Азбука Сотворения. Глава 4.

Женщина и мужчина готовы к бою, они берутся за оружие – слабость и силу, но вдруг… случайно ли – закономерно, неосмотрительно сокращают дистанцию так, что чувствуется возбуждённое дыхание и тёплый запах плоти сомнительного кандидата в идеалы… И отчаянно драться уже не хочется, а хочется отведать ласки, прикосновения, понимания – ведь именно сейчас это так возможно! И судьба где-то рядом, где? Где глаза, где мои глаза?!.. Где? – да вот они – напротив, они глядят сквозь тебя, сквозь себя, времена и километры… Лица двоих оттаивают, становятся красивыми – ведь счастье обладания содержанием делает красивой любую форму – удержать бы только это состояние потом… Проехали! И вот уже он околдовывает её обаянием мужества, деятельного ума, призрачной перспективой полёта, победы над обстоятельствами, обещанием жадной ненасытной страсти… Она завораживает его иллюзией беззащитности, хрупкости, взвешенного безрассудства, трепетом заманчивой эротики, доступностью обладания совершенством – вот, именно этими! грубоватыми руками… О, краткий миг гармонии! И где-то падает в шахту бадья, в лунно – цветущем яблоневом саду слышен воркующий шёпот: любимый, приди!.. С вершин блаженства срываются лавины лобзаний, облака проникновенно катают безумцев… и две звезды ярче других во влажном индиго неба – ты и я! Замедленный поворот её изящной, красивой головки, переходящий в стремительную – ручьём излитую грацию шеи, плеча, груди, бедра – сорвёт с его засохших, дрожащих губ электрический разряд: навеки твой!.. Но «я твоя!» он уже не услышит. И снова бой! – теперь другой… и таинство вечной загадки, живущей до утра, и сладкие минуты риска, одухотворённого хруста терзаемой плоти… Порыв ветра – волны удушающей жары – глухое ослепление грозы – внезапная красная мгла – буря – порыв – натиск! – опустошение – ужас стихающего шторма – стыдливое оцепенение – холодное мерцание галактик – розовый восток – первые лучи солнца – плеск тихой волны – штиль – пастораль – покой… и вновь – всё по новой! Но по спирали ли?..

Потом последует регулярность положительного и уверенность в завтрашнем дне. Он будет в нём деловит и серьёзен, потому что постель, дом, семья, дети и даже она – о, проклятое прямодушие! – для мужчины ещё не вся жизнь. И ему до зар-р-резу надо! толкаться локтями, давить на психику, хитрить, сентиментальничать, внимать, угнетать, подчиняться, лауреатствовать, разделять и властвовать, гомонить за кружкой пива, быть невидимым и огромным, давать автографы, считать копейку, мотать последнее, пускать слюни на «чужие» коленки… Одним словом, ему надо идти на охоту. А она? Она будет ещё долго укутана туманом вчерашних признаний, она будет ошибаться в их долговечности, попеняет ему за беспамятный сексуальный травматизм и нанесение тяжких любовных поцелуев. Она будет готова вновь «говорить правду» и слушать обман, но, взглянув в его «куда-то» ушедшие глаза, молча соберёт котомку и останется дома, чтобы ждать его с победой. Он же неминуемо исчезнет, освобождая ей жизненное пространство для осуществления личных амбиций: детей, быта, комфорта, красоты, здоровья, пирогов, бесед по телефону, оранжерейных сериалов, карьеры курьера, озабоченности ценами на творог, коллекционирования заинтересованных взглядов на своей очаровательной попке и прочем… Разница задач разлучит их до вечера, и снова круг замкнётся, потом разомкнётся и ещё, и ещё, пока не выйдет их короткое, как случайный кашель, время.

Третий звонок. Идут два гладиатора – две противоположности, добивающиеся единства, – две ладони, сложенные ковшиком, и пытающиеся удержать, жидким киселём текущее сквозь пальцы, прозрачное счастье дарованных дней…

– Пора вставать. – Л слегка изогнулась, словно лекало.

– Пора, – Н придвинулся к ней поближе, – а может быть?..

– Не торопись, силы тебе ещё пригодятся… Как же мы теперь будем жить? Как…

– Самым превосходным образом: терпеливо работать, копить и тратить деньги, кутить, колбаситься, путешествовать, выезжать на природу в горы, ходить в музеи, театры, к друзьям… Ты будешь примой на выставках, мы будем купаться в лучах славы, я – творчески хулиганить, неистовствовать. Одним словом, жить красиво, с блеском, без закидонов и прыжков в сторону – тебя устраивает?

– Вполне. Только треска я не люблю, нарочитого, по крайней мере.

– Значит, будем жить внутренне буйно, но без внешних проявлений и работы «на публику».

– Ты, наверное, врёшь себе и мне, но я тебе почему-то верю. Я даже не знаю, какой ты, когда пьяный…

– Я?! Весёлый и задумчивый, говорливый… Не переживай, я пью вполне умеренно – умеренно алкоголь ненавижу и люблю. Последний раз терял лицо… уже и не помню когда – в прошлой жизни, как говорится. Был период, когда амплитуды становились невыносимыми, а я – недостаточно силён для сопротивления. Да и смысла не было. Мне понятны твои сомнения: ты это уже проходила, но поверь – я слишком деятелен, чтобы тратить время на подобную муть. Это на юге деваться некуда. Здесь умеренно не пить – себя не уважать и то самое время. Тепло, весна, экзоты, летнее кафе, «шашьлик», и чтобы под это дело не тяпнуть стакан игристого?! Согласись, попахивает глупостью…

– Спорить не буду. У меня, кстати, есть два билета на обзорную экскурсию по городу – мы с подругой собирались поехать, но ей сейчас явно не до меня. Так что… В городе, понятно, обозревать нечего, но в конце отвезут на гору – на ту самую – с башней, и ради этого стоит, наверное, прокатиться.

– На волшебную гору?

– Не поняла?

– Это из сна – я так её приятелю представил. Верно, там есть полный ассортимент необходимых нам удовольствий: красоты, кухня, вино и усатые жгучие «брунеты» за мангалами. Ты спрашиваешь – «как будем жить?» – празднично! Ближайшее будущее свёрстано, а дальше поглядим… Пора! Давай, пока ты в душ – то сё, я скоренько завтрак сооружу, чтобы до шашлыков не метаться. Экскурсия во сколько, откуда?

– В двенадцать, из нашего пансионата.

Л попыталась по возможности быстро вскочить, но Н улучшил-таки момент и ласково куснул её пониже талии…

Она завернулась в полотенце, взяла одежду, вклеила Н щелчок – фулиган! – и ушла в пятиминутные объятия душа.

Н, мыча бравурные марши, оделся, подсуетился насчёт кипятка, споро набросал торжественные утренние бутерброды. Нетерпеливо зашипел чайник – он ожил в полумраке коридора, пуская носом длинную, липнущую к потолку струю. Н закрыл газ, порылся в посуде и бросил в дверь экстремального душа:

– Тут с посудой неразбериха… Чай рассыпной – я прямо в чашках заварю. Ты не против?

– Хорошо, я дома так и делаю… – раздался голос из шипящего радио.

Н залил кипяток в потрёпанные чашки и уселся задумчиво помешивать взвесь ложечкой, добиваясь полной самоотдачи. Завтрак для него прошёл под сплошное предчувствие триумфа. Л хмурилась и неясно улыбалась: ко всему надо привыкать заново, привыкать жить с «другим человеком»… Потом они собрались, неслышно покинули ночлег, очутившись «внезапно» среди полыхающей вдохновением, солнечной весны. Выйдя наверх на пустынную дорогу, они стали дружно вертеться, наслаждаясь утопающими в мареве деталями пейзажа.

– А вон и эта гора. – Л указала на сине – зелёный крутой холм вдали.

– Знаю, я там бывал пару раз прежде… Знаешь, там наверху, на башне тоже, уверен, стоят двое – они смотрят на нас, как в зеркало, потому что мы обоюдоостро счастливы.

– А ты счастлив?

– Конечно! Меня ничто не угнетает, тело невесомо, будущее возбуждает, я верю в тебя, в себя – разве это не счастье?!

– Наверное… А ты бы мог изобразить вот те, тающие в небе горы, облака, игру света так же воздушно и невесомо?

– Ну да, и чуть ниже варварские нагромождения: лачуги, трубы, коробки, гаражи, изуродованные горизонтали – конвульсии тех, кто знает только слово «выжить», вне связи его со словом «красиво». Нет, то, что уже состоялось, и стоит перед тобой буквально – даже природа – не нуждается в копировании. Если уж серьёзно заниматься «перенесением», то делать надо то, что кроме тебя никто не видит и, соответственно, не создаст. Сегодня во сне мне повезло – я летал… Я видел сверху наслоения пейзажей, те снежные вершины, перебегающих по насту оленей, незамерзающее озеро, языки льда, ещё голый – там, высоко – лес. Вот за что стоило бы взяться, но не топографически, а через взгляд и чувства птицы, только очеловеченные, способные не просто «видеть», но и творить прекрасное из прекрасного. Впрочем, это нельзя делать наобум, сразу – всё это должно улечься, приобрести форму, найти свой способ и нужный инструмент для воплощения. Так рождаются выставки, или хотя бы серии картин. Натура здесь достаточно вторична, важно ощущение магического, необычного, будоражащего.

– Звучит громко. Что ещё было в твоём сне?

– Ты. В конце полёта я спикировал в наше оконце лёг рядом с тобой. – А до этого?

– Я набрёл на две противостоящие горы – по ошибке полез на чужую, но потом покорил свою.

– Волшебную?

– Почти. Там на вершине висел расшитый золотом камзол творца, а я до этого так продрог, что дерзнул в нём согреться… – Н увидел жёлтый фонарь такси и выбросил вперёд руку.

Они сели, Л назвала адрес. Водитель – старый копчёный сиг – благодушествовал о ранней весне, попыхивая сигареткой в эфир. Городские фигуры уже не казались Н такими враждебными – в этих убогих декорациях он нашёл одно недостающее звено гармонии, утраченный было фрагмент себя. Но этого было мало – мало!.. потому что карандаш – разогретый кусок возможного, по-прежнему обжигал бедро. Лучшее всегда впереди! И чтобы удостовериться в этом, к нему необходимо идти, бежать, ползти, нестись, царапаться, плыть, лететь…

Когда они, оказавшись на месте, вышли из такси, Л растерянно спросила:

– А как же ты попадёшь внутрь? Выписать временный или гостевой пропуск – целое дело…

Н заметил двух нырнувших в проходную вольнодумцев с рулоном самоклеящейся плёнки, длинной стальной линейкой и банкой краски.

– Разберёмся. Что это за публика?

– Твои коллеги, из тех, что попроще. Они, кажется, на пляже в кафе третий день как работают. Пансионат закрытый, нефтяной, поэтому с посетителями довольно строго.

– Понятно. А ваше издательство к недрам, какое отношение имеет?

– Мы им рекламный продукт поставляем, а они нам – путёвки с существенной скидкой. Давай, я зайду, и чуть подальше у ограды передам тебе визитку.

– Вот эту? Может не сработать – она же с фотографией. Сделаем проще: ты иди и жди меня в зоне видимости.

– А как же ты?

– Иди! – Н дождался, когда Л скроется за воротами сверхсекретного объекта, и, напустив на себя похмельную безалаберность, слегка вихляя, пошёл на приступ…

– Вы куда, молодой человек?!

Перед ним образовался отставной службист в жёлтых зубах.

– Здравствуйте, папаша! Мы тут на пляже работаем – наши уже там, а я того… после вчерашнего пивка малость принял – вот и задержался.

– Кто это ваши, художники что ля?

– А то?!

– Понятно всё с вами. Так ты художник?

За прошедшие сутки Н не составляло труда в третий раз ответить на один и тот же вопрос утвердительно:

– Ну! – Он тряхнул бородой – чем не пропуск в рай?

– Погоди, я в книге гляну – как звать?

– Н… – брякнул он чистейшую, как медицинский спирт, правду.

– Да, у них пропуск на троих. Хоча, я и тех не знаю как звать… – невнятно пробормотал стражник. – Давай, догоняй своих! Постой, этим щас забыл сказать – они же мне табличку сделать обещались, да забыли видно. И я тожить…

– Что за текст, размер, материал?

– «Выхода нет», размер обычный – во!.. – «служба» растопырил руки.

– М-м-м, звучит многозначительно. – Н с понятием вытянул губы. – Напиши на бумажке, папаша, а то головка – вава… Боюсь забыть – бумага не забудет! Завтра сварганим, тут без плоттера не обойтись…

– Чево, чево?!

– Сделаем, говорю! – Н нахально подцепил папирус и сунул его в карман. – Пока!

– Пока, пока – жмут за бока! – Строгий острослов проводил недисциплинированную спину Н «чижолым» коридорным взглядом… – Художники, тьфу! – он презрительно сплюнул на серебристый газон, – от слова ху… прости, господи, худо!

– Ну, что? – Из-за кустов высунулась Л.

– Всё нормально, теперь я – полноценный пациент вашего лепрозория – обвёл охрану вокруг пальца легко и технично, даже заказ получил… – Н, скомкав бумажку, по-баскетбольному «положил» её в урну. – Ну что ж, будем наслаждаться привилегиями.

– А что ты сказал?

– Что я люблю одного редактора.

– Ну, не ври – скажи правду!

– Я сказал, что я художник.

– Неужели сработало?!

– А разве этого мало! Ху-дож-ник… – бац! И перед тобой – властелином идеального открыты любые снобистские двери.

– Ты хвастун и наглец, вперемежку.

– Не без этого! Если знаешь «как» – иди и бери, и никогда не красней!

– Ладно. Сейчас пол-одиннадцатого – у нас в запасе полтора часа. Если хочешь, можем в бассейн сходить. Только там тоже нужен пропуск.

– Ну, уж туда, тэк скэть, «с территории» – он у меня точно есть! – Н показал Л уголок банкноты. – Довольно?

– Наверное, но ты и «так» можешь, наверное, пройти с очередным спектаклем…

– Посмотрим. Иногда актёрство не срабатывает.

– Пошли. Только я на секунду к себе загляну, а ты подожди у корпуса.

Они прошли заливистой птичьей аллеей метров пятьдесят.

– Я ненадолго…

– Обувь, если есть, одень поудобней – для пеших прогулок.

– Зачем?

– Так надо.

– Хорошо. – Л волшебно проглотила солидная, чёрная – по аналогии с актуальным здесь «золотом» – дверь…

Н, небрежно устроившись на лавочке, задымил. «Недурственный гадюшник они здесь для себя организовали: дядя на вахте – отставник, ветеран самообороны от таких же, как сам, идиотов. Пропуска, «выхода нет!», идри, суровые исподлобные взгляды, халявомания, а внутри, догадываюсь, бедлам сплошной – денег-то куры не клюют на извращения… Впрочем, о чём это я?! Может быть, всё совсем наоборот: ковры, фикусы, арфы в ряд стоят, поэтов возрождения без перевода читают… Глаза блестят, спорят о живописи, тонкие пальцы подрагивают, поют дуэтом, нечаянную слезу в споре об идеале тайком смахнут. Ну, как в «оконцовке» сна доктора, где ему мужской высший свет примерещился – пуркуа па?..»

Внезапно, откуда-то сверху в заросли олеандра пролетела тёмная пузатая бутылка и, взвизгнув, шлёпнулась оземь. Н оглянулся – на балконе третьего этажа мелькнул багровый, слоистый затылок… «Да я, мать твою, не знал ничего! Бабки были на трансферте, но они, богом клянусь – мля! наверх уплыли… Чё ты от меня хочешь?!» И так далее…

«О! Нет здесь высшего света… а есть одни лишь сплошные волосато – трубопроводные терзания. Бутылка ведь о другие, похоже, разбилась – их там много «есть будет». Понятно, отчего строгости – кому охота своё мурло и «лопатники» напоказ выставлять, или пробалтывать «шпиёнам» цифры прибыли?! Да ещё на отдыхе, при расслабухе… И, тем более, что это мурло скорее похоже на жо – ну да! – пу… И то сказать: бедолаги – их и в раю дела скорбные, пыточные не оставляют, словно муки адовы. Замечу грамматически неверно: вполне поделом…»

Из корпуса выпорхнула Л. Стиль её одежды теперь больше соответствовал демократизму Н. Он улыбнулся:

– Ну вот, теперь мы точно пара.

– Пара?

– Да, объединённая тонально.

– Ой, а у тебя плавки есть?

– Всегда с собой! Как подруга?

– Не застала – она, наверное, уже в бассейне. Мы обычно после завтрака и прогулки шли туда.

По затейливой, петляющей тропинке они без суеты стали спускаться в сторону моря.

– Как в забеге за свободой… – расцвёл Н.

– Что?

– Местность знакома – мне это уже снилось.

– Слушай, у тебя – что ни тронь – уже снилось!

– Из предчувствий вырастают действия – разве не так? А народец тут у вас обитает беспокойный, как я успел заметить…

– Всякие есть. У нас в корпусе живёт в основном одна мелочёвка: средний класс, менеджмент, а настоящие тузы водятся в коттеджах у моря, но и там, порой, происходит возня непонятная, ты прав.

– Что тут непонятного?! Отдыхаем-с – давай половому морду горчицей вымажем!.. Или, ванну шампанского, а!.. Девок в нумера – смирна-а!.. Ведро икры на стол!.. Анкор – аллюр – амбец, в натур-р-ре!..

– Ты утрируешь.

– Отнюдь, я эту категорию господ знаю, чуть со стороны, но достаточно хорошо. А в бассейн пропуск для чего – здесь уже, вроде, все свои?

– Не знаю. Рядом пансионат госбезовский – у них бассейн на реконструкции, и они к нам ходят. Возможно доплаты, категории – контроль необходим, наверное.

– Там, где появляется забор, колючая проволока, «гражданин начальник», контролёры контролёров, уровни допуска – как раз и жди бедлама, потому что тина – производное замкнутого водоёма, то есть болота.

– Перестань злословить.

– Что ты, я и не думаю – тут другое… Мы на захваченной врагом территории, а я разведчик и должен вынести отсюда максимум полезной для себя информации, поняла?

– И я враг, в этом случае?

– Ты вне категорий. А вообще, умные хорошенькие женщины не учитываются. Они нейтральны и, как санитарки, помогают одинаково всем, они этим качеством, похожи на туман, в котором стрелять нельзя, из-за боязни «снять своего».

– Болтун! Чувствую, намучаюсь я с тобой…

– Ничего подобного – нарадуешься. А откуда ты детали про опричников знаешь?

– Тут все и про всё знают: отдыхающих человек сто – скука, болтливость, праздное любопытство – вот и знаю.

– А я подумал, что к тебе кто-то из этих «невидимок» приставал…

– Случалось.

– Ну и как?! Это я иронично ревную.

– Ничего такого! Они в основном развлечений на вечерок ищут, а я для скоропалительности слишком брезглива. Вот с тобой только не знаю как вышло… И потом, они какие-то параграфы ходячие – мыслят просто, прямолинейно и примитивно. Я вообще удивляюсь, как они с такой незамысловатой психологией, пытаются понять логику действий «другого», то есть, условно говоря, врага? Пришли.

Море светилось полупрозрачным солнцем. Левее от пляжной полосы гордо возвышалось несколько коттеджей знати – апельсиновые дольки черепичных крыш плавали в густом зелёном сиропе. Справа лучезарно улыбался аквариум бассейна, прямо – метрах в пятнадцати, располагалось кафе, куда по легенде Н шёл на заработки. Внутри кафе у наружного стекла происходила непонятная возня: сначала две спины шевелились, потом испуганное детское лицо лет пятидесяти дрожащим пальцем рисовало в воздухе арку. Ему недовольно внимал бочкообразный коршун со сросшимися на носу бровями, он тоже пытался рисовать, но на свой манер – квадрат…

– Обрати внимание, – Н обнял Л за плечи, – эпическая сцена: принципиальный разговор одухотворённого, склонного к снохождению, творца и заземлённого каждодневной практикой земноводного заказчика.

– Ты откуда знаешь?

– Что тут знать! Мелкий – один из тех, что мы видели у проходной – значит, художник, ну а пузану ещё в роддоме на ногу повесили бирку «хозяин». Видишь, что-то у них там не ладится – лёд и пламень. Этот думает: кину! – а этот подразумевает: хам!

– А разве нельзя по-другому?

– Конечно можно… в третьем с половиной тысячелетии, а пока – нет. Я и сам не раз участвовал в подобных разборках, только чуть выше уровнем. Таковы обстоятельства любой условной работы.

– Условной?

– Ну да, это же не буханка хлеба, вкус и параметры которой оттачивались столетиями. Здесь можно сделать так и эдак – хорошо и плохо, а потом оспорить, что хорошо – что плохо, и наоборот. Творческий процесс, в общем: художнику надо сделать проще, современнее, смелее, а заказчику дай извилистое, консервативное, богатое. Оплату же художник видит полнокровной, раскидистой бабой, а заказчику она представляется худосочной, незаметной девчушкой без претензий – попробуй здесь найти разумный компромисс…

Два поединщика в кафе, между тем, прервали диспут и дружно обожгли зевак огненными взорами. Тому, что «пожальчее», Н улыбнулся – он растерялся, стал искать кого-то за спиной и вдруг снова набросился на монументального харчевника. Когда трагедия соединяется с комедией, то чаще всего в результате выходит фарс.

– Пойдём! – Л потянула Н за рукав. – Неудобно так бесцеремонно смотреть на проблемы малых народов…

– Зато, очень интересно.

Разведчики прошли в храм водных процедур. На кожаных диванах по периметру просторного фойе восседали обрякшие счастьем курортники. Они переговаривались, смеялись, улыбчиво молчали – то есть законно блаженствовали.

– Тебе туда, а мне сюда. – Л подтолкнула Н к стеклянной двери с набок усатым циферблатом над входом. – Не теряйся!

– И не подумаю. – Н сосредоточенно подобрал маску для следующей мизансцены…

– Здравствуйте! – с болотным спокойствием его встретил хитроватый, скажем так, тип за столиком.

– Здравия желаю! – отчеканил Н безукоризненно коротко.

– Что у вас?

– В каком смысле?

– Пропуск, визитка, разрешение?

– А… конечно, я от соседей… – Н неопределённо двинул бровями, обстоятельно роясь в кармане. – Только что приехал… Вы знаете, я постоянный пропуск, похоже, в номере оставил, а временный подойдёт?

– Смотря какой! – Тип сосредоточился.

– Такой! – Н молниеносно сунул ему в лапу средненькую купюру.

Тип, опасливо вильнув взглядом, осмотрел бумажку под столом: «А если проверка? Нет, борода. Лана, была, не была…»

– Для первого раза годится, но впредь постарайтесь не забывать документы… – Он расслабился. – А вообще-то, вы…

– Что?

– Я ваших «ребят» знаю, хорошо знаю, но вы… простите, не слишком на них похожи.

– Времена меняются. Те, кого вы знаете, видимо, старая гвардия – службисты, белая бумажная кость. А я… как бы это вам поточнее сказать, чтобы не сказать лишнего, – из отдела электронных средств развед… Новая волна, одним словом.

– Компьютерщик! – воскликнул тип.

– Ц-ц-ц, тихо! Файлы, мегабайты, пиксели…

«Ты» сменило «вы» легко и органично.

– Послушай, приятель, если время найдёшь, помоги сыну отстроить «железку» – две недели уже глючит – толком не поиграешься.

– Давай телефон! – Н уже где-то вознамерился вернуть награду за вход, но лениво расщедрился – плевать! – и сунул бумажку в карман. – Живёшь где-то недалеко?

– Рядом! В пятиэтажке у входа, ты звони – я встречу, лады?

– Послезавтра. Надо немного придти в себя.

– Конечно, держи! – Тип положил на стол пластмассовый браслет. – Ключ от шкафчика в раздевалке.

– Что, так строго?

– А почему, нет! У нас контингент отдыхает солидный, и должны быть абсолютные гарантии от пропажи хорошего настроения: вдруг бруки увильнут с бумажником…

– Дык, вроде же, все свои?

– Эге, знаешь… Свои!

– Ну, бывай!

– Всего, и с лёгким паром!

«О-о-о как… да у них тут и баня имеется! Л меня не предупредила. Неплохо же ты устроился, «чуть выше среднего» класс! Мне здесь определённо начинает нравиться».