Из Сибири с любовью

 

 

 

Ветер и снег при температуре в минус двадцать обыденность города L в декабре. Дворники ожесточённо сражаются с сугробами и проигрывают это сражение: постепенно доступная для ходьбы часть тротуара сужается до тропинок, на которых едва могут разойтись два идущих навстречу друг другу человека. Этот последний рубеж уже не сдаётся природе. Проезжая часть постепенно превращается в укатанный снежный покров с тремя-четырьмя колеями, по которым ползут, задевая железным дном дорогу, легковые автомобили. Разъезжаясь со встречными, они частично выезжают на боковые откосы, становясь под углом тридцать-сорок градусов, – этого достаточно, чтобы пассажиру такси показалось, что машина вот-вот перевернётся. Примерно раз в месяц здесь проходит грейдер, но его труды тщетны – снег и транспортные средства в течение двух-трёх дней возвращают этот кочковато-траншейный пейзаж к исходному виду. К тому же снег, который грейдер сгрёб к тротуару, никуда далее не вывозится и постепенно превращается в лёд, наращивая откосы и сужая проезжую часть.

Дорожной и снегоуборочной техники городу L не хватает катастрофически, поэтому вся она сосредотачивается на центральных проспектах, по которым имеет обыкновение проезжать городское и областное начальство. Там скребут, метут и вывозят, так что в некоторых местах вместо снега можно даже увидеть под ногами асфальт.

Ударяет оттепель – и вот на улицах уже от +1 до –1. Снег быстро начинает превращаться в лёд, образованию катка немало способствует и щедро разбрасываемая дворниками соль. Песок не спасает от скольжения, быстро вмерзая в лёд, и в городских больницах и поликлиниках количество получивших травмы увеличивается в три-пять раз по сравнению с летним минимумом, а в больницах уже и так зимнее обострение сердечно-сосудистых и респираторных заболеваний. Требуется очередная вакцина против гриппа, финансирования нет; когда наконец деньги находятся, эпидемия гриппа уже в самом разгаре. К тому же жители города L издалека предвидят наступление новогодних праздников и начинают их тихонечко праздновать, заодно спасаясь потреблением крепких спиртных напитков от сибирских морозов. Это приводит к обострению нюансов межличностных отношений – и опять-таки способствует увеличению травм, полученных в быту от ближних и дальних своих.

По утрам из крана с горячей водой течёт вода ледяная, потихоньку согреваясь. Застаивается вода в коммуникациях и остывает, хорошо, когда батареи всё же тёплые, значит, не кончился ещё уголь на городских ТЭЦ; и верно, если город перестаёт продувать ветрами, то можно почувствовать запах угарного газа, который вместе с пылью и сажей повисает в воздухе. Деревья зимой спят, и остаётся только надеяться на ветер и снег, которые, как правило, не подводят, и после внезапного тяжёлого зимнего смога опять становится возможным дыхание полной грудью.

Декабрь – время, когда все на месте, депутаты и исполнительная власть напряжённо и планово заботятся об улучшении положения граждан страны. А заодно активно обсуждают катастрофическую ситуацию – она в России уже лет пятнадцать катастрофическая, и только очередные политические камикадзе удерживают её от холода, голода, войны, цензуры, порнографии, возврата ЧК-гестапо и прочих разнообразнейших ужасов; и русский народ им должен низко поклониться. У русского народа, как заметил однажды Розанов, уже шея скоро отвалится от этих поклонов. Но, несмотря на развитие, деградацию, углубление и усугубление, ни один из камикадзе так и не сделал себе харакири. Да и зачем: впереди Новый год, а там и очередной спаситель…

 

Казаков, мысленно ругаясь на себя за то, что не взял такси, едет на встречу с Алексеем Марковичем Выгребным на маршрутке отечественного производства с гордым названием «Газель». Автотранспортное средство с трудом преодолевает снежные ухабы и время от времени торчит в пробках, в общем-то, относительно редких в городе L в летнее время. Но сейчас – другой сезон.

Маршрутка почти заполнена, остаётся свободным одно неудобное место впереди, спиной к водителю. Его занимает толстый молодой мужчина с круглым лицом в меховой кепке. Отсутствие растительности рядом с ушами позволяет легко домыслить бритый череп, соответствующий его общему серьёзному виду. Проезд в маршрутке стоит семь рублей, толстый недобрый молодец протягивает водителю десятку, неловко заламывая руку назад. Водитель берёт десятку и через какое-то время протягивает сдачу, но неудобство положения объёмного седока приводит к тому, что при приёме он роняет три рубля на пол автомобиля. Монета в два рубля находится сразу – она лежит перед ним, рубль откатывается чуть дальше, под кресло молодого человека. Он нагибается – при его габаритах это задача не из лёгких, подбирает два рубля – пассажиры маршрутки, включая Казакова, от нечего делать с интересом наблюдают за этими экзерсисами. Двумя рублями мужчина не ограничивается и тянется под себя, под сиденье за оставшимся рублём, сдавливая своё выдающееся чрево. Организм не выдерживает напряжения, и в момент, когда бритоголовый наконец достаёт последний рубль, раздаётся трубный звук испускаемых кишечником газов. Пожилая женщина бедно-интеллигентного вида, сидящая напротив него, поджимает губы и отчётливо произносит в пространство: «Нельзя же из-за рубля так задницу рвать!». У пассажиров на лицах появляются улыбки, парень краснеет, злится, и попутчики старательно отворачиваются от него, внимательно разглядывая пейзаж за окном.

Жадность и трусость, от них происходят все пороки, думает Казаков, постукивая о пол маршрутки мёрзнущими ногами. Люди лгут, потому что боятся, или потому, что хотят получить кусок побольше, обманув другого, так что ложь – это третья сестра жадности и трусости. И в каждом из нас есть свой кусочек жадности и трусости – кто-то боится потерять любовь, а кто-то – рубль. У каждого – свои слабости, но цены этих слабостей несопоставимы, как синее и горячее, как те же любовь и рубль. Он посмотрел на толстяка и старушку, которые ненавидяще глядели друг на друга. Люди не виноваты в том, что они таковы, какие есть, однако среди них всегда найдутся такие, которые считают, что окружающий мир им должен. Сначала они просят окружающих всего лишь извиниться – что вам стоит? доброе слово, и стороны довольны. Потом они уже говорят – вы извинились, следовательно, вы виноваты, а если виноваты, извольте возместить ущерб в денежной форме. Вот тебе и жест доброй воли. Такая вот извращённая логика прибалтийских стран в отношениях с русскими. Кончается всё, естественно, тем, что тот, кто сначала извинялся, не чувствуя за собой никакой вины, даёт вместо возмещения вымышленного ущерба своему визави по физиономии, и далее уже не извиняется. Обиженный же убеждается в том, что весь мир ему должен и возвращать долги не собирается. Жадный хитрый лжец попадает в свою же ловушку, в очередной раз, впрочем, убеждаясь в своей правоте. Теперь и собственный обман кажется ему правдой, а заодно и первопричина всех его обид налицо. И теперь он уже не жадный хитрый лжец, а благородный борец за права какого-нибудь очередного униженного репрессированного народа.

 

Выгребной встречает Казакова в своём кабинете, в котором, наверное, свободно может разместиться человек сорок, и проводит его через заднюю дверь в так называемую комнату отдыха, где он вскипятил чай. По ходу объясняет, что в этом кабинете им нечего бояться подслушивающих устройств и что последние в городской администрации вмонтированы в основном в телефонную сеть, – хоть и по старинке, но так легче сигнал снимать. Казаков смеётся и высказывает гипотезу, что бесконечные ремонты мэрских кабинетов, видимо, с этим связаны, – следят, чтобы дополнительных жучков не появилось, потом смотрит на Выгребного и спрашивает: «Что, тоже ремонтировал?». Тот после небольшой заминки отвечает, что да, делали тут косметическую зачистку… После ещё пятнадцати минут, отведённых на первую чашку чаю, выражения взаимной симпатии и разного рода словесных экивоков, посвящённых состоянию городского тепло– и энергоснабжения, Алексей Маркович устаёт вилять и говорит Казакову, что, действительно, их предположения подтвердились, спиртовой завод, видимо, всё же работает, но за поставленные услуги платит плохо, в позапрошлом году делали взаимозачёт, а сейчас накопленные долги снова составляют порядка тридцати миллионов рублей. Можно пытаться начать процедуру банкротства и приобретения завода в муниципальную собственность с последующей его продажей, но и в схеме банкротства и последующих шагах возникает слишком много различных юридических тонкостей, сквозь которые будет слишком явно просвечивать интерес самого Выгребного. Тараканов городского управляющего за подобные вещи снимет гораздо быстрее, чем он успеет завод продать Казакову. Так что максимум, что можно сделать, – это надавить на руководителей коммунальных предприятий, чтобы те продали долги Казакову с большим дисконтом, – всё равно безнадёжные, а дальше уже пускай Андрей сам начинает процесс о банкротстве. Естественно, что на эти долги, как и на другие безнадёжные, будет объявлен тендер, так что они пойдут в общей массе – пусть покупают все желающие, а не только Казаков. И все претензии к нему, Выгребному, таким образом, снимаются.

– Тридцать миллионов – большая сумма. Миллион долларов. Какой максимальный размер дисконта можно установить? – спросил Казаков.

– Дело-то такое… эти долги всё равно покупать никто не будет. Они безнадёжные. Без помощи Тараканова всё равно ничего не получишь.

– Предположим, я заплачу три миллиона. Получается дисконт в девяносто процентов. Пройдёт?

– Пусть будет так, – со вздохом согласился Алексей Маркович.

Потом они договариваются о гонораре для Выгребного, сходясь в конце концов на сумме в те же сто тысяч долларов в случае благоприятного исхода. В случае исхода неблагоприятного сумма уменьшается вдвое.

 

Казаков выходит из мэрии и пешком, не торопясь, идёт до здания главпочтамта, по ходу дела размышляя о том, что главпочтамт – это географический центр города, и расстояния между городами раньше определяли как расстояния между этими почтамтами. Но почему-то городские администрации и главпочтамты в большинстве городов находятся рядом друг с другом. И теперь уже можно расстояния между городами измерять как расстояния между городскими начальниками. А между областями – как расстояния между губернаторами. И отовсюду можно померить расстояние до Кремля, так что всю вертикаль власти можно определять в километрах. Да, ещё когда измеряешь, нужно учесть то обстоятельство, что земля круглая, поэтому линия пойдёт не по плоскости, а по шару. Помножить надо на соответствующий коэффициент, взяв поправку. Везде-то у нас искажения… может, как раз потому, что земля круглая, а не плоская, у нас с вертикалями проблемы?

Вот зачем замечательным людям, политикам и властителям дум заниматься сомнительными хозяйственными операциями? Отчего бы им действительно не озаботиться положением… чего-нибудь, скажем, дороги вот починить? А оттого, ответил сам себе Казаков, что дороги у нас общие. Вот автомобили частные, есть проблема с автомобилями? проблемы с автомобилями нет. С дорогами же будет проблема всегда, поскольку по ним все ездят, и хочешь не хочешь, а они будут оставаться общими. Все же, кто думает об общем благе у нас, – это сумасшедшие, а во власти сумасшедших нет. Так что хочешь быть во власти – думай о своих шкурных интересах, иначе не будет ничего. Бизнес есть бизнес, а благотворительность – это благотворительность, с чего это власть нужно воспринимать как благотворительность, а не как бизнес? и кто сказал, что власть должна нести кому-то добро, кроме самой себя? «Власть для людей, а не люди для власти» – это как следует понимать? типа феодал для крестьян, а не крестьяне для феодала? так всё в точности наоборот: крестьяне-то без феодала обходятся, а феодал без них – нет. Люди для власти – тот самый ресурс, с помощью которого и делается политический бизнес.

С такими мыслями он добрался до главпочтамта и прошёл дальше, к переговорному пункту. Центральный телеграф обычно располагался там же, где и главпочтамт, но постепенно эти организации стали расходиться. И всё-таки междугородние телефоны обычно располагаются рядом с почтой. Казаков мог бы позвонить и по сотовому, но почему-то тему спиртового завода по сотовому обсуждать не хотелось: где-то он слышал, что разговоры по мобильной связи какое-то время хранятся и могут быть расшифрованы, и поддался общей паранойе, связанной с политическим бизнесом.

– Жень, для того, чтобы всё это провернуть, мне на первых порах нужно будет в общей сложности триста тысяч и твоё имя. Оформлять завод я хочу на какую-нибудь твою фирму. Доверенность на меня оформи, сделай на полгода директором. И – пару пареньков каких-нибудь юридических пришли сюда.

– Так не пойдёт. Парней я пришлю и оплачу их командировку, только скажи, когда. И дам тебе двести тысяч, но сто тысяч вложи своих. Сколько ты предполагаешь вернуть?

– А сколько бы ты хотел?

– Не меньше, чем полмиллиона.

– Хорошо считаешь.

– Одно моё имя стоит миллион, это уж я тебе уступаю по старой дружбе. Да, Андрей, ты говоришь – на первых порах…

– Надеюсь, что и на последних, но кто же его знает. Может, не хватит чего-то.

– Ты уж постарайся. И если что, запрашиваемую сумму умножай на два с половиной. Пусть это тебя сдерживает.

– Будем считать, что договорились. Парни – и твои деньги – нужны уже вчера, так что пусть срочно вылетают, вместе с бланками фирмы, типовыми договорами и прочими делами. Жду.

 

Казаков выходит с переговорного пункта, сильно вспотев, и смотрит в темнеющее морозное небо. Всего-то четыре часа дня, а уже начинает смеркаться. Декабрь. Умножать на два с половиной. Имя – миллион. Почему он ждал другого от своего старого приятеля? Почему-то ждал.

Он опять решает немного пройтись по центральному проспекту L и, глядя по сторонам на вывески небольших магазинчиков, думает о странном времени, когда нижегородский лавочник мещанин Козьма Минин вдруг решил пойти походом спасать Москву. Пошёл бы сейчас кто-нибудь из Сибири Москву спасать? те же владельцы магазинчиков на проспекте, по которому он идёт? да чёрта лысого. Тут даже если бы к самому городу L подошли какие-нибудь вражеские орды, бизнесмены и бизнесвумены стали бы долго выяснять, кто подошёл, зачем подошёл, и что им с этого врага будет. Нет, если деньги заплатить, то желающие сразиться с врагом найдутся, и даже до Москвы дойдут, чтобы касками постучать по Горбатому мосту, на то они и деловые люди, чтобы выгоду понимать. А вот так – по велению сердца, или чтобы заявить всевластному правителю, что у него шапка горит… да ещё чтобы этот правитель послушал, да помучился совестью…

Сколько их было, искавших правды, строивших государство, ради чего-то высшего отказывавшихся от своих лавочек и тихой жизни среди привычного пейзажа и добрых соседей. Ведь как-то же выстроилось это огромное государство, на чьей-то искренности, вере и самопожертвовании. И ещё в прошлом веке записывались добровольцами в красные и белые, шли на фронт воевать с самой сильной армией мира… Это же совсем недавно было: или опять ангажированные историки всё наврали, и не было ничего, кроме сталинских зомби, мясных машин, которыми сталинские маршалы-людоеды заваливали окопы доблестных германских освободителей? Ну, так на то она и деидеологизация: отрицание собственной страны при одновременной поддержке всех мировых религий. Теперь вся родина помещается у российских православных, мусульман, иудеев и буддистов в кошельке во внутреннем кармане. И взывать можно только к нему.

Казакову стало наконец холодно. Он подошёл к одному из такси, в избытке стоявших на центральной площади города L, договорился о цене и поехал в свою арендованную квартиру.