Мелхиседек. Начало

Самый трудный вопрос – детский вопрос. Каждый из нас уже давно заметил, что, сталкиваясь с вопросами детей, мы обнаруживаем, что весь накопленный нами запас знаний становится абсолютно непригодным для формулировки возможных ответов. Находясь в положении взрослого, в положении важного носителя непререкаемых истин, мы зачастую ничем не можем подтвердить своих прав на утверждение этих истин, поскольку, требуя от ребенка подчинения сложным для него установлениям, исходящим от нас к нему, мы в большинстве случаев не можем объяснить ему даже самого простого, восходящего от него к нам. Возникает полное ощущение беспомощности оттого, что знаешь слишком много о совершенно второстепенном и ничего не знаешь о самом главном. А чаще всего даже и о второстепенном мы знаем недостаточно много для того, чтобы от него можно было хотя бы логически перейти к чему-либо главному. Такое "знание" вполне тождественно незнанию. Например, чтобы ответить ребенку доступно и просто на его вопрос – "почему небо синее?", необходимо ясно и досконально знать о небе все, что можно вообще о нем знать на самом высоком уровне. Только в таком случае полнота наших знаний позволит выделить из себя центральное и простое понятие, зерно явления (в данном случае – синевы неба), отбросив при этом все сопутствующие и, лишь добавочно характеризующие его, пояснения. Выразить суть. Иначе ребенок ответа либо не примет, либо не поймет, либо заскучает от его долгих объяснений.

Странная вещь – нам легче ответить, что такое трансформатор, чем объяснить, отчего у собачки есть хвост, а у нас – нет. По-честному говоря, нам нечем кичиться перед детьми – может быть, мы и знаем что-то, чего они не знают, но мы при этом не знаем того же, чего не знают они. Каждый раз, когда их что-то интересует, и они подключают нас к поиску ответа на свой вопрос, мы лихорадочно начинаем додумываться до тех истин, которые, как нам казалось до этого, для нас – совершенно ясны. Мы вынуждены вдруг по новой объяснять самому себе то, что вполне считалось до этого не требующим никаких объяснений в силу своей очевидности. Очевидное, вдруг, становится совсем даже и неочевидным! Интересно еще и то, что первая реакция на детский вопрос у нас такая бравадно стартовая, снисходительно доброжелательная, вот, мол, я сейчас тебе все расскажу, разложу по полочкам, и ты поймешь, – как это просто. Затем, уже в следующее мгновение, мы застываем в паузе склеротика, бодренько поднявшего телефонную трубку, и забывшего, – зачем он этот дикий поступок совершил? А поначалу мы очень даже уверены в своей компетентности.

Откуда у нас эта спокойная уверенность в том, что мы что-то знаем, пока нас не потревожит ребенок, и мы обескуражено не поймем, что не можем эти уверенные знания, не напрягаясь, сходу и прозрачно сформулировать? Дети постоянно показывают нам, что мы не знаем того, что мы знаем. Мы знаем очень много о том, чего мы совсем не знаем, (например, о том, как надо руководить страной, как быть министром финансов, как снимать кинофильмы, кого брать в сборную по футболу, как бороться с преступностью и вести дела с иностранными державами и т.д.), но ничего не знаем о том, что знаем, например, о том – почему арбуз красный. Чем конкретнее вопрос, интересующий детей, тем меньше шансов у нас быть с ними столь же конкретными.

Им всегда легче задать нам конкретный вопрос, чем нам дать на него конкретный ответ. Впрочем, не легче давать конкретные ответы даже на их самые неконкретные вопросы. Наибольшая сложность этих вопросов состоит в том, что ребенок не задает вопросов "зачем". Здесь мы с легкостью и мастерски объяснили бы все. Куда, что и как можно использовать и применять, мы готовы учить всех детей всей планеты на специальных курсах у себя на дому по удобному для клиента расписанию. Простому гвоздю мы готовы найти тысячу оригинальных применений. Но им этого не надо. Для ребенка все то, что он видит перед собой, и без наших инструкций, – исходно данное, а, следовательно, потенциально необходимое и неоспоримо применимое. Ребенку интересно знать – "почему". Он ищет ПРИЧИНУ, а причина у всякого явления всегда только одна, конкретная. Не может что-то одно возникать сразу по НЕСКОЛЬКИМ причинам. Это может быть последовательной цепью причин, но непосредственно предшествовать будет лишь одна конкретная причина, и, именно этой заостренностью на абсолютную конкретность ставят нас в тупик детские вопросы. "Я задал простой вопрос, так дай мне на него простой ответ", – вот принцип, по которому дети хотят диалога. Они не оставляют нам никакого простора для маневра терминами или для давления сложностью своих знаний. Критерий у них простой: "Знаешь, – объясни мне, и я тоже буду знать. А если ты не можешь мне объяснить, – то откуда я знаю, что ты знаешь?" Такая позиция вынуждает нас быть конкретными, но это не облегчает нашего положения и не добавляет нам энтузиазма. Мы не любим детских вопросов. А зря.

Потому, что это именно тот вопрос, который нам сейчас, в начале пути, нужен. Потому, что детский вопрос, несмотря на его трудность, – самый правильный вопрос, ибо его конкретность взывает собой к сути. Знаем ли мы ответы на детские вопросы? По большей части, – не знаем. Следовательно, мы не знаем самой сути окружающих нас вещей. Мы преспокойненько живем в мире, которого не знаем, не отдавая себе в этом отчета! Наше положение напоминает положение экскурсовода палеонтологического музея, взявшегося проводить экскурсию в музее изобразительных искусств. Он может рассказать многое о мастерстве художников в точном изображении челюстей, конечностей, мышц и других анатомических принадлежностей персонажей картин и скульптур, однако, назначение изобразительного искусства, все-таки, далеко от задач документальной фиксации физиологических признаков отдельных особей, пусть даже и в красочной, захватывающей форме.

Прочему мы не ощущаем постоянной ущербности своих знаний? Как мы можем жить, не понимая чего-то главного о своей жизни? Почему это происходит? Почему мы не ищем сути всего, окружающего нас? Потому, что, во-первых, когда мы в младенчестве докапывались до этой сути, наши взрослые нам не помогли. Сами ничего не знали. И нас заставили все принимать на веру. А ребенок очень доверчив. Ему сказали, что его зовут "Коля", и он верит этому до конца своих дней. Ему отвечают на все его вопросы – "так надо", и он привыкает к этому ничего не объясняющему объяснению. Привычка становится жизненной позицией. Все, что есть вокруг, – "так надо", лишь бы был авторитет, который это произнес. Ему, авторитету, виднее, надо просто слушаться и верить.

Повзрослев, мы сталкиваемся с необходимостью самим давать ответы на свои "почему", и уходим от этого, как всегда уходим от всего сложного, если есть к услугам готовое и простое. А готовых ответов вокруг пруд пруди, и все они подтверждены авторитетом их массового признания. И мы послушно, по закону толпы, принимаем общепринятую версию ответов на свои вопросы, и, в этом гипнозе утвержденных кем-то для нас истин, уже саму причину, которую искали ребенком, принимаем как исходно данное, потенциально очевидно где-то существующее, но не актуальное, потому что ее действие, где-то в прошлом, для нас уже реализовалось. А нас больше влечет розовое будущее или интригующее настоящее.

Однако, не зная причины того, почему все вокруг таково, каково оно есть, уверены ли мы в своей правильной ориентации среди окружающих нас проявлений этой самой причины? Так ли авторитетен тот авторитет, который установил для нас эти истины? То ли мы видим своим взором, что должны видеть на самом деле? Почему мы повсюду видим заботливо сформированные для нас, удобоваримые понятия, но ни одно из них не отвечает на детский правильный вопрос, – почему? О причинах мы ничего не знаем. Да и не до них нам, – надо занимать место под солнцем. Но если мы ушли от определения причины, то не ушли ли мы и от определения своего истинного места во всеобщем процессе, порожденном ею? И под тем ли солнцем это место?

Казалось бы, – откуда сомнения? Лиха беда – воспользуйся имеющимися знаниями, накопленными наукой, и ты все поймешь. И про причину тоже. Однако, скорее всего, это был бы совершенно неправильный путь – воспользоваться, ибо научные знания – это абсолютный капкан незнания. Тому есть много причин, и мы науку еще затронем на нашем пути, а пока остановимся лишь на нескольких очевидных моментах. Во-первых, наука – это не полный охват действительности. Наука стоит на материалистических позициях, и, как следствие – все правильно описывает, но многого не признает. Без этого "многого" мир кастрирован и не полон. Наука обтекает явления и факты, не вписывающиеся в материалистическую концепцию мировоззрения, и дает урезанную картину мира – только те его части, о которых она может сказать нечто членораздельное. Остальное – за бортом. А где уверенность в том, что это "остальное" совсем даже и не остальное, а основное, и, может быть, как раз все подвластное науке – это и есть "остальное", а совсем не главное? Авторитет науки пусть будет авторитетом для нее же, но не для нас. Так будет честнее, пока мы во всем не разберемся.

Во-вторых, наука все правильно описывает, но при этом ничего не объясняет. Система научных знаний – это, всего-лишь система научных названий, за которыми не стоит ничего, кроме облегчения от того, что какое-то явление обозначено соответствующим образом, и теперь оно узнаваемо, то есть все договорились, что "это" называется вот так, и теперь все уже могут ориентироваться во взаимных соображениях друг-друга относительно дальнейшего движения научной мысли. Простой пример: любой школьник перво-натвердо знает, что человек – это "разумное животное". "Человек – это разумное животное" – вот так выглядит это научное определение. Здесь есть только названия и никакого знания. Достаточно лишь задать несколько вопросов: а дельфин, собака и обезьяна – разумные животные? Тогда почему они – не "человек"? Есть собаки, умнее некоторых людей – а нельзя ли в данных частных случаях одних называть людьми (умных собак), а других собаками (тупых людей)? И вообще, если дело только в разумности, то можно ли сказать, что человек – это разумная рыба (тоже животное!), или разумная овца, пчела, шелкопряд и т.д.? А если дело не только в степени разумности, а в различной физиологии, то в таком случае есть какие-то именно животные признаки, которые отличают человека от животных? Следовательно, человек – не животное, как другие животные? Или не совсем животное? Тогда – что такое "животные", если нас ставят в их ряды, что у нас с ними такого общего, несмотря на различие? А что такое – разум? Ум и разум – это одно и тоже? А что значит – быть разумным? Это – быть умным вообще, или быть избирательно целесообразным, как животные? Разумное животное – это которое не делает глупостей, или которое умеет думать? А чем отличается умение думать от умения приспосабливаться с помощью ума? А если ничем, то разве животные не с помощью ума приспосабливаются? Ах, это только высшие животные? А что такое – "высшие животные"? И т.д. Это – наука, которая определяет, не объясняя. Теперь попробуйте точно также разобрать такие положения, как "ток течет от плюса к минусу", задайте себе вопросы – что такое масса, энергия, инерция, тяжесть, и вы увидите, что здесь все только описывается, но нигде не говорится в чем причина этих понятий, откуда они вообще взялись и почему они именно такие, а не другие. Наука знает, как они называются, как взаимодействуют, какие свойства проявляют, но на вопрос "почему" не отвечает. А нам ведь надо ответить на этот вопрос, если мы помним.

Ну и в третьих, всегда до глубины души поражает этот парадокс относительно науки – научное объяснение есть всегда объяснение неизвестного путем уже известного. Интересно получается, не так ли? Причем, само-собой понятно, что и это "известное", через которое сейчас доводится данное неизвестное, тоже было когда-то незивестным, и тоже не могло объясняться иначе, как с помощью какого-то известного, которое также было ранее незивестным и тоже составлялось из уже известного. Если так дальше пойти по цепочке – то разве не логично, что мы должны, в конце концов, дойти когда-нибудь до какого-нибудь самого первого известного, от которого пошли все наши знания? А тогда вопрос – а вдруг и оно было поначалу незивестным, и как же оно тогда стало известным? Как оно объяснилось? Чем? А вдруг здесь произошла ошибка и теперь все наши знания – тоже ошибка? Например, в математике каждое утверждение опирается на уже доказанное. Следовательно, и здесь все опирается на нечто самое известное, то есть на элементарное. Если найти это первое известное элементарное и завалить его, то рухнет вся математика? А, может быть, оно, это известное, всегда было уже известным и от него все идет правильно и безошибочно? В общем, если мы докопаемся до этого первого известного или неизвестного, то нам станет все ясно, и мы найдем нужные нам ответы?

Но тут новый вопрос – а было ли вообще какое-то начало, где было или не было это известное или незивестное, от которого все пошло? Может быть, детский вопрос не правильный, а глупый? Может быть, никакого начала и вовсе не было, а все, действительно, – "так надо" и не больше? Вопрос не праздный, а основной – если есть всему начало, то в этом случае есть во всем и какая-то установка на что-то, поскольку для этого начала должен быть повод, то есть – причина, все объясняющая, в том числе и первое известное (или неизвестное). А если нет всему никакой причины, то тогда вообще неважно верно мы понимаем смысл происходящего вокруг нас, или неверно, поскольку тогда вообще никакого смысла вне нас нет. А если нет смысла вне нас, то сами мы, как часть системы, не имеющей никакого смысла, в космическом порядке вещей не имеем никакого смысла. В таком случае мир бесмысленен и заниматься ответами на его вопросы просто глупо.

В любом случае мы идем пока традиционным путем и подошли к его основному вопросу: было ли все, что есть вообще всегда и беспричинно, или все было не всегда, и, если в таком случае, все когда-то появилось, то какова была этому причина? С чего все началось? Почему все стало именно таким? А не могло ли все вокруг нас быть совсем другим, не таким, как сейчас? А, может быть, всего могло вообще не быть? А если, все-таки, все вокруг когда-то стало быть, то что будет со всем этим потом? И как это будет

Вопросы интересные, но, находясь непосредственно в потоке текущей жизни, на них не ответить. Потому что события текущего потока порождены текущими причинами и имеют текущий смысл, не раскрывая в себе будущего. Говоря о непрерывном потоке причин, становится ясно, что понять какой-то смысл происходящего и увидеть его будущее можно только в том случае, если всему есть осмысленно направленный первотолчок. Был ли такой осмысленный первотолчок и был ли вообще какой-либо первотолчок? Как все началось? Чтобы все это понять, нам, как это уже понятно, придется отправиться туда, откуда все пошло, в самое начало, туда, где причина или была, или ее не было. Потому что в мире у всего есть причина, и у каждой причины есть своя причина. Но вот откуда взялась первая причина всех причин? Простой смысл подсказывает, – если поймем "откуда", то поймем и "куда". То есть надо влезть в самое начало, в причину всех причин, и там посмотреть – с чего все началось и откуда все взялось? В любом случае, это может быть, не самый оригинальный, но наиболее напрашивающийся метод поисков ответа на заданные нами вопросы.

Итак, откуда все вокруг взялось, включая и нас самих? Готовые ответы на это есть, и они в обобщенном виде дают две точки зрения на эту проблему. Одна из них идеалистическая, утверждающая, что все было создано чем-то Высшим и нематериальным, а другая материалистическая, настаивающая на том, что все ничем и никем не было создано, а существовало всегда. Даже их названия уже подсказывают нам разницу– "идеалистическая", значит, – что-то связанное с идеями, а "материалистическая", – это что-то про материю. Какую же из этих концепций выбрать? Можно кинуть жребий или просто ткнуть пальцем, куда попадем, но хотелось бы выбрать осознанно. Чтобы выбрать осознанно, надо сравнить одно с другим. Чтобы сравнить одно с другим, надо разобраться, что есть что. Чтобы разобраться, что есть что, надо помнить, что мы не первые задаем этот вопрос, и ответы на все это уже, повторим, есть. До нас с этим уже основательным образом разобрались. Но если мы по-прежнему задаем себе этот вопрос, то, очевидно, что разобрались с этим традиционным, ничего не объясняющим способом. Способом давления авторитета. Иначе мы не задавались бы этим вопросом по сию пору. Мы же не задаемся вопросом, – бьет током или не бьет, если браться за провода голыми руками? Тот, кто с этим разобрался, нашел аргументы, чтобы доказать, что бьет. Или сам стал таким пассивным, но абсолютно неоспоримым аргументом.

Вот на этом неоспоримом уровне интересующая нас проблема до сих пор не решена, и мы ничем не рискуем, если попробуем решить ее самостоятельно. Как видим, размах нашего предприятия с самого начала претендует на определенную сложность. Но она вполне преодолима, если нам принять за основу тот главный принцип нашего поиска, который предполагает, что авторитетов для нас больше не будет, и мы будем искать истину самостоятельно. Здесь не надо комплексовать. Истина доступна всем, а не только дипломированным специалистам. Если мы кого-нибудь из них при этом обидим тем, что будем подвергать сомнению очевидные и святые для них вещи, то мы заранее и искренне просим у них прощения, и предлагаем перейти к телевизору, – там можно переключать каналы.