вы не замечали, что если готовить по рецептам нашей критики, то всегда выходит узнаваемой формы, состоящая сплошь из крахмала, без крови и мяса, дурно пахнущая варёная колбаса?..

Не нашедшая среди голодной суеты какого-нибудь «путнего» занятия Л, на некоторое время потеряла Н из виду и, скучая, взялась обследовать, похожую на дёрганного хозяина, дачу, каминный зал, голую мастерскую, обнаружив вскоре своего творца вместе с Б и Ч на балконе второго этажа. Трио занималось тем, что глушило голод, как динамитом, курением.

– Ну, фто тамм! – спросила Ч, дрожа всем телом от предвкушения счастья, что уже само по себе – счастье.

– Почти готово – сейчас позовут, – с пониманием откликнулась Л.

– Как нынче всё затянулось. У меня, кажется, будет голодный обморок. Вкусненьким снизу тянет…

– Простите, это моя вина, – потупился Н, – но разве не стоит эта невольная задержка нашего результата? – Глубоко затянувшись, он обвёл взглядом заметно посвежевший город.

– А я, честно говоря, ничего не поняла, – Ч, расслабившись, почесала перламутровым ноготком ненасытный носик, – разве «вот так» было не всегда? Разве действительность может быть другой, то есть – худшей?!

– Какой наив, мама! – рассмеялся Б, – действительность такова, каков ты. Н с помощью своего необыкновенного карандаша лишь придал иллюзии характер неоспоримого равного себе факта, который мы теперь воспринимаем как данность. Из вагона кирпича можно построить косой протекающий хлев, что простоит с десяток лет, а можно – парящий в веках шедевр архитектуры… Необходимость и замысел сошлись в битве за душу человека, первое – унижает, второе – вооружает решимостью покончить с унижением… Необходимость консервирует дикость, замысел даёт нам этический – иначе – эволюционный шанс.

– В этом лейтмотив твоего романа? – спросил Н.

– Наверное… я ещё не решил. В любом случае выйдет не совсем то, что планировалось, хотя на свои вопросы я себе ответил, почти ответил.

– А в чём несоответствие?

– В форме содержания. Это, как я понял невозможно преодолеть наскоком, искусственно, потому что суть произведения слишком переплетена с твоей сущностью, а она в моём случае ещё недостаточно соответствует идеалу. Простые вопросы требовали от меня простых ответов, но их оказалась так много, что «целое» вышло слишком сложным для объективной законченности. Ты есть то, что ты пишешь – кто-то назвал это стилем. Увы, к совершенству можно только стремиться… Твоё детище, как и ты, не может быть лишённым недостатков до конца, потому что к шероховатостям привыкаешь, и более того, отдельные начинаешь ценить, принимая их за особенности. Понятно, что со стороны твои плюсы – минусы виднее, да только нужно ли отходить от себя, чтобы их рассмотреть? А в результате критик, то есть читатель, спотыкается о привычные для тебя огрехи и поэтому не может открыть себя – не тебя… Всё дело в том, что творец уже в полунамёке видит сигнал, картину или некий возбуждающий психику фактор, а посторонний – лишь досадную игру недоступного ему мироощущения. Вот у тебя в голове была готовая модель мира, у меня тоже. И то, и то, с оговорками, состоялось, но подножка, тем не менее, осталась: совершенство целого не оправдывает несоответствий частного. Поэтому, можно сказать, что у тебя и у меня не получилось так, как это нужно всем, включая даже единомышленников, потому что им не совсем понятен твой взгляд. Я ведь тоже хотел изменить только эстетическое лицо мира, и вот меня недавно посетил интересный сон – подсказка… В этом сне всё как раз по писаному и состоялось: здания очеловечились, пустоты исчезли, появилась логика, импозантность, ум – ну, короче, не мир – конфетка. И люди соответственно подтянулись, избавились от излишков, нытья, никчёмности, лобового мухоморства. Но они по сюжету только тем и занимаются, что жрут, производят жратву, пользуются благами и создают их, пекутся о здоровье, и всё это делают нормализовано, без крайностей, научно. То есть это был типичный бюргерский мирок без претензий на душу. И здесь я поймал себя на мысли, что просто умеренная животность, но прикрытая некой культурой – мнимой очеловеченностью – мне тоже противна. Т е п е р ь мне не хватало для полноты счастья безбашенности, импровизации, творческой провокации, клоунады, слома этого буржуазного берендеевского рая. Именно этого я не учёл в своём романе – несколько обидно за позднее прозрение, хотя это не повод для грусти…

– Конечно, – Н незаметно потянулся, – для работы над ошибками существует «завтра». Нужно лишь решиться на следующий шаг, чтобы вновь открывать себя – как без этого?

– Да, мысль порой уносит тебя в сторону – такова её логика притяжения к внутренне актуальному «сейчас». Иллюзия живёт по своим законам, и поскольку пишешь их не ты, то и следовать им не всегда достаёт ума, таланта, настроения… и времени. Это, кстати, и не важно для развития – соответствующий мне «сейчас», опять же, роман завершён, но он меня, замечу, не опустошил, и это радует. Я знаю, чего ему недостаёт – совершенства выделки, а нужна ли она? Ваятель может оставить мрамор шероховатым, дышащим, живым, похожим на себя… Ремесленник напротив стремится удивить вылизанностью, забить поры, омертвить материал – это называется – довести до блеска, но что есть истина?! Смысл творчества состоит в том, чтобы находить всё новые поводы не утонуть в своей вроде бы монументальности и следом двигаться, развиваться, молодеть. Значит, самоопределение лежит между скупым на внутреннее усилие сытым ремеслом, и голодным жизнетворным стоицизмом хронического ученика.

– А вы свой роман, как детище, любите? – неожиданно спросила Л.

– Взвешенный ум не «любит своё дитя», а реализуется им, возвращая тем самым – формально или пристрастно – долги всем, кому обязан счастьем жить, думать, дышать, творить… А может быть в вашем вопросе есть какой-то подтекст?

– Понимаете, я работаю редактором в небольшом издательстве…

– Значит, мы с вами подружимся.

– Надеюсь. Так вот, через мои руки проходят сотни опусов, поэтому мы профессионально применяем упрощающий отношение к автору подход: графоманы любят свои творения, рвут за них, а это значит – будь осторожен! – у тебя на руках слишком личное, нужное только единице. Тогда как мастер вечно чем-то недоволен, стесняется даже – вот тут внимание! – возможно, это вещь претендующая на обобщения, на вечность, на классику.

– А вы много видели стеснительных мастеров «после сорока»?

– Нет, но…

– Вы когда о любви спросили – я сразу понял, куда вы клоните, потому что мне хорошо известен этот незамысловатый тест. Вообще-то графомания, как метафора тупого или сиюминутного фанатизма, бывает и музыкальной, и живописной, и редакторской – простите! – и дворницкой, наверное, тоже. Любить то, что ты делаешь, за что отвечаешь – скорее добро, а не зло, если ты сам, демагогически – конечно, не претендуешь на абсолютную врождённую гениальность. Иначе говоря, если ты адекватен. Поэтому любить своё детище, даже несовершенное, нужно – иное дело можно ли быть удовлетворённым этой любовью…

– Верно, верно, но вы понимаете, Б, что уже столько писано – извергнуто – сказано, и всё-таки продолжают писать, писать, писать…

– Значит, в этом сохраняется потребность, ибо человек рождён словом – к нему прикован. Да и пусть себе пишут, право, это же ваш кусок хлеба! Либо перепроизводство, либо дефицит – все категории в мире пока могут сейчас существовать только так. Это допустимо отнести и к литературе – не будет много – не станет вовсе, что, кстати, мне кажется, не за горами. А понятие баланса, взвешенности придёт к юнцу – «человеку разумному» – ещё не скоро. Так что пусть пишут, пусть говорят, пока молоды и неопытны. Это всё же лучше, чем постоянно что-то жрать, извините, потреблять, играться с «компом» или смотреть вещие сны о жаренных синих птицах «по ящику»…

– Как человеку мне нечего вам возразить, а вот как профи…

– По этому поводу имею жизненный анекдот. Своему другу – дрессировщику, можно сказать, собачьему полубогу, я как-то с год назад сгоряча выдал: когда ты начинаешь говорить о собаках, то перестаёшь быть человеком! Тот, ясно, взбунтовался: а кем же я, дескать, становлюсь – зверем что ли?! Нет, говорю, профессионалом.

– И что же он?

– Оч-ч-чень гордится такой оценкой.

– На анекдот тянет, – резюмировала Л.

– Ясное дело – с подтекстом! – хохотнул Б, а с ним и остальные.

– Борродушка, ну где вы?! – гаркнул из подполья воспалённый Г.

Отщепенцы дружно перегнулись через перила.

– А-а-а… да у вас там составился полнокровный ттворческий квартет. Ну и как – что-нибудь сверхценное сотворили?

– Пытаемся… – ответил Б за всех.

– Ладно, ддавайте-ка спускайтесь, сёстры – близнецы – братья! Пора, наконец, заняться былью, а сказочку свою закончите потом…

– Наконец-то-ур-р! – с клёкотом в горле проворковала Ч и, имитируя некий экваториальный танец, полетела вниз. Б, Н и Л со смехом бросились вслед за ней.

После недолгого рассаживания, лёгкого политеса, наполнения рюмок и тарелок, слово без спроса взял патриарх – К.

– От имени, как говорится, и по поручению кратко обрисую перспективы. Программа такова: сейчас червячка заморим, потом шашлык – чур, не напиваться! – затем творческая часть. И собирается небольшую серию графики показать, Ф осенью в горах побывал – порадует снимками. Сами не ходим – так хоть посмотрим!.. Дальше, у Г нечто живописное вызрело – дамы вот не видели – пусть повеселятся, ну и, наконец, Б обещался почитать кое-что из своих «крошек упавших с творческого стола». Ну а потом, если не будет больше желающих отчитаться за творческий год, то сочиним – напишем нашу совместную картину. Кстати, в порядке очереди она достаётся В – у него, ко всему, скоро должно случиться новоселье, и он ею прикроет какой-нибудь строительный курьёз. Да, а потом – ежели сдюжим – поедем в город и хором повеселимся. Надо же всё-таки хорошенько рассмотреть, чего там новенького… Годится?!

Ответом был единый звук: да-йес-не-тяни-резинку-поехали-гад-итца!

– Ну что, друзья мои! – лицо К приобрело вид праздничного пирога, – поздравляю всех вас с новым творческим годом, с новым миром даже! И давайте пожелаем друг другу в следующем году сделать ещё один решительный шаг к себе!

Зазвенели рюмки, качнулись бокалы, вздрогнули кадыки, музы пригубили винца, творцы хлопнули водочки, локти задвигались, предметы ожили, пища засуетилась, вилки вонзились сквозь закуску в фарфор. Через тост, в котором С витиевато воспел перспективы эстетического жизнеустройства, компания полифонически загомонила, разбилась на сектора, темы, интересы, то есть – пустилась в терапевтические частности…