Из Сибири с любовью

 

 

 

В каждом процессе, кроме точки, в которой достигается максимум эффекта и минимум затрат, есть обратное положение. Затрат много, а результат нулевой. Или – почти нулевой. В первом случае ты имеешь дело с точкой оптимума, а во втором – пессимума. И пессимум проникает в тебя, становясь твоим состоянием души, и сомнения в том, зачем всё это делать, смотрят прямо в глаза из любого зеркала, к которому ты подходишь. Это состояние раздражало Казакова, он злился на своё раздражение и, конечно же, раздражался ещё больше.

Наступил август, и город L опустел. Тополя покрылись пылью, и казалось, что на их листья осел пепел каких-то неведомых пожарищ. Неприхотливые тополя – городские пылесосы старательно изничтожались местными властями под предлогом избавления от тополиного пуха, а вместо них высаживали ели, лиственницы и берёзы. Только посадка одних берёз обходилась городскому бюджету по две тысячи рублей штука, так что процесс позеленения города L шёл полным ходом. Новые посадки шли одновременно с бурным ростом городского транспорта. Листья берёз желтели, а лиственницы и ёлки выглядели так, будто растут в зоне тундры, а не в своей родной южно-сибирской среде.

Казакову всегда становилось хуже в августе: обострялась аритмия не один раз прооперированного сердца, затруднялось дыхание. Он стал реже заходить в университет и перестал отвечать на большинство городских звонков, часто по двадцать минут отмокал в ванне и сидел дома с закрытыми форточками, выходя в город ближе к вечеру. По большей части они шли с Тамарой куда-нибудь к реке, от которой веяло свежестью, несмотря на все сливаемые в неё отравляющие вещества. Тамара рассказывала Казакову о том, что происходило в городе и университете, – и напоминала обычную студентку, немного наивную, немного циничную, резкую в суждениях.

К удивлению Казакова, которому казалось, что в точке пессимума мир останавливается вместе со временем, опросы шли своим чередом. Периодически выходили какие-то статьи. Выступали и отдельные представители власти, терпеливо объяснявшие населению, что пресса, как всегда, действует из лучших побуждений, но поверхностно освещает вопрос, не понимая сути радений народных избранников о благе народном. В общем-то, полагала Тамара, Андрей-старший уже добился своей цели – шевеление началось.

 

Иногда их вечерние променады происходили в сопровождении Лосева с его подружкой, Андрея-джуниора, который не желал замечать то, что Тамара часто берётся за руку Казакова, и продолжал за ней ухаживать, Любимова, с наслаждением удиравшего из семьи, девушки из штаба по имени Марина и её поклонника, еврея с непременным славянским именем Вячеслав. Полное это имя звучало слишком вычурно для молодых людей, а простое – Слава к нему как-то не подходило; в результате все его звали Вячек. Он написал большую часть текстов для газет, однако материал для них собирали и обрабатывали другие, включая Лосева и Андрея-джуниора. Как ни странно, между ними не возникало споров о том, кто сделал больше, а кто – меньше, как не было проблем и вокруг тех денег, которые им платили. Любимова это очень удивляло, и он объяснял данное обстоятельство авторитетом Казакова. Последний, как это могли видеть все, работал много и бесплатно… что, впрочем, Любимов тоже не мог себе объяснить.

Антимилицейский митинг всколыхнул в молодых людях такие темы и эмоции, о которых многие из них раньше серьёзно не задумывались. Они вынуждены были определять своё отношение к справедливости и насилию, и стёбом здесь было не отделаться, так что разговоры периодически сворачивали на одну и ту же тему.. «Менталитет народа – это количество ментов, способных прокормиться с одного квадратного километра городской территории. Формально этот показатель можно рассчитать, соотнеся их количество с десятью тысячью человек мирного населения», – мрачно шутил Любимов. Умный отличник Андрей-джуниор занудно рассуждал:

– Всё это совершенно естественно. Вороватое поколение оттаявших шестидесятников и примкнувших к ним отмороженных комсомольцев пришло к власти под лозунгами борьбы с привилегиями коммунистов, защиты прав человека, либеральной экономики и полного преклонения перед Западом. В результате они получили все привилегии долларовых миллионеров, бандитские разборки, которые не знают иных прав, кроме права сильного, а Запад повернулся к России задом и теперь пахнет всеми своими западными отверстиями. Когда появился новый президент, на кого ему было положиться, – все же действующие политики-то оттуда, из этой среды. Одни и те же физиономии с конца восьмидесятых. Естественно, что он и опирается на силовиков и чиновников. Раньше был либерализм, а теперь патриотизм. Интересно другое – ведь должна же осуществляться смена элит. Должна постепенно появиться какая-то контрэлита, которая потом сменит силовиков.

– Никакой контрэлиты что-то я пока не вижу, – отвечал ему Любимов. – Никакого протеста, если только не считать тех, кто уже был во власти. Но эти – вроде бывшие, а не будущие. А все остальные слились с государством в едином порыве экстаза. Единственное, что может быть, – молодёжи начнёт этот общий стиль надоедать. Эстетика, так сказать. Те же гаишники…

– Да бог с ними, с гаишниками, – вмешался Лосев. – У нас на курсе казах учится, Айден. И в проекте участвует, в штаб заходил, помните? Так его периодически на улице останавливают, несмотря на регистрацию, если не хочешь сутки в клоповнике сидеть до выяснения личности, плати деньги. Он уже старается за пределы университета особо и не показываться: три раза прямо на улице забирали.

– И меня тоже, – добавил Вячек. – Путают с арабско-кавказским террористом.

– Без контрэлиты не может быть смены и стиля власти, – талдычил своё Андрей-джуниор.

– Не будет никакой смены элит. Будет гниение в форме расцвета, – сказал вдруг молчавший и слушавший эти дебаты Казаков. – Доходы растут, дома строятся, жизнь становится веселей и краше.

– Я не согласен жить так, как мои родители, – возразил Андрей-джуниор. – Других же социальных лифтов, кроме как через клановые связи…

– Так не живи, – перебил его Казаков. – Учись на отлично и сматывай отсюда.

Устраивайся в Москве, или, того лучше, за рубежом. Социальные лифты… все лифты из деревни в областной центр, из областного центра – в столицу, а из Москвы уже в столицу мира. Желательно в Нью-Йорк, но можно выбрать поближе… или подальше.

– Все же не могут уехать, – тихо сказала Тамара.

Казаков обернулся, посмотрел на неё и ничего не ответил.

 

Молодёжь пила пиво с орешками в круглосуточном летнем кафе, Казаков с Любимовым пили коньяк, закусывая его засахаренными дольками лимона. Сергей Иванович, улыбаясь, говорил Казакову приятное, рассказывая, что – вот, ему уже звонили разные деловые люди, искали контакта с Казаковым, а из околотаракановских кругов тоже забрасывали удочки, кто-то от Алины Борзовой… «Модное сейчас стало пушкинское имя Алина, – задумчиво сказал Казаков, – а раньше-то практически и не встречалось». Любимов ответил, что эта Алина, в общем, в возрасте, хотя женщина, конечно, ухоженная, и возраст её так просто не определишь, но ужасно влиятельная и давно «в кругах», так вот, а когда же начнётся кампания по внедрению сюда московского капитала? может, уже и пора, хотя, конечно, только не в августе…

Казаков задумался, рассматривая молодых людей, сидевших с ним за одним столом. Имя Алина говорило ему о многом… он смотрел на молодые парочки, Лосев рассказывал мужскую историю про рыбалку и отдых на природе, Вячек это ехидно комментировал… Жизнь, поменявшись, остаётся той же самой, и нужно думать о том, где они будут работать после того, как получат свои дипломы, как-то решать свой жилищный вопрос, заводить семью, рассчитывать время появления детей. Что ему до этого, злость, приведшая его сюда, создала эту компанию, где – по крайней мере сейчас – они стали своими друг для друга, и есть чёткая разделительная линия между ними и теми, кого он считает своими врагами. Пройдёт время, эту молодёжь также разделит на фракции непрерывно работающей социальной центрифугой, все они постепенно забудут и этот странный проект, и его, Казакова, случайно забредшего в город своей юности. Но, может, и смысл того, зачем живут и что ищут такие, как он, заключается в поисках остатков давно разбитой наголову армии, среди которых только и чувствуешь свою необходимость и уместность, делая то, что считаешь единственно важным? И если невозможно найти уцелевших соратников, то остаётся только попытаться найти похожих на них среди тех, кто и не подозревал о наличии такого способа жизни и других ценностей.

Да полно думать о том, чего нет. Всё просто – ты платишь деньги, а люди делают то, что они обещали.

Но и это неправда. Души продаются и покупаются только в страшных сказках; можно купить лишь слова, но не мысли. Мысли не купишь, и врать самому себе получается не у всех, вот в чём дело. Они думают сейчас так же, как ты, а это, может быть, самое главное из всего твоего «социального действия».

Казакову было спокойно и уютно сидеть среди них – чем-то это ощущение ассоциировалось у него с альпинистскими походами, в которые он никогда не ходил. Казаков не проповедовал своих идей, не старался добиться их признания и уважения, но делал свою работу, и это ценилось выше, чем те деньги, которые он тратил. Его профессионализм был профессионализмом исполнителя и организатора, а не хозяина-работодателя. За эти полтора месяца он добился того, что ему стали не только доверять, но и верить. Это утешало в состоянии пессимума и заставляло терпеть августовскую пыль прохладной сибирской ночи.

Но утром, глядя в зеркало, Казаков опять спросит себя, что он здесь делает, вместо того, чтобы плескаться в тёплом солёном море и вдыхать настоящий бриз, а не искусственную кондиционную прохладу. И что мешает ему бросить всё это и уехать к морю с Тамарой или без неё, и лучше бы без неё, потому что с ней ему теперь будет неудобно. Стыдно ему будет перед ней, чёрт побери. Нашёл перед кем стыдиться. И он опять разозлится на себя, и стыд, неудобство положения, раздражение и физические недомогания будут сопровождать его весь день.