Александр Ширвиндт в Одессе

На чтение потребуется двадцать минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Чтобы вы поняли, кто герой сегодняшней нашей программы, в принципе, было бы достаточно сказать лишь одну фразу: «Все в сад!»^[1]. И я даже думаю, что наш герой на это бы и не обиделся, так как являясь живой легендой отечественного театра и кино, он ещё и обладает очень редким для актёра свойством – самоиронией. Итак, Александр Анатольевич Ширвиндт, настоящий светский лев и мэтр актёрского мастерства – наш сегодняшний собеседник.

 

 

Кадры из фильма «Миллион в брачной корзине» (1985 г.):

 

– Очевидно, боги посылают мне испытание в этот решающий для меня день.

– Нет, вы только его послушайте. Боги его испытывают!

– Молчи, мещанка!

– Что?!

– Молчите все!

– Почему мы должны молчать?

 

 

Роман Оленев: Александр Анатольевич, вот вы, наконец-то, привезли свой новый спектакль^[2] в Одессу. И, насколько я знаю, большинство театральных критиков оценивают эту вашу новую работу очень высоко. Но, правда, некоторые из них, раздавая вам комплименты, говорят, что впервые за последние годы в Театре сатиры^[3], который вы возглавляете, появился качественный спектакль. Вас такие неоднозначные оценки не задевают? Как вы сами оцениваете свой [труд]?

 

Александр Ширвиндт: С годами эту критику начинаешь очень дифференцировать. Смотришь: кто это написал. Сразу думаешь: зачем это написано. Так называемой объективной критики, которая бы хотела помочь театру, актёру, спектаклю, очень мало. Я, к сожалению или к счастью, застал великих критиков – Бояджиева[4], Джамилегова, Маркова^[5], Рыбакова^[6] – ну, массу, та плеяда, которые хотели помочь, а не обосрать.

 

Роман Оленев: Они где-то даже сформировали театроведение как [науку].

 

Александр Ширвиндт: Да, театроведы, театроведы. А сейчас – нет. Есть способные ребята, но всё равно: «а я побольнее», «а я – то и то». Ну, уже привычка. Вот. Потом есть такие кланы, понимаешь? Я знаю, что они есть. Вот говорят: ах, он обижается, потому что он… Да нет, я просто знаю эту клановость: такой, сякой. И это, понимаешь, раздражает. Но то, чтоб это так уж ударяло головой – нет.

 

Роман Оленев: Александр Анатольевич, вот можно заметить, что в основном за роль Мольера берутся именно художественные руководители театра. В девяностых – Ефремов, в начале двухтысячных – Табаков, сегодня – вы. И сами упомянули на общей пресс-конференции, что Юрий Соломин параллельно с вами ещё играет – тоже худрук, но в Малом театре. Как вам кажется, с чем это связано? Что в образе Мольера заложена проблема художника, находящегося между властью и творчеством – то есть, та тема, которая очень понятна любому худруку, худруку театра – или всё дело в том, что сама роль очень сложная и по силам оказывается лишь руководителю театра?

 

Александр Ширвиндт: Ты прав совершенно в том, что это параметры не только «художник и власть», что сегодня несколько размыто, слава богу. А вот все параметры, так сказать, «старик и молодость», «актрисы и […]», «предательство и необходимость» и так далее – все атрибуты вот этого «худрукства»…

 

Роман Оленев:  Там заложены.

 

Александр Ширвиндт: Заложены.

 

 

Кадры из спектакля «Кабала святош» (2009 г.):

 

– Вы несёте для нас королевское бремя.

Я – комедиант – ничтожная роль.

Но я славен уж тем, что играл в твое время;

Людовик!

Великий!..

Французский!!..

Король!!!

 

Я должен, потому что Булгаков-то был театральный человек изначально. Возьми его «Театральный роман». Это же совершенно классика, азбука театрального существования. Но то, что это идёт везде – это безобразие. Безобразие, действительно. Это в своё время меня уговорил – когда ещё не было такого сонмища – тогда, по-моему, Табаков перестал временно играть, Соломин ещё не начал, а вот тут сейчас навалилось. Но всё зависит, так сказать, от трактовки, понимаешь? Разные спектакли совершенно.

 

Роман Оленев:  Ну да, Мольер Табакова – это не очень страдающий [персонаж]?

 

Александр Ширвиндт: […]-то разные совершенно актёрские. Возьми: Табаков, Соломин и я, ну, где имение, а где вода^[7]. Но всё равно, хотелось бы эксклюзива, понимаешь?

 

Роман Оленев:  Он, видимо, получился, если все говорят, что прорывной спектакль для вас. А вот, если я не ошибаюсь, всего в мире два театра сатиры: в Болгарии и который вы возглавляете, и при этом такая уникальность названия театра в чём-то и невыгодна, ведь звучит «Театр сатиры» довольно старомодно сегодня. Мне даже кажется, что вскоре такое название будет восприниматься на слух типа того, как звучит театр «Ленком». То есть, просто такое бренд.

 

Александр Ширвиндт: «Ленком» – это придуманный Захаровым бренд, а вот когда «Театр Пушкина», «Театр Гоголя» и так далее… Какие Пушкины, какие Гоголи? Это всё-таки… Так и Театр сатиры сейчас. «Театр памяти сатиры», можно сказать. «Имени сатиры». Вот это было бы правильно. Ну это уже, понимаешь, запас на фасаде, попробуй сколи.

 

Роман Оленев:  То есть, вы даже и не пытаетесь бороться за то, чтобы сатира как явление не превратилась во что-то безнадёжно нафталиновое. То есть, такой цели нет?

 

Александр Ширвиндт: Да. Так называемый бренд – вот он такой есть, оттуда. Потому что ну какая сатира? Опять нужны пьесы, понимаешь? Салтыков-Щедрин. Их – нету. А во-вторых, я не очень люблю сатиру. Она – злая вещица. Пародия, шутка, ирония, карикатура – ради бога. А вот…

 

Роман Оленев: Переименовать Театр сатиры в Театр иронии не приходила мысль?

 

Александр Ширвиндт: Сатиричной иронии или ироничной сатиры. Не хватит фронтонов.

 

Роман Оленев: А всё-таки как вы думаете, почему вот только лишь в самое последнее время сатира устарела, то есть, ещё в середине девяностых волне уместна была, сегодня – неинтересно, некого высмеивать, некому высмеивать.

 

Александр Ширвиндт: Ну, во-первых, понимаешь, «всё можно». Пока. И действительно уже, несут бог знает что, и бог знает кого, и несут не самым качественным и весёлым способом. И сразу становится бессмысленным. Когда это будет всё аллюзией, фигой в кармане, дефицит чего бы то ни было – свободы, автомобилей, еды и жилплощади – это необыкновенный стимул для хотения. Хочется сказать. Хочется купить велосипед. Когда говоришь, что хочешь, и имеешь, что хочешь – сразу…

 

Роман Оленев: То есть, вы думаете, сегодня нет какого-либо вообще дефицита? Может, он просто изменился? Какой-то новый дефицит возник?

 

Александр Ширвиндт: Обязательно. Дефицит возник новый – дефицит мировоззрения, дефицит душевности, дефицит общения, масса дефицитов, которые сейчас пока ещё никак не облечены ни в какую художественную форму, к сожалению.

 

Роман Оленев: И это отсутствие дефицита идёт во вред и кино, и театру. А какой-то выход вы видите из этой ситуации?

 

Александр Ширвиндт: Выход один – драматургия, пьесы, материал.

 

Роман Оленев: А никто не пишет.

 

Александр Ширвиндт: Не пишет.

 

Роман Оленев: А почему? Что мешает сегодняшним драматургам?..

 

Александр Ширвиндт: То, что они пишут, это такая графомания! У меня на столе: до чётвёртой страницы – думаешь: боже мой!

 

Роман Оленев: Что мешает, как вы думаете, написать сколько-нибудь достойную в художественном смысле пьесу и актуальную в то же время? Что мешает драматургам сегодняшним?

 

Александр Ширвиндт: Ну, то же самое, о чём я говорю.

 

Роман Оленев: Это отсутствие стимулов в виде дефицита?

 

Александр Ширвиндт: Многие махнули рукой. Нельзя сказать, что сейчас в России или на Украине исчезли и совсем не рождаются таланты, такого не бывает, это по генетике невозможно. Очевидно, они рождаются: или они говорят: «Да ну их, связываться!», или они не хотят этим заниматься. Потому что когда началась свобода, так называемая, перестроечная и все сказали: давайте. Все мы думали, что сейчас наши замечательные драматурги, там, Рощины^[8], Горины^[9], Володины^[10]… влезут в глубокие столы и вынут то, что вот… Никто, ничего. Никто «в стол» не писал.

 

Роман Оленев: Не секрет, что сегодня в Москве сумасшедшая конкуренция театров, вы об этом часто говорите, и я знаю, что заполнить зал зрителями, тем более, если зал большой, такой как у вас – это реальная проблема. Так вот, была ли у вас такая ситуация, что лично вам спектакль, который вы поставили, очень нравится, но приходилось его снимать, ликвидировать именно потому, что мало зрителей в зале?

 

Александр Ширвиндт: Ну вот я тебе скажу. У нас в этом смысле очень наглядный пример, у нас очень хороший спектакль «Таланты и поклонники» поставил Боря Морозов, замечательный режиссёр. Там играет очень сильный состав. Васильева, Державин, Ильина Маша, в общем, все «первачи». Потрясающее оформление Бархина, ну просто… Да… Нет!

 

Роман Оленев: Нет успеха? Нет аншлага?

 

Александр Ширвиндт: Успех есть. Кто приходит – огромный успех. Но – шестьдесят процентов, семьдесят. У нас этот сарай – ужас в том, что у нас тысяча двести пятьдесят мест, семьдесят процентов – это аншлаг нормального человеческого театра. Но артисты-то какой народ – залысины, да? У-у-у… А почему? А потому что очень хороший, будем говорить, хрестоматийный – Маша Куликова играла главную роль – хрестоматийно сделанный, добротный Островский. Никаких нету «других половых ориентаций»…

 

Роман Оленев: Классический психологический такой…

 

Александр Ширвиндт: Не хотят. Уже нажрались. И то же самое к «Мольером», кстати. Вот если бы Мольер жил с Людовиком, понимаешь.

 

Роман Оленев: Конечно, очень пикантная история.

 

Александр Ширвиндт: Причём это запросто можно там найти, где. Кисленького хотят, кисленького. Мне уже с этим «кисленьким» [вот где].

 

Роман Оленев: Александр Анатольевич, вот я, готовясь к беседе с вами, узнал такой интересный факт, что, оказывается, Марк Захаров, когда репетировал с Андреем Мироновым роль Бендера, то добивался от него именно вашего фирменного иронично-холодного взгляда.

 

Александр Ширвиндт: Ничего не так, это враньё. Там два момента были. Во-первых, «Дай ему трубку», – он сказал. Он снимался с моей трубкой. И сказал: «Ничего не играй, ищи Шуркин тухлый глаз». Никакой там не было иронии: «тухлый глаз». Он с ним и играл, и с моей трубкой.

 

Роман Оленев: А почему он вам не предложил роль Бендера, ведь вы же тогда обладали и обладаете до сих пор вот этой темпераментной южной внешностью.

 

Александр Ширвиндт: Не предложил. Хотя там много было музыкальных всяких и танцевальных – это всё не совсем моё. В общем, не предложил.

 

Роман Оленев: И с Гайдаем то же самое?

 

Александр Ширвиндт: Потом он предложил. Когда уже снял (смеётся). Горе.

 

Роман Оленев: Александр Анатольевич, о вашем ироничном и невозмутимом выражении лица ходят легенды. Если я не ошибаюсь, ещё со времён дружбы с Андреем Мироновым у вас была кличка такая: Маска. Интересно, когда вы, что называется, впервые её примерили, эту «маску»? Или, может быть, это вообще ваша особая органика ещё с детства, и слово «маска» не уместно?

 

Александр Ширвиндт: Я не сам придумал это, они меня обозвали, гады. Наверное, да. Вот это я всегда: Кторов^[11], Бастер Китон^[12]… Меня всегда впечатляла вот эта вот невозмутимая… Очевидно, я так набрался от них [и всё сделал своим]. Так что да, такая красочка была.

 

 

Кадры из фильма «Трое в лодке, не считая собаки» (1979 г.):

 

– Стоп. Неужели вы думаете, что можно слушать комические куплеты с таким вот уныло-постным лицом? Я вас очень прошу: выйдете вместе с ним в сад.

– С кем? Сэр.

– С лицом.

– Да, но оно хотело бы дослушать до конца.

– В сад, в сад.

– Нет, я не понимаю.

– В сад. В сад! В сад! В сад! В сад! Прошу.

– Сэр?

– Сэр. Итак, комические куплеты. Ну, комические куплеты… Это, ха-ха, да. Это, ха-ха, м-м-м...

– Ха-ха-ха!

– Стоп. Что ж вы смеётесь-то всё время?

– Ха-ха-ха!

– Я же ещё ничего не спел.

– Ха-ха-ха!

– Идите смеяться в сад. Вместе со своим молодым человеком.

– Я не понимаю, как…

– Ну давайте в сад. В сад! В сад! В сад! В сад!

– О чём вы поёте?

– Вы ещё не в саду?

– Не-ет…

– Идите в сад.

– Вы там будете петь?

– Вы там будете слушать.

– А-а…

– Ха-ха-ха!

 

Роман Оленев: Вы абсолютно признанный мэтр в юморе и уникальность у вас ещё и в том, что вы застали, как минимум, три смеховых эпохи. Условно выделим: шестидесятых-семидесятых,   восьмидесятых-девяностых и вот сегодняшнее время. А когда, по вашему мнению, культура смеха поднялась на наибольшую высоту?

 

Александр Ширвиндт: Думаю, что по качеству, а не по остроте, культура смеха всё-таки была от семидесятых до девяностых. А потом когда фрамугу открыли – пожалуйста, да – все бросились, а оснащения не было. Ни смыслового, ни… А вот там, когда вынуждены были пробиваться, да, там были замечательные всякие шедевры. Потому что все эти ребята, поросли молодых Жванецких, Аркановых, Гориных, вся это команда Веселовского^[13], последняя страница «Литературки», Саша Иванов, потом, уже позднее, Альтов. Это была целая огромная плеяда очень разнообразных остроумных людей.

 

Роман Оленев: Даже ведь Жванецкий пережил кризис в начале девяностых с собственным жанром? Потом уже обрёл себя в новом качестве.

 

Александр Ширвиндт: Потом он перешёл в такую публицистику ребеобра́зную.

 

Роман Оленев: Александр Анатольевич, если попытаться суммировать все образы, сыгранные вами в кино, то в целом вырисовывается образ импозантного плута. Это амплуа было в какой-то степени предрешено вашей особой фактурой или вообще всё зависит от первой, ярко сыгранной роли?

 

Александр Ширвиндт: В то время, когда ты ещё не родился, все было точно дифференцировано. Были социальные герои, были интеллектуальные герои, были обаятельные проходимцы – Олейников там, Андрюша Миронов – и были меньшевики и растлители. Понимаешь, где-то в углу сидит в пенсне, лучше, если картавый, или какой-нибудь доцент консерватории, совращающий молодую… И это очень интересно было, «Большая жизнь»^[14], помнишь эти картины старые, «Путёвка в жизнь»^[15]? Там же были артисты, там Масоха^[16] был потрясающий артист. Или киевский был потрясающий артист Лавров^[17], папа Кира Лаврова, великий актёр. Они всегда играли диверсантов и шпионов. Они взрывали шахты, перекрывали кислород в шахтах… И потом выскочить из этого амплуа физиологически было невозможно. Даже если кто-то рисковал из режиссёров и брал Лаврова на «хорошего человека», все ждали, что он сейчас что-нибудь взорвёт. Уже, понимаешь, прилеплялась маска. Это ужасно.

 

Роман Оленев: Да, фактура так давит уже. Александр Анатольевич, вы хоть и не одессит, но…

 

Александр Ширвиндт: Почему, у меня мама одесситка.

 

Роман Оленев: Вы уже отвечаете на мой вопрос.

 

Александр Ширвиндт: А ты одессит?

 

Роман Оленев: Да. Ну, я, может, и несильно похож на такого классического одессита, но одессит, родился в Одессе. Александр Анатольевич, ещё такой вопрос, который нельзя не задать. У вас уникальный опыт в педагогической деятельности – полвека. И вы выпустили в свет таких актёров как Андрей Миронов, Алла Демидова, Наталья Гундарева, настоящих великих звёзд. А из сегодняшних выпусков кем гордитесь?

 

Александр Ширвиндт: Мне очень нравятся мои студенты. Очень опасно что-то говорить – это выдернул, да, их столько, кого-то не вспомнишь, скажут: ай. Мол, ты там вспомнил – это твои проблемы. А сейчас у нас в труппе девятнадцать моих учеников. Из последнего набора – это Женечка Свиридова, Лена Подкаминская, Юлечка Пивень. Это всё сейчас ведущие актёры нашей труппы. Вот сюда привезли, в Одессу. Они играют. Андрюша Барило, Стас Николаев играют центральные роли в «Мольере». Это всё мои ученики.

 

Роман Оленев: А как вы считаете, есть ли у сегодняшних выпускников театральных вузов и абитуриентов какие-то особые преимущества перед тем поколением шестидесятых-семидесятых. Всё то же самое?

 

Александр Ширвиндт: Всё то же самое, только время другое, другие темпераменты, другое отношение, но всё равно те же руки, ноги, глаза и желание сразу стать Гундаревой.

 

Роман Оленев: А выделять какое-то одно, самое главное качество в актёрской профессии вы бы решились? То есть, магнетизм какой-то особый или импровизация, то есть, самое решающее свойство.

 

Александр Ширвиндт: В период становления – всё-таки зашоренность. Люди, которые зашоренные, и совершенно как на шампуре, вот только бить в одну точку. Как только начинается беготня – сериалы, реклама, дансинги и это всё, тут зовут, вот тут телевидение – фюить! Люди, которые прутся, как выигрывают… Я тебе всё рассказал, да?

 

Роман Оленев: Ещё можно?.. Нельзя не спросить, опять же. Мне кажется, ни одно интервью с вами не обходится без вопросов об Андрее Александровиче Миронове, и тут я тоже не буду оригинальным. Известно, что в последние годы он переживал довольно такие, внутренне сложное состояния, и обычным делом стало объяснять это тем, что он испытывал дефицит серьёзных ролей в кино. Вы, как человек очень близкий ему, может быть, знаете и другие, даже более важные причины такого его состояния?

 

Александр Ширвиндт: Он был увлекающийся человек. Мало кто знает, но в кино он действительно хотел сыграть серьёзные роли. И всё-таки те режиссёры, типа Лёши Германа, которые рискнули – рискнули его [пригласить], – и он выиграл, и кино выиграло тогда. А что касается его трепыханий последних лет, он очень серьёзно стал заниматься театральной режиссурой. Мало кто знает, это всё за кадром, театр. Мы когда-то с ним поставили вместе «Маленькие комедии большого дома» – был такой режиссёрский дебют его – а потом он сам в театре поставил пять названий: «Бешеные деньги» Островского, «Феномены» Горина, «Тени» Салтыкова-Щедрина, «Прощай, конферансье!» того же Горина. Он очень, я думаю, если бы не случись эта гадость и трагедия, он бы, конечно, влез в режиссуру серьёзно. Он мечтал об этом. А что касается сыграть – да, я знаю, что он хотел сыграть Гамлета.

 

Роман Оленев: Ну вот эта внутренняя какая-то хандра, тоска, она была связана только с дефицитом [ролей]?

 

Александр Ширвиндт: Не был хандры никогда. Он был настолько всегда задействован, загружен. Другое дело, что что-то получается, что-то нет, до истерики, это вечный атрибут профессии. Потому что он сидел…

 

Роман Оленев: Вы как-то в одном из интервью сказали, что он был внутренне невесел, хотя активность продолжалась в его и творческой жизни, и вы там веселились, но, тем не менее…

 

Александр Ширвиндт: Всё-таки вот этот крен в это вот «Шампанское!» существовал, а он с годами становился серьёзнее. Какие годы? Он умер молодым человеком. Ужас.

 

Роман Оленев: Я просто подумал, что, может быть, вот вы говорили об этом дефиците, и… может быть, я ошибаюсь, но вот такая мысль мне пришла в голову, что он как человек, как актёр, живя в Советском Союзе, достиг очень многого. То есть, и колоссальная слава, и множество ролей, и в какой-то степени, может, произошла эта пресыщенность?

 

Александр Ширвиндт: Пресыщенность? Нет, не скажу. Пресыщенности не было, просто иногда возникает усталость от монотонности, понимаешь? Особенно, когда много. Физическая усталость. Потом не забывай, что то, что случилось у него в голове, это зрело давно, он был человек больной. И превозмогать все эти свои внутренние недуги было дело очень трудное. Это подвижничество и подвиги даже, понимаешь? Когда нужно танцевать, петь, быть «шампанским», а внутри всё… невозможно поднять руку.

 

Роман Оленев: Спасибо огромнейшее. И приезжайте к нам, пожалуйста, ещё.

 

Александр Ширвиндт: Давай, зови.

 

 

 

Кадры из фильма «Миллион в брачной корзине» (1985 г.).

 

 

 

21 февраля 2010

 

 

Источник записи видео: сайт одесского телеканала «АТВ» (atv.odessa.ua, прекратил свою работу в октябре 2014 г.).