Азбука Сотворения. Глава 5.

– Хорошо, но в той же толпе, неужели нет тех, кто заслуживает твоего внимания, понимания, поддержки?

– Искусство безадресно… Что значит – адресовано всем, но кто читает для развития в себе личности его послания – те же единицы? Конечно, масса неоднородна, а выглядит всё же гадко, ввиду своей огромности, неразличимости, агрессивной инертности. Кому помогать! Лиц не видно – одни маски и рожи… Молодые поприятнее, старые вовсе отталкивающи, а ведь для творца красота – критерий этики: уродливо – значит, аморально. Наверное «где-то» в землях дальних, заповедных живёт тот самый «народ вообще». Он и труженик, и балагур, он мудрый отец, борец, герой повседневности, но это «где-то» всегда не там где ты… В массе много людей толковых, приятных, дельных – они и поддерживают хрупкое равновесие плюсов – минусов своими крепкими руками, они не дают скатиться жизни в бездну. Но я себя с ними не отождествляю – я не дельный как это нужно «им», я не привязан к «их» правилам, потому что хочу писать «свои», отличные от нынешних. А они – даже лучшие – когда не взглянешь, только и делают, что гоняются за своими хвостами. Тем не менее, хотя это и звучит тенденциозно, но народ или общество жили, живут, и будут жить по правилам, написанным творцом, пусть даже принятым с большим опозданием. Они никуда не денутся, и будут ездить в автомобилях сочинённых творцом, пить из его кружек, слушать его музыку и стихи, жить в домах, придуманных художником, носить его кроя одежду, обувь, мысли и чувства. Так вот в создании новых правил предметного и духовного мира заключается долг каждого умного человека с талантливыми руками и воспалённым воображением – логично?

– Да ты златоуст…

– А то! Моё сокровище, пойми: я националист, я идеолог своего народа – маленького, но воинственного и непобедимого народа творцов. Он живёт повсюду, и повсюду несправедливо гоним, осмеян, и везде жизнь без него превращается в зловонный кисель буквального… Другие нации объединены в устойчивые союзы по ряду размытых внешних признаков, а художники неустойчиво близки внутренним стержнем противостояния через эстетику всей и всяческой дури. Не думай, что творец – желчный мизантроп – отнюдь! Он изощрённый, пыточный, конституционный человеколюб, возносящий свою веру в предназначенность человека счастью до уровня иррационального фанатизма. Как раз человеколюбия, человекознания, человековерия и не могут простить ему паранойяльные гориллы: тираны, властолюбцы, барышники и боготорговцы, потому что их бизнес – это страх, ненависть, подавление, слабость. Им кажется, что патент на человека у них в руках, но это резидуальный бред, и поэтому они – наши первые враги. И поэтому мы будем наносить – даже с помощью наших хлипких ручонок! – в их самодовольные рыла удар за ударом, чтобы, наконец, указать им на подобающее место в социальной нише.

– Звучит лихо.

– Я разошёлся!

– Ну, и какое это место?

– Буксир действует эффективнее, если толкает, а не тянет, и место тех, кто моторно более вооружён, в интеллектуальном обществе – там, сзади… Кстати, это совершенно не позорно с точки зрения разума: мозги впереди – ноги сзади, разве что звучит пока непривычно, но знай – так будет лучше для всех и так обязательно будет!

Здесь требуется компактное, принципиальное пояснение – пусть персонажи несколько отойдут от чрезмерной смысловой нагрузки. Откуда «до» и «далее» по сюжету происходит непонятная игра в кошки – мышки, почему как приём используется анонимность, почти эзопов язык? Что это? Попытка непосильных обобщений, эксперимент, напыщенная многозначительность, страх сдать «своих» или обнаружить себя в стане врага? Отнюдь! Алфавитное обозначение героев, отсутствие имён собственных, национальностей, территориальных привязок, временных маяков – это до наоборот – целенаправленная наглость создателя: а не стоит существующая конкретика даже ломаного гроша! Хотя понятно, что и оторванная от жизни метафизика похожа на искусственный цветок в петлице покойника. Тем не менее: «мухомор» от полюса до полюса един – это его национальность. У глупости нет границ, нет фамилий – каких имён! – нет отечества. Везде и всюду действуют одни и те же волчьи порядки: достоинство не в уме, а в наглости, опыт опосредуется через поколения пустого, страх проклятия потомков меньше ужаса сиюминутного, грабительского существования. Совершенство мыслится как бог, то есть недостижимый идеал, наказание препятствует преступлению, жизнь тратится на укрепление подпорок порочного, а совесть относят к ненаследуемым болезням… Стоят ли те, кто обладает подобным набором «достоинств», имени собственного или хотя бы невольного закрепления в памяти упоминанием? Поэтому, в рамках данного проекта, как-то не климатит выводить «пером» пёсьи клички тоталитарных вождишек, сегодняшних кукольных лидеров «свободного мира», ничего не значащие национальные признаки, названия дыр, гор, стран, весей, богов, религий и даже вроде бы бесспорные исторические единицы хранения. А чего стоят коробящие с детства, «говорящие фамилии» персонажей, так любимые классиками?!.. Отстой, или полная лажа, – на выбор. Никакой тебе экономии информационных и бумажных ресурсов! Значит, довольно «столицы – курорта», «запада – востока», южного колорита, северной анемичности и алфавита «некого» языка, вмещающего персоналии. Однажды, творец, открывая калитку своего одиночества, обретает имя, но это уже совсем другая песня – песня приобщения к вечности… А пока он – от слова «худо» – он, «который работает только со стакана водяры» – он, дерзко носящий колпак шута – он, ежедневно поносимый и столь же часто возносимый, – он изгой, трус, храбрец – защищает одну национальность: свою собственную, а какую же ещё?! Но поймите, её генетический код всеобщен! И если не гениальность, то одарённость – скрытое наследие каждого, и дело только – в истовом стремлении искать себя. Положение творца и мира по разные стороны баррикад обусловлено конечной необходимостью достижения совершенства. Художник н е м о ж е т брататься с толпой, пока каждый в ней, кто сер – не расцветёт, словно радуга в августовский пьяный дождь. Допустимо протянуть руку трагически – слабому, но противно протягивать котлету бесцельно – ленивому, гордящемуся званием «как все», «мы», «не хуже других» и прочей ефрейторской мутью. Читайте, исследуйте, творите, оторвите задницы от диванов, перестаньте беспрерывно чавкать, жрать, изображать многозначительность, поносить пресыщением! Наметьте на ночь капитальный «снос башни», спорьте в пивной о совершенстве, бескорыстии, поэтике, метафорах, братстве, и тогда для вас будет не жалко последней рубахи, солёной горбушки, ночлега, а творец счастливо проведёт время голодным. Вот тогда, наконец, вы получите все сокровища мира, а не ту жалкую бижутерию, что по детскому умосостоянию, называете жизнью… Идите, паразиты, считайте звёзды! И, быть может, логика вашего бытия станет бездонной, вечной, пронзающей всё сущее и нетленное, как эта светлая сабельная река над головой… И, быть может, всё в этой пыльной, звёздной ночи: предметы, мысли, чувства, мечты, прозрение, полёт духа, невесомость тела, обретёт для вас свой истинный смысл «покоя в движении». Любой материи предопределена деградация, в сердцевине – она и есть линия жизни всего элементарного. Но победить этот неизбежный распад может, в первую очередь, творческая направленность сознания, которая волей случая человеку только и доступна. Так почему же «мы» не пользуемся одноразовым и уникальным поводом клёво поколбаситься?!.. «Вы» не пользуетесь?.. Или вот «ты» – зеркало!

Мажорные порывы велеречивого творца и лаконичные контраргументы его музы внезапно прервал, выкатившийся на подмостки, колоритный персонаж в седой рваной бородёнке. На голове у него было некое подобие рыцарского шлема с полумаской из тонкой баночной жести, белки глаз сверкали в омуте тёмных впадин, а одеяние поражало вдохновенным безумием. Каждый квадратный сантиметр его хламиды казался продуманным, гениальным, логичным: тут тебе и пришитые медной проволокой пивные пробки, и посаженные на горячие плевки гудрона фрагменты упаковки, лоскуты, цепочки, значки, лампочки, и десятки иных, сразу неразличимых деталей. Мгновенно стало ясно, что это вольнодумец, мятежник, повеса, эстетический абрек – один из тех, кто любую дыру поднимает до уровня цивилизованной значимости. Н открыл рот от восхищения – вот он! – тот самый расшитый золотом камзол творца… Вот оно отекающее калориями мясо впечатлений! Л, напротив, потеряла дар речи. Публика в кафе, впрочем, лишь криво усмехнулась…

Неважно! – бунтарь с ходу «просёк» кому здесь он необходим и, гремя своими кастаньетами – пивными банками с камнями, затейливо подошёл к творческой паре. «И-зэ-дэ-рас-с-сь-те!» – воздух царапнул натруженный голос, протёртый крупной наждачкой, и он со значением подмигнул Н: «Не скроешься, дескать, голубчик! Я тебя вычислил – теперь – ты мой…» Наш герой расплылся улыбкой от уха до уха, телеграфируя: «…Твой, конечно, твой, но и свой, и вот её немного – пой!» Безумец, словно муху, казалось, поймал мысль, набрал в лёгкие воздуха и вполголоса грянул, позвякивая музыкальным антуражем…

– Пой, художник, и не ной! Ты – колеблемый треножник, иль на рану подорожник – нужник, грешник, снежник, кожник… Только, мама! не таможник… Вечером прольётся дождик… Голова в золе – сапожник, а рукой по бритве – больно! Ой! – вот и ты уже больной… Что трясёшь, брат головой? Головой – не голо вой… Кто у вечности заложник – тот герой, а не больной… Пой, художник, и не вой!

Поэт прикончил увертюру и положил ладонь на своё смоляное сердце:

– Не помешал? Ещё несколько секунд вашего внимания, ибо голоден духовно, а возможно и физически – «тэк скэть», весьма ощутимо. Без импровизации я не могу уйти, как не могу уйти, не спрятав в дырах карманов какие-либо-иббо-о! жалкие монеты. Вы откудова будете, голубочки?.. Точки, кочки, почки, мочки, квочкички… М-м-м, уже интересно. Простите, иногда захожусь… Так откуда наездом?

– Из столицы, – ответил Н.

– Ну и как там атмосфэрра?

– Столичная.

– Ага! Отличная… – поэт, похоже, взвёл пружину активного бредообразования, – поехали! Так, столичный, атиппичный, но конечно не двуличный! ты столичный – он столличный… Сто – это цифра! Ха-ха-ха!.. – а это вставная партия чертей из ада… сто, сто, сто – триста! Неплохой результат, но совершенно не в контексте – черти сбили… Рокобилли?! Вновь столичный – стол отличный, зычный, рычный, неприличный… Вот дружочек закадычный – брат-т дверному косяку – денег сунет босяку. Перед дамой будет рад всё отдать за мармелад… Согласитесь, слишком гладко дело пошло – надо взрыхлить, или чертей в помощь запустить – ха-ха-ха!.. Параличный – личный – ичный – чный – ный – вый – вой – вий! Ага, видите, переворот – вый, вой, вий – это значит вуррдалак… Разлился паркетный лак – ведро даром отдаю и опять про вас пою! Умта, умта, умта, мта – немо-та – не глухо-та… Пицца, дрицца, говорицца – льётся пьяная водица… Божий дар ведь не навар… Кар-р! кар-р! кар-р! Хронически сбиваюсь, простите… Теперь кода, кода – мода – часть народа. – Поэт приосанился. – Голубок сидит столичный да с поддругою отличной… Знаешь, он не вуддалак… людям дай паркетный лак! Ак, ак, ак… как, как! – хорошо идёт – как?! как, как… И полегчало! – так?! Нужник, грешник, кожник, дождик и колеблемый треножник – для души, что подорожник – ада рожник – жник – ник – сник родник! Ты художник, я сапожник – поменяемся местами? Мёд бы пить, да не устами… В животе моём зола, а любовь к обеду зла – ла, ла, ла – лада – леди – меди – дзень!.. Слышу, слышу звон монет – можно даже без диет… Повар заверни котлет – как нет?! Что же – вышел тет-а-тет!.. на заккате странных лет…

Импровизатор открыл было рот, чтобы резануть ещё чего-нибудь глубокомысленного, но внезапно смолк, зыркнув куда-то влево… Оттуда на него надвигался крупный административный дядя, похожий на камин.

– Сейчас выставит – хам! Расстанемся друзьями… – Поэт забарабанил по столу толстыми чёрными пальцами.

Н махнул халдею – дескать, всё о’кей! – и тот замер в сторонке, постно ожидая развязки.

– Ну что, брат, повеселил.

– И сам повеселился. Что, впрочем, не отменяет знаков благодарности.

– На, брат! – Н шлёпнул на стол более чем достаточную купюру. – Не забывай нас в своих фантастических молитвах…

– Э-э-э… с… мо-о-о – партия ангелов с небес – это слишком много!

– Много – не мало – бери! Ты заслуживаешь большего.

– Ну что ж, с оценкой-м-м-м согласен… Впрочем, буду должен. – Поэт небрежно сунул бумажку в карман и подмигнул музе: – а ведь он точно художник… Покеда, други, авось свидимся! – И, потряхивая кастаньетами, стал удаляться царственной поступью.

На выходе он вдруг обернулся, показал фиолетовый лопатный язык монументальному дяде – вроде того, что как ни крути, а последнее слово в нескончаемом потоке слов всегда останется за поэтом… И растворился в дымке прохожих так же неожиданно, как и появился.

Пока Н приходит в себя после необычного аттракциона, есть смысл афористично развить затронутую им мысль о естественных и неестественных потребностях человека. Существует много мнений о природе поэтического слова, но, оставляя в стороне «неестественную» потребность насытить жизнь иносказательностью и мифологией, остановимся на естественной потребности быть собранным, готовым к любым неожиданностям. Дело в том, что механизм навязчивых состояний отвечает за поддержание мобилизационной способности психики – он, своего рода, дежурный не дающий расслабляться сознанию. Правда, с оговоркой, что этот механизм подконтролен разуму, помогает держать форму, бодрит, а не превращается в крайность, – например, подобную ипохондрии. Навязчивые состояния, в той или иной мере, сопровождают любого «нормализованного» человека, но крайний случай здесь, несомненно, – поэты, потому что они «из них» практически не выходят из-за обострённой невротизации. В основе антропологической навязчивости лежит слово, так как человек словом мыслит. Рифма и ритм появляются в поэзии вынужденно, ввиду необходимости составлять смысловые цепочки образов. Там где обычного человека, как говорят, «клинит» – творец превращает болезненное состояние или стресс в искусство. Раньше компенсаторными возможностями поэзии могли пользоваться немногие, но в эпоху массовых коммуникаций они, через ту же популярную музыку, стали доступны всем. Кстати, примером примитивного замещения собственного затратного бредообразования внешним безотносительным – являются пословицы, поговорки, песни хором и частушки на завалинке. Но заметьте, что сегодня в них практически не возникает нужды, так как устарел сам принцип подобного замещения. Резюме из всего вышесказанного простое: поэзия, как творческий отпечаток навязчивых состояний, является естественной потребностью человека в мобилизационном настрое и замещении личного психогенного самоповтора внешним безотносительным, то есть терапевтическим. Так что дерзайте, кто может, а кто не может – повторяйте дерзости других и будете здоровы! Поверьте…