Май, месть, мистерия, мажоры и миноры

 

Купить в журнале за ноябрь 2016 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 7 часов 30 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

О нелюдях в маминой квартире, о том, как земля избавляется от ангелов, а судьба ловит за одно место неблагонадёжных коллег, о законе правового равновесия или, иными словами, о том, что не бывает потерь без потерь.

 

 

 

 

– День и вечер – самые гуманные времена суток, – простонал в комнате голос опера. – Остальные жестоки. Ночь что – пора мук душевных, а утро – телесных.

– Нечего бухать накануне рабочего дня, философ, – проворчал надтреснутый голос следователя.

– Так если бы я знал, что сегодняшний день окажется рабочим, – тяжело вздохнул первый голос.

– Я смотрю, разбаловали вас, оперов. Суббота у вас уже рабочим днём не считается, ну-ну, – злорадно проскрежетал второй голос и прибавил. – Ты бы мог поучаствовать, и пошло бы у нас быстрее.

– Хух, сейчас, дай голову эту проклятую склеить, – с этими словами приземистый тип с приплюснутым лицом и почти наголо выбритой головой – оперуполномоченный уголовного розыска – вышел из комнаты в прихожую, в три тяжёлых шага достиг кухни и сунулся в дверной проём. Он скосил страдальческий взгляд на жильцов, потоптался на пороге, бесцеремонно оглядывая кухонные полки и, наконец, спросил с обезоруживающим нахальством. – А есть кофе?

Майя впялила в него убийственный взгляд, который был немедленно и безболезненно отражён его стеклянной, бессовестной роговицей. Майя глянула на маму, которая сидела на табуретке против неё, опёршись локтями о стол и опустив лоб в ладони. Глаза её были закрыты, она глубоко и ритмично дышала. На прозвучавший вопрос она не отреагировала – даже не шелохнулась. Майя вновь посмотрела на опера, который, пошатываясь, обнадёженно шарил взглядом по кухне.

– Кофеёк нельзя выпить? – повторил он, невинно взглянув на Майю.

– Кофе нет, – безжалостно констатировала Майя.

– Что за дом, куда мы попали, – схватился за голову опер. – Я в шоке. Хотя бы воды!

– Открой кран и выпей, – сказала Майя.

– А что, очищенной нет воды? Ну, чай-то есть у вас?

– Обойдёшься, – сказала Майя.

– Вы нелюди, – покачал головой опер. – Не-лю-ди.

Мама вскинула голову и с ненавистью воззрилась на опера. Её губы задрожали, словно подготавливая выход гневной тирады.

– Найди в верхнем ящике «Алка-зельтцер», – сжалилась Майя. – Слева в глубине. И возьми воду из-под крана. Ничего тебе не будет.

Опер ринулся к ящику, выдвинул его и стал энергично рыться внутри, пока не обнаружил коробку, потом за три секунды наполнил стакан, растворил и выпил таблетку.

– Ой, спасибо, – закатывая глаза в предвкушении облегчения, выдохнул он. – Беру свои слова назад – по поводу того, что вы нелюди.

– Вам виднее, – с угрозой сказала Майя.

– А то, – ухмыльнулся опер.

– Рыбак рыбака видит издалека.

Опер раздразнённо прищёлкнул языком:

– Борзая, ай, борзая…

– Что там такое? – выглядывая в прихожую, нервно спросил следователь. Это был тоже невысокий, тоже коротко стриженный и невероятно худой человек. Лицо у него было серого цвета.

– Всё под контролем, – с косой ухмылкой обернувшись к Майе, ответил опер, ввалился в комнату и громогласно вопросил. – Как успехи? Что-то интересное нашлось?

– Туфта, – глухо ответил следователь.

– А ты реально думаешь что-то найти? – понизил голос опер.

Следователь неопределённо приподнял брови.

– Хрен его знает, – шепнул он, чтобы не услышал никто, кроме опера. – Никто ничего не сказал. Шеф должен звонить через два часа. Если не позвонит, значит, я сам, когда буду закругляться, позвоню.

– Так ты хорошенечко ищи, на совесть, чтобы потом никаких вопросов.

– А я что делаю? – вскипел следователь. – А ты подключайся, Юра, как-то меня не прёт всю работу в одиночку делать.

– Давай-давай, пчёлка ты наша, поручай. Показывай, где смотрел, где не смотрел.

 

На столе и под столом лежали исторгнутые из него ящики с пожитками. Шкаф-купе был открыт, вещи на полках – свалены в кучу. Понятые сидели на диване, глядя в окно, и только изредка поворачивались и водили безучастными своими глазами по комнате. За час, в течение которого уже длился обыск, они не вымолвили ни слова. Они тесно прижались друг к другу, оставив избыток места на диване, которым и воспользовался опер.

Следователь работал в основном стоя, изредка – когда необходимо было пролистать обнаруженный альбом или просмотреть содержимое папки – присаживался на заимствованный в кухне табурет. Пару раз он невольно углублялся в фотографии и личные письма, но, опомнившись на самом неинтересном месте, отставлял не относящийся к делу предмет и принимался за следующий. У него под рукой лежал его рабочий блокнот, куда он время от времени вносил краткие записи. Переходя от ящика к ящику и от полки к полке, он запускал руки в их глубины и одним резким махом, будто его раздражал безупречный порядок, подбрасывал всё содержимое. Он совершал загадочные манипуляции руками в гуще обследуемого скарба, и каждую секунду казалось, что всё сейчас повалится на пол, но он проворно заталкивал вывернутое наизнанку тряпьё обратно на полку, и если и упускал иную вещь, то подхватывал её буквально на лету. Опер с кислой миной шатался по комнате от одного поискового фронта к другому, выбирая, откуда начать вносить в процесс конструктивную лепту.

– Слава, ты эти папки, что – смотрел уже? – вяло порывшись в ящике, что лежал на столе, спросил Юра.

– Поверхностно, можешь ещё раз посмотреть.

Юра снял верхушку содержимого ящика, затем прыжком поместился на диван, шумно охнув, бухнул рядом с собой стопку конвертов, тетрадей и журналов и принялся неторопливо их перебирать под звучные, неопределённого смысла междометия.

– Только не зацикливайся, – попросил следователь. – Мне не улыбается до вечера здесь просидеть. Я уже жрать хочу, а ещё минимум два часа.

– Так скажи, – Юра махнул головой. – Может, найдут чего.

Славик машинально зыркнул в сторону кухни, потом мрачно, с улавливаемой неприязнью – на опера и буркнул что-то в духе «обойдусь».

Пять минут спустя Юра зевнул, швырнул бумаги обратно в ящик и со скучающим видом вышел в прихожую. По обе стороны двери на прямых, расставленных на ширину плеч ногах дежурили двое молодцев в масках – бойцы спецподразделения «Сокол».

– Не устали, пацаны? – жалостливо спросил у них опер.

Тот, что стоял справа, признательно ухмыльнулся и молодым, тонким голосом ответил, что нормально.

– И табуреток на вас не хватило, да? – опер заглянул в кухню, где сидели, не изменив своих поз, жильцы. Он обратился сразу к Майе. – А что – нету больше, на чём присесть – а то ребятки устали?

Майя мстительно сверкнула глазами и, демонстративно игнорируя вопрос, отвернулась к окну. Опер со свойственной ему бесцеремонностью заглянул для верности под стол – не припрятаны ли там свободные табуретки – и, повернувшись к спецназовцам, развёл руками.

– Если устанете, садитесь прямо на пол. Серьёзно говорю, это ещё надолго, – подразумевая обыск, предупредил опер. – Задолбётесь стоять. Садитесь на задницы, пока я не передумал.

Бойцы переглянулись. Правый ответил за двоих:

– Пока нормально. Мы постоим.

Опер засопел и, собравшись уже вернуться в комнату, провозгласил, чтобы его слышали в кухне:

– Кстати, спасибо за «Алка-зельтцер». Я прямо ожил.

 

Майя посмотрела на маму. Она уже с час сидела, уткнувшись лицом в ладони, и только изредка сотрясалась от собственных мыслей и потирала пальцами сухой лоб. То, что происходило в её квартире, оказалось выше её сил, поэтому она предпочла удалиться в себя. Она не реагировала на обращения, и даже когда её потом попросили подписать протокол выемки, она безмолвно передвинула бумагу Майе, и та поставила собственную подпись вместо маминой.

Майя томилась от никотинового голода и подумывала выйти на балкон и выкурить сигарету – она знала, что мама не сдвинется с места; но как бы она объяснила маме свою отлучку, и как бы ей удалось так скоро скрыть запах дыма – мама непременно догадалась бы обо всём, если бы Майя рискнула. Эта мысль, усугублённая пониманием, что обыск и все формальности займут ещё несколько часов, не оставляла Майю в покое.

Мама неожиданно повернула голову и, продолжая поддерживать её руками, с безнадёжным видом посмотрела в окно. Майе стало жаль её. Она понимала чувства, владеющие ею в эту секунду: задавленное беспомощностью, кастрированное негодование, замкнутая в клетке, обречённая на самоубийство ярость, и ощущение нереальности происходящего, немного маскирующее, как пудра, насыпанная на угри, безобразие действительности. Возможно, в отдельные мгновения она утешалась ощущением себя героиней сериала, ибо в наш мирный век столь возмутительная для большинства законопослушных граждан выходка бытия, как визит в квартиру ментов с обыском (со свойственной ему грубостью и цинизмом) представляется почти неправдоподобной.

Майя прибыла чуть больше часа назад по её звонку. Мамин голос звучал по телефону истерически-спокойно – негромко, внятно, с лёгкой одышкой: «Майя, приезжай немедленно. Бросай всё. Больше не могу говорить». Холодея от предположений о случившемся, Майя пренебрегла чисткой зубов, вытащила из корзины для стирки брошенный туда накануне сарафан (остальная одежда нуждалась в глажке), вынеслась из квартиры, поймала попутку и через пятнадцать минут была у дверей маминой квартиры. За эти пятнадцать минут она успела почувствовать растущую на нервной почве температуру и мысленно попрощаться с дедом (правда, не успела оценить непоследовательность маминого требования ехать именно к ней, если бы несчастье и правда приключилось с дедом). Катастрофу с мамой Майя не предполагала, потому что голос её хоть и был искажён тревогой, но не показался умирающим. Подозревать что-то с Колей Майя не могла, поскольку сама была лучше осведомлена о его делах, чем мама. Больше ничьё здоровье не могло вызвать у Майи – и мама это знала – такого волнения, чтобы бросить всё и примчаться немедленно.

Дверь оказалась открыта, а в квартире хозяйничали двое посторонних мужчин, на все вопросы Майи ткнувшие её носом в постановление суда о проведении обыска в квартире, где прописан Николай Игнатов. Они избегали разъяснять, что намереваются найти, и бесились, когда Майя, остервенев при виде маминого состояния, обзывала их шестёрками Держигоры. Её попытались не впустить в квартиру, мотивируя тем, что она мешает следственным действиям. Не на шутку рассерженный следователь, брызгая слюной, орал, чтобы её немедленно выпихнули из квартиры. Оперуполномоченный, перебивая его, вещал, что они пришли по-людски, но если они обе с мамашей такие дуры, то можно и что – обидеться, и провести процедуру «как положено» – так, чтобы она хорошо запомнилась жильцам. Амбалы в масках хватали её за руки и пытались выставить за дверь. Майя оглушительно визжала, вызывая любопытные попытки отдельных соседей вмешаться в конфликт, которые, впрочем, прекращались, стоило им увидеть двух вооружённых бугаёв. Когда спецназовцы, держась за автоматы, стали оттеснять Майю к двери, мама прижалась к стене и схватилась за сердце.

– Ей плохо, – в ужасе вскрикнула Майя. – Вызовите скорую, вы что, не видите, ей плохо.

Мама протестующее подняла руку и безмолвно открыла рот.

– Вы обе успокойтесь, – примирительно посоветовал оперуполномоченный. – Давайте вот сядьте и успокойтесь. Успокойте свою маму. Вы так орёте, как будто вас режут. Подумаешь, обыск. Давайте, садитесь на стульчики и успокаивайтесь.

Следователь недовольно ворчал, упрекая опера в потакании истеричке.

– Выкинуть её на хер отсюда, чтобы я её не слышал.

Однако в скором времени крики стихли, все будто утомились от тяжёлой работы. Правоохранители скрылись в комнате и продолжали обыск. Майя шагала по кухне. Бледная мама стояла в дверном проёме и смотрела, как следовательские ботинки пинают вылизанный паркет, как свиньи-понятые, не потрудившиеся разуться, неуклюже двигая ногами, задевают диван и ещё ароматное после стирки покрывало на нём. Она вздрагивала всякий раз, когда опер лапал зеркальную дверцу шкафа, которую она каждую субботу выдраивала бесфосфатным средством для мытья стёкол.

Майя знала, что мамино сердце обливается кровью из-за того, что шарпают её одежду и роняют на пол тщательно выглаженное, аккуратно разложенное по полкам бельё. Знала, что мама воспринимает этот беспардонный, нелепый переполох не просто как обременительную сутолоку, доставляющую ей беспокойство и сулящую хлопоты, а как бездумное, бесцельное и мучительное надругательство над основами её мировосприятия, террористический акт против управляемой ею монархии комфорта, чистоты и уюта. И если бы у этого кошмара был другой источник, то последствия были бы самыми крупномасштабными, например, она наверняка развелась бы с Колей (если допустить, что этот бедлам устроил он) или вышвырнула бы на улицу подаренного щенка (к примеру, ей попался бы буйный или нечистоплотный зверь).

 

Майя отвела её в кухню. Маму трусило, её затравленный взгляд рывками перемещался с одного предмета на другой. Майя усадила её на табуретку и сделала чай.

– Мы всё сожжём, потом сразу же всё сожжём, – твердила заикающимся шёпотом мама. – Я куплю всё новое. Пусть у меня будет только одно платье. И одни джинсы. – Она надавила рукой на грудь, словно стараясь таким образом унять боль в трахее.

– Мама, держи себя в руках, – властно шептала Майя. – Мы всё выстираем, вытрусим и вытрем. Мы всё уберём. Я знаю женщину – уборщицу – она очень добросовестная. За несколько часов мы вместе всё уберём.

Маму била дрожь, она не отнимала рук от сердца.

– Мама, пожалуйста, не убивайся ты так. Нужно будет просто провести уборку, и всё. Не нужно из-за этого доводить себя до гипертонического криза. Скоро всё кончится.

– За что нам это? – с надрывом вопросила мама. – Какое они имеют право?

– Никакого, – подтвердила Майя.

– Да их убить мало, – сказала мама, искажая лицо ненавистью. – Это же нелюди.

– Нелюди, – заворожённо повторила Майя.

– И у них же есть жёны, – с изумлением проговорила мама и, заскрежетав зубами, добавила. – Да таких сук надо стерилизовать, чтобы они не плодили им выродков. Их клеймить надо, чтобы все видели, кто они такие и кто их мужья, – мама разжала кулаки, и из её глаз хлынула новая порция жгучих, ядовитых слёз ненависти.

– Мама, это их работа. И у них своя правда, – поразмыслив, заметила Майя.

– Ты их оправдываешь? – мама зверски глянула на неё.

– Я… Вот скажи, если бы у тебя была возможность уничтожить их. Их самих, их жён, их детей. Абсолютно безнаказанно. Ты бы это сделала? Кого бы ты уничтожила? Всех? Или выборочно?

Мама округлила глаза.

– Ты издеваешься надо мной?

– Я совершенно серьёзно, – увлечённо возразила Майя. – Ты бы убила этих ублюдков, если бы знала, что тебе за это ничего не будет? Что бы ты с ними сделала?

Мама озадаченно моргнула, прекратив, наконец, трястись от негодования.

– Так убила бы? – напирала Майя. – Может, как-то иначе расправилась бы с ними? Ну?

– Я не знаю, – угрюмо изрекла мама. – Я знаю только, что это – результат твоих действий. Ты пытаешься склеить разбитую вазу – только душу бередишь и мне, и себе, и ему. Чего ты добивалась? Вот чего добилась! Думаешь, я не понимаю, что это они в отместку за то, что ты дала ход делу. Это из-за этого, ответь, Майя?

– Вот видишь, ты грозилась стерилизовать их сук, чтобы не плодили им выродков, – с полоумной усмешкой напомнила Майя. – Очень гуманная мера. Но когда всерьёз задумалась, ты засомневалась. Почему?

Мама заелозила ладонями по лицу, потом развела руки к вискам, натягивая кожу вокруг глаз.

– Чего ты хочешь от меня? – нехотя отозвалась она. – Зачем ты мучаешь меня?

– Слабость духа? – сама себя спросила Майя. – Трусость? Это нас останавливает? Ну что? Что вдруг мешает?

– Жалость, – с досадой сказала мама. – Жалко их, сволочей, когда представляешь, как они беспомощно дрыгаются. Вот взять бы, приставить ему пистолет к виску – он же всё на свете сделает – что ни потребуй. Скажет, подпишет, отдаст тебе всё-всё-всё. А через минуту, когда ты его отпустишь, он тебя ударом по башке пришьёт.

– А чем это хуже, чем собраться убить его, потому что он подонок, а через минуту отпустить его, потому что кишка тонка? – спросила Майя.

– Потому что ты проявляешь великодушие, а он – подлость, – мама раздражённо повысила голос.

– Великодушие? – язвительно переспросила Майя. – Какая прелесть! А почему же у тебя от проявленного великодушия такой противненький осадочек? – Майя вдруг особенно остро ощутила желание закурить. – Коля сидит в тюрьме, потому что все мы – трусливая шушера. Никто не верит, что можно чего-то добиться. Все берут деньги и умывают руки. О чём это говорит? О том, что эти прогнозисты, воображая себя на месте тех, от кого всё зависит, не допускают, что сами поступили бы по-другому. И ты тоже – вместо того, чтобы молча вытерпеть этот обыск, тут же уличаешь меня в неудаче. Да – это результат того, что я делала.

– Ну и кому нужна эта война? – перебила мама, отнимая руки от лица. – Кому нужна эта война, если она только усугубляет положение?

– Это результат правильных действий, понимаешь ты? Это неправильный результат, я это признаю, но что мне делать, если я не могу правильными действиями добиться правильного результата? Сидеть и гнить от ненависти к этим дешевкам, которые, откровенно говоря, не причинили нам столько зла, чтобы заслужить твои страшные проклятия? Они просто трусливая шушера, которая со своей точки зрения ничем не хуже нас с тобой. Мама, ведь они просто люди с целями и задачами.

– Они нелюди… – процедила мама.

– Может, и нелюди, – Майя рассеянно прикусила костяшку пальца. – Я не знаю. Только почему-то я их не ненавижу. Ещё час назад – когда пришла – ненавидела. А теперь – вроде и повод есть, а я не чувствую ненависти. Даже пытаюсь себя накрутить, на тебя смотрю – и жутко мне. А ненависти нет.

 

В кухню заглянул опер и почти приветливо взмахнул головой.

– Ну как вы тут? – спросил он. – Не скучаете? Может, телек хотите посмотреть?

Майя отвернулась от него без ответа.

– А я включу, не возражаете? – продолжал опер. – А то скука. Понятые скоро заснут. Слава, я телек включу, пока ты протоколируешь.

– А без телека никак нельзя? – запротестовал следователь.

Юра уже включил телевизор и с блаженствующим видом рухнул на диван.

– Слава, телек – это панацея от всех бед, даже от похмелья. Я звук негромко сделаю. Серьёзно, ты когда-нибудь задумывался о роли телевидения в борьбе с организованной преступностью? – самодовольно потирая живот, спросил Юра. – Причём, на стадии предупреждения! А ведь эффективных способов предупреждения преступности раз, два и обчёлся. Я когда… четвёртый, кажется, курс кончал, писал курсовую работу по криминологии. На тему предупреждения преступности. Так я накатал курсовую – вся кафедра рты раскрыла. Про телек. Серьёзно. Вот вникни: всегда была проблема организации досуга народонаселения – так? Ты вспомни хотя бы, как наши «товарищи» изощрялись с добровольной общественной деятельностью ради коллективного блага – лишь бы не обременять пролетариев свободным временем. Потому что пролетарий – он что? Ему ваше марксовское «всестороннее развитие свободной личности» до первого кабака или до первого кулака. Чем больше у пролетария свободного времени, тем страшнее с ним жить по соседству. А сегодня народ в свободное время что – перед телеком сидит. Тогда, ты помнишь, телек купить – это какое событие. А сегодня у последнего алкаша в хате телевизор имеется. Раньше бы он накатил, перевозбудился и что? Пошёл бы на улицу приключения искать. И назавтра у нас – что? Труп непокладистого собутыльника. А так он себе щёлк – и готово приключение. Далеко ходить не надо. Человеку же требуется эмоции выпустить. Пожалуйста, – изволь ненавидеть персонаж мыльной оперы – это же, согласись, безобиднее, чем своего соседа по тамбуру. Потом телешоу. Выбирай героя и критикуй до потери пульса – это же безопаснее, чем на живого шефа баллоны катить. Не подходит – включай политиков, поливай их грязью с головы до ног. Надоело – переключай, злорадствуй по поводу того, что богатые тоже плачут. Всех тебе дадут – кого любить, кому завидовать, против кого интриги плести, кого матюкать. Это же… бом-без-но, – воодушевлённо вещал опер. – А человек-то любой – агрессор. Ага. В человеке негативной энергии в десять раз больше, чем позитивной. При наличии свободного времени каждый второй потенциально опасен для окружающих. Нет, я бы изобретателю телевизора дал медаль «за гуманизм» или даже «за отличие в охране общественного порядка».

– Я бы тебе дал медаль… за отличие, если бы ты помолчал, – проворчал Славик. Он сидел за столом, широко расставив ноги, и заполнял бланк протокола выемки. – Было лучше, когда у тебя башка болела.

– Я молчу, – примирительно поднял руку Юра и переключил внимание на новостной репортаж.

Молодая дикторша с участливым взглядом и гладко зачёсанными волосами вещала о пожаре в детском онкологическом диспансере, который уничтожил банк крови и медикаменты стоимостью несколько десятков тысяч долларов, закупленные на средства спонсоров. «Прокуратура возбудила уголовное дело по факту служебной халатности, – заключила дикторша. – А тем временем уже отправился на небеса маленький ангел – один из пациентов диспансера, накануне перенесший химиотерапию и нуждавшийся в срочном переливании крови для поднятия гемоглобина. Двое малышей находятся в критическом состоянии в ожидании химиотерапии – им срочно требуются дорогостоящие препараты. Их родители обращаются ко всем неравнодушным с мольбой о помощи в приобретении и доставке в клинику необходимых лекарств. Связаться с родителями можно по телефонам, которые вы видите на экране. Реквизиты счёта для перечисления благотворительных платежей также доступны на сайте нашего телеканала в рубрике «Они нуждаются в помощи». Премьер-министр заявил, что государство сделает всё возможное, чтобы помочь детям, а также заверил, что расследование данного дела будет проводиться под его личным контролем».

Майя услышала из кухни, как присвистнул опер.

– Слыхал? Жесть. Вот это пацаны попали. Ты представь, какую им плешь проест местный прокурор?

– Какой ты сострадательный, твою мать, – язвительно проскрежетал Славик. – Мог бы о своей плеши думать. И о своём прокуроре.

– А у меня прокурора нет, – весело отозвался Юра. – Это у тебя прокурор, а мне что?

– Детей жалко, – вдруг проблеял один их понятых. – За что им, ангелам, такое мучение? Как же их Бог не сберёг?

– А потому что Бог тут ни при чём, – воскликнул Юра. Его глаза жадно загорелись в приступе дискуссионного голода. – Это всё земля. Ангелам не место на земле, потому что они родились в небе. Вот она, как и полагается мачехе, притесняет их всячески, обрушивает на них всевозможные несчастья и в конце концов выдворяет в страну происхождения. Ты разве не замечал, как несладко у нас ангелам живётся? Земля она что – как ни идёт в обход хозяйства, где ангелов приметит – не удержится, хоть парочку со свету сживёт. Ангелы – они как зайцы в поезде: либо сиди тише воды, ниже травы, авось, не заметят; либо с дверей глаз не своди, чтобы – как только контролёр войдёт – дёру дать. Ну, или изволь по-человечески. Ага. Чтобы выжить на земле, требуется иметь что-то звериное. Повесить на запястье браслетик, чтобы земля, проходя, видела: ага, наш клиент, проживает по программе «всё включено», – тут оперуполномоченный самодовольно воззрился на следователя.

Тот уже не писал протокол. Он был в бешенстве.

– Слушай, я тут твоё имя забыл в протоколе указать, ты не обидишься? – процедил следователь.

– Харэ гнать, – кашлянул Юра.

– Прошу, – следователь встал и поклонился. – У тебя есть шанс собственноручно исправить мои ошибки.

Опер, кряхтя, перебрался за стол.

– Занудный ты человек, Вячеслав Владимирович, – ухмыльнулся он, склоняясь над протоколом.

Следователь повернулся к нему спиной и назидательно закивал.

– Знаешь, Юра, у меня уже палец не болит, – мстительно пробормотал он.

– Что-что? – нахмурился опер.

– Работай, работай, – откликнулся следователь.

 

Ближе к часу дня Майя пробежала глазами протокол.

– А какое отношение к делу имеют конспект лекций по механике и «Справочник охотника»? – со злобной иронией поинтересовалась она у следователя.

– Девушка, вы когда будете работать следователем – тогда будете задавать вопросы. Вы их сегодня столько задали, что я начинаю путаться, кто есть кто, – в предвкушении коды следователь явно расслабился и грубил чисто ради проформы.

– Майя, что они забирают? – с беспокойством спросила мама.

– Не переживай, ничего важного, – Майя расписалась в протоколе. – Немного макулатуры в качестве гуманитарной помощи уголовному розыску.

Понятые уже курили на площадке между этажами. Бойцы спецназа стали истуканами возле лифта. Следователь собирал вещи, а опер придерживал дверь.

Мама закрылась в комнате. Майя бродила по кухне, дожидаясь, когда чужие покинут квартиру. На подоконнике завибрировал смартфон. Звонил Яша Кегель.

– Ну что у вас? На каком всё этапе? – спросил он.

Майя позвонила Кегелю, когда конфликт с правоохранителями зашёл в тупик. Услышав, что им с мамой предъявлено судебное постановление, он убедил её не препятствовать следователю, набраться терпения и переждать неприятную процедуру, он обещал, что поможет им выйти из ситуации с наименьшими потерями.

– Уже уходят, – сообщила Майя.

– Что-то ценное уносят? Протокол давали?

– Кучу хлама. Самое значительное – инструкцию к Колиной машине. Протокол подписали.

– Угу. Как вы вообще?

– Терпимо.

– Самое неприятное уже позади – надеюсь, вас это утешит. И, Майя, пользуясь случаем, я хотел бы договориться о встрече, чтобы подвести итог нашим делам.

– Обязательно. Желательно, не позже понедельника.

– В понедельник я уезжаю в командировку. Что, если мы встретимся сегодня? Я понимаю, выходной день…

– Отлично, так даже лучше.

Выпроводив следователя, Майя открыла дверь в комнату. Мама энергично, как заведённая, вытаскивала из шкафа одну за другой все вещи, встряхивала их и бросала в корзину для стирки.

– Мама, – простонала Майя. – Ну не нужно всё… Они же не запачкали их.

Мама не отреагировала. Майя вышла на середину комнаты и обвела её оценивающим взглядом.

– Короче, не так уж сильно они напачкали. Сейчас пропылесосим, помоем пол, и всё будет блестеть. А бельё вытруси и сложи обратно в шкаф. Оно же чистое, мама! Давай всё протрём с моющим средством и пойдём обедать в ваш ресторанчик – пусть пока выветривается.

 

За два часа они управились. Майя подула на грудь, замирая перед экраном – там старая добрая Тони Брекстон, щедро усеянная алыми розами, пела что-то про испанскую гитару. Когда клип сменился псевдосюрреалистической туфтой, Майя поймала себя на мысли, что последние полтора часа её почти не тянет курить. И вообще вся уборка прошла на одном дыхании. Когда она, выходя в ванную, чтобы сполоснуть тряпку, пересекалась с мамой, ей показалось, что и той уборка пошла на пользу – она выглядела приободрённой.

– Я чищу картошку, – сказала мама, ставя на место швабру. – Можешь выйти за сосисками – в нашем магазине есть.

– Мама, какая картошка! Мы же договорились: переодевайся, мы пообедаем в ресторане.

– Да какой ресторан! – в сердцах воскликнула мама. – Не хочу я!

– Тогда я закажу пиццу, – заупрямилась Майя. – Или суши. Точно, я сейчас позвоню и закажу суши. И спущусь в магазин, возьму чего-нибудь. Вина или вермута. А ты сядь на диван и расслабься. Они привезут через сорок минут. Мама… Мама! Я не хочу, я не буду картошку, я тебя предупреждаю! Подожди, подожди, я должна ответить по работе… – Майя поднесла к уху смартфон. – Да, Боря? Что случилось?

– Майя? – голос в трубке помедлил. – Это Боря. Майя, извини, что беспокою в выходной день, я хотел предупредить тебя: я в больнице. У меня случился приступ… поджелудочной железы. Меня забрала скорая.

– О господи, – выдохнула Майя, отмечая про себя, как слабо звучит его голос.

– Я хотел предупредить, что в понедельник меня не будет…

– Конечно.

– Мне стало плохо вчера вечером. Я как раз вернулся на работу доделать тот срочный договор, что ты просила, ну, который клиент ждёт утром в понедельник.

Майя припомнила, что вчера днём Боря, по своему обыкновению сославшись на чрезвычайные личные обстоятельства, отпросился на час-полтора с работы. Помня, что час-полтора в Бориной интерпретации обращаются тремя, а то и четырьмя часами, Майя не возражала при условии, что он уже закончил срочный договор, который она доверила ему днём раньше. Боря промямлил, что работа на завершающей стадии, и поклялся, что закончит договор до понедельника, даже если ему придётся работать в выходные. Поймав Борю на этом слове, Майя скрепя сердце дала ему зелёный свет.

– Да, – сказала Майя, прерывая затянувшееся Борино молчание.

– Я так и не успел его закончить вчера. Я только сделал чай, сел за договор, и тут меня схватило. Я хотел предупредить тебя заранее, потому что… видимо… тебе придётся… я вынужден буду просить тебя закончить его, так как я не известно, когда отсюда выйду. Я просил, чтобы мне принесли ноутбук, я бы попытался доделать его здесь, но они запрещают это… в реанимации, а я должен остаться здесь минимум три дня после операции.

– После операции? Ты в реанимации? Всё настолько серьёзно? – не верила своим ушам Майя.

– Вчера вечером меня прооперировали… – прокашлявшись, сообщил Боря. Он усердно избегал жалобных интонаций. – Врач сказал, если бы ещё немного позже, меня могли вообще не спасти.

– С ума сойти! Что же у тебя такое было? И какие теперь прогнозы? Операция успешно прошла?

– Острый панкреатит. Сейчас вроде бы опасность для жизни миновала. Но на сколько недель затянется лечение – неизвестно. Кушать ничего нельзя минимум три дня, а потом диета. Полгода, а то и год. И это лучший исход – если не будет никаких осложнений, – Боря говорил вяло, с придыханием и длинными паузами. – Короче, я пока… в прострации…

– Может, тебе нужна какая-то помощь? – опомнилась Майя.

– Нет-нет! – Боря захлебнулся кашлем. Откашлявшись, он робко уточнил. – Так ты закончишь договор?

– Да, не беспокойся, – ответила Майя. – Хорошо, что ты заранее предупредил.

– Спасибо тебе. Чтобы ты не ехала на работу – он в моей почте сохранён, пароль ты знаешь – я его с прошлого раза не менял, – Боря на несколько секунд умолк. – Наверное, надо будет в понедельник сообщить шефу… Я тогда позвоню уже после начала рабочего дня…

– Я обо всём сообщу шефу сама, если тебя это устраивает. А ты выздоравливай.

– Спасибо тебе, Майя, – Борин голос немного окреп. – Спасибо. Извини, что подвёл тебя с этим договором…

– Ничего, – глухо ответила Майя. – Выздоравливай.

– Спасибо.

Закончив разговор, Майя задумчиво застыла у окна.

– Ты уже заказала, что ты там хочешь? – спросила мама, заходя в кухню.

– Ой, нет, сейчас, – спохватилась Майя, набрала номер доставки и озвучила заказ.

– С кем ты говорила? – поинтересовалась мама.

– С Борей – коллегой моим. Он попал в больницу с острым панкреатитом. Вчера вечером ему сделали операцию, представляешь? Сказали, что был на грани жизни и смерти. Двадцать девять лет.

– Боря – это тот, что вечно отпрашивается? – уточнила мама.

– Да-а, – растерянно кивнула Майя. Она не помнила, что рассказывала ей об этом.

– Вот и договорился.        

– В смысле?

– Ты же сама говорила, что он вечно изобретал предлоги, чтобы отпроситься. То одно у него болит, то другое. Вот и доигрался со своими мнимыми болезнями, – строго заметила мама. – С такими вещами шутить нельзя.

– Ты права, – согласилась Майя и озвучила внезапную мысль. – Наверное, надо его проведать.

– Зачем? – изумилась мама.

– Всё-таки он мой коллега. Так было бы… логично.

– Ну, проведай, – мама недоумённо ухмыльнулась и, помолчав, добавила. – Жалко тебе его стало, я смотрю?

 

Майя выскочила из парадной, завернула за угол дома и жадно закурила. Выпущенный дым первой затяжки лопнул сковывающую её нервозность, и Майя расслабилась. Воспоминание об обыске почти не вызывало неприятных эмоций. Идея о том, чтобы навестить Борю, показалась неуместной. Майя вспомнила, что в реанимационное отделение не пускают посетителей. Да и с какой стати ей, постороннему человеку, приходить к нему ровно в день после операции. Возможно, потом, когда его переведут в общую палату, это будет более кстати.

Майя с удовлетворением растоптала окурок и тут же достала новую сигарету, впрочем, после трёх затяжек почувствовав пресыщение, затушила и эту, разжевала мятную жвачку и направилась в ларёк за выпивкой и закусками.

А ведь Боря получил по заслугам. Мама права. Он недобросовестный человек. Хуже того, он беспрестанно врал. Он врал о своём здоровье – это самый беспринципный и дерзкий предмет обмана. Врать на тему здоровья может только законченный – самоуверенный, потакающий своему обману и убеждённый в безнаказанности – лжец, который действует не от безвыходности, а целенаправленно использует ложь как средство достижения цели. Такой обман нестерпим. Негодование – естественная реакция на него. Так что же удивительного в ожидании того момента, когда ложь обернётся против лгуна, что же странного в удовлетворении тем, что он получает по заслугам.

Злорадство, торжество, смирение – всё уместно, когда чужая судьба доказывает чужие ошибки. Как просто принять чужую ошибку на примере чужой судьбы, как легко жить убеждением, что – несмотря на жестокость – чужая судьба справедлива.

Когда у человека случается беда, кто-то по соседству озадачивается поиском причин: пошерстит биографию, расспросит осведомлённых, и наткнётся на какой-нибудь эпизод, чтобы можно было заключить: вот ведь, оказывается, был такой фактик, чего же удивляться, лихо само собой напрашивалось. Будет искать, пока не убедится, что всё закономерно, – до той поры не успокоится. А если уж совсем не будет надежды обосновать, утешится тем, что были, дескать, в жизни тайные неоплаченные заслуги – вот и оплата подоспела.

А Борис-то договорился, заметила мама, женщина в целом сердобольная и сентиментальная, едва услышав о приключившемся. Она могла бы посетовать, откуда такие болезни в молодом возрасте, или поинтересоваться, как обойдётся Майя без своего помощника, но её мысль взяла строго определённое направление.

И ведь в её резюме не было злорадства, а лишь холодная, почти беспристрастная констатация свершившегося неизбежного – с таким же видом она могла воспринять новость о смерти самого старого человека в городе: мол, очень примечательно, конечно, что он был самым старым в городе, но рано или поздно умирают все.

А сама Майя? Разве не её собственной первой неконтролируемой мыслью было: вот и случилось, вот лишнее доказательство, что нельзя шутить на тему здоровья. И волнительное предвкушение: теперь-то он поймёт, что всякая ложь имеет свою цену, и рассчитывать, что, когда ты врёшь, будто у тебя высокая температура, то тебя – самое худшее – скосит простуда, а если гром не разразил тебя в ту же секунду, то завтра тебе уже ничто не угрожает, – весьма недальновидно. Ан нет, бывает и так, что ложь накапливается и накапливается, и в один роковой момент раз – и приступ панкреатита, и больничный режим, и уйма средств на лечение, и лето без шашлыка и водки.

 

Майя вошла в палату и остановилась у койки. Когда Боря открыл глаза, она подняла руку в знак приветствия. В Борином взгляде выразилось беспокойство.

– Майя? – он заёрзал и попытался подтянуться. – Что-нибудь случилось? – он терялся в догадках о причинах её визита, как вдруг мысль, что она пришла проверить, говорит ли он правду, поразила его до глубины души, и во взгляде его проступило оскорблённое достоинство. – А как тебя впустили?

– Я ехала от мамы, проезжала мимо и решила зайти. Я в шоке из-за того, что с тобой произошло, – Майя без приглашения присела на краю его кровати. – Я тут не помешаю тебе? Ты не дёргайся, лежи как тебе удобно. Я на одну минуту. Как ты теперь себя чувствуешь? Что врачи говорят? Появились какие-то новости после нашего разговора?

– Нужно выдержать три дня после операции, тогда можно делать выводы. Пока моё состояние удовлетворительное, но до истечения трёх дней никто не даёт гарантий, что всё будет в порядке, – Боря, видимо, внутренне отклонил мысль, будто Майя пришла убедиться, что он не солгал, но тревожная настороженность не сходила с его лица. – Как же тебя всё-таки пустили?

– А я сама вошла – никто ничего не спросил, – пожала плечами Майя. – У тебя что-то болит?

– Всё болит, – признался Боря, пристально глядя на неё. Ворочал языком он с большим трудом. – Состояние – врагу не пожелаешь. Как будто из меня мясо вырезали и напихали вату. Я раньше думал, что самое галимое состояние – это похмелье, – Боря выдавил из себя смешок. – Но больше всего угнетает неопределённость. Чуть закололо – уже кажется: всё, осложнение – перитонит. Всё время чудится температура – я её меряю каждый час. – Разговор стоил Боре больших усилий, он сполз на подушку и делал длинные паузы между фразами.

Майя вдруг сообразила, что её присутствие причиняет ему муку. Она встала.

– Измотала я тебя. Я, наоборот, хотела поддержать тебя. Вижу, что вышло к худшему. Я зайду попозже, когда ты поправишься, если не возражаешь.

– Конечно, мне будет очень приятно, – Боря вымученно улыбнулся.

– Когда тебя переведут в общую палату.

– Угу, – слабо промычал Боря.

– Выздоравливай. Если что-то нужно – звони. И, пожалуйста, не думай о плохом. Я уверенна, что врачи просто перестраховываются.

– Спасибо, – простонал Боря и, возведя полные боли глаза к потолку, выпалил с горечью. – Твои бы слова – да Богу в уши.

В реанимационную палату вошла медсестра. Увидев Майю, она опешила.

– Девушка… – только и смогла вымолвить она, в ужасе округлив глаза.

– Я ухожу, ухожу, – Майя проскользнула мимо медсестры, прошептав извинения.

– Вы его угробите, – прошипела медсестра вслед Майе и переключилась на Борю.

 

Майя шла к автобусной остановке, прикидывая, сколько денег у неё в сумке, и уступить ли прихоти взять такси или ехать в офис к Кегелю на маршрутке. Разъезды на арендованных машинах разбаловали её, и мысль о поездке в общественном транспорте претила ей. К счастью, в понедельник она должна была забрать из автомастерской Колин ниссан и, по его настоятельному указанию, окончательно распрощаться с пешеходным образом жизни. Пристыдив себя за изнеженность, Майя решила прогуляться несколько кварталов, чтобы там сесть на автобус, идущий более удобным маршрутом.

Борино лицо, каким она видела его полчаса назад, стояло у неё перед глазами. Массивный подбородок ещё больше выделился на фоне обострившихся скул. Глаза запали, брови и ресницы выцвели. Он стал уродлив до слёз, он больше не вселял омерзения – только жалость.

Впрочем, определение своих ощущений как жалости Майе не нравилось. Всё-таки жалость это что-то мягкое, вязкое, намазываемое на сердце, как сливочное масло на хлеб, и увлажняющее его. Её же чувство, напротив, сухое, даже шероховатое, – такое, что то и дело натыкаешься на какие-то заусеницы. Этими своими шероховатостями-заусеницами оно и доканывает. Зелёные стены палаты, облупившаяся краска, огромные окна с белыми ставнями – больница. Раз заусеница. Лампы накаливания, сиротливо торчащие из стен, свет, льющийся сквозь щель из коридора, храпящие белые груды на койках, в недосягаемой дали – за окном – подсвеченные фонарём листья тополя. Ночь в больнице. Два заусеница. Слабость, тщета, прострация, дыхание смерти. Три. Жизнь в несбыточных мечтах о простых, само собой разумеющихся для здорового человека радостях. Ещё заусеница. Уничтоженные медикаменты в онкодиспансере. Ошалелые матери-сироты, которых послезавтра ждёт зрелище, не вписывающееся ни в одну форму, не укладывающееся ни в один сюжет, – наголо выбритая детская голова на атласной подушке.

Майя не могла отделаться от этих навязчивых образов, подпитываемых и уплотняемых неотвязным чувством причастности. От него – Майя осознавала – происходила и одолевающая её смятенная тяжесть, и глубинная неудовлетворённость, и нечто сродни стыдливой досады. Как будто, не желай она этого, ничего бы не случилось.

Майя пропальпировала эмоции и вынуждена была признать, что если бы несчастье с Борей произошло помимо её воли, если бы она ни разу не пожелала Боре зла, она бы отреагировала на его болезнь отчуждённым состраданием на фоне беспристрастной покорности злому року, – чувством сродни тому, что мы испытываем, услышав о смерти знакомого, но не близкого нам человека. Но Майя терпеть не могла беспардонные Борины выходки и жаждала для него расплаты. Расплата пришла к Боре, а в Майиной комнате опустился потолок. Она чувствовала себя как человек, достигший цели, к которой стремился всеми средствами, но чьи ожидания эта цель полностью разочаровала. Хуже того, её преследовало ощущение, что достижение цели привело к необратимым последствиям, которые вышли из-под её контроля и далеко за пределы её замысла: последствиям, о которых она даже не знает, но связь которых со своей целью чувствует интуитивно.

Чувство вины, присмирённое в отношении Бори, дерзко выпячивалось в ответ на мысль о смерти детей, подстрекало воображение и, в конце концов, сводило Майю к тому, что: не желай она зла Боре – ничего бы не случилось и в онкодиспансере.

Ты живёшь, кольнуло оно, а они – умерли. Ты живёшь, а от ангелов земля избавляется.

 

В шесть вечера – назначенное время – Майя вошла в офис Яши Кегеля. Возвышающаяся над стойкой ресепшена секретарша приветливо улыбнулась ей.

– Яков Григорьевич у себя, уже ждёт вас, – почтительно сообщила она. – Я сделаю вам кофе?

– Да, спасибо. Вы предупредите его, что я уже здесь?

Дверь Яшиного кабинета открылась. Он стоял на пороге.

– У нас хорошая слышимость, – он галантно улыбнулся. – И весьма условный официоз. Проходите, пожалуйста, Майя. – Когда они уселись, Кегель ободрительно поджал губы и начал. – Час назад я подбил результаты по нашим делам. Не скажу, что они неудовлетворительны, но, увы, не столь ощутимы, как мне бы хотелось.

Майя слушала его с умеренным вниманием. По жалобам в судебную администрацию Кегель получил отписку, что проводится служебное расследование. Из прокуратуры пришёл ответ об отсутствии в действиях судьи признаков коррупции. По остальным обращениям, направленным по судебной вертикали и в несколько парламентских фракций, ответов пока не было, но никаких внутриведомственных колебаний они не произвели. Апелляционную жалобу на решение судьи Терешковой о приостановлении дела Николая Игнатова назначили через месяц. В этот срок Кегель намеревался собрать неоспоримые доказательства фальсификации болезни Артёма Держигоры.

– Судьям некуда будет деться, – с уверенностью заявил он. – Работа в этом направлении уже ведётся, и, я готов держать пари и положить на кон свою репутацию, Сергей Сергеевич здесь меня не переиграет. Хорошие новости я оставил на закуску. Я написал письмо лидерам политической силы, к которой принадлежит Сергей Держигора, и подробно изложил наше дело. К письму я приложил доказательства и упомянул, что подготовил публикацию для одного популярного издания. Это правда, Майя, я уже много лет сотрудничаю с главным редактором газеты «Городские известия». Он согласился опубликовать нашу историю в одном из ближайших выпусков. И вот, вчера я получил обстоятельный ответ, в котором мне обещают провести проверку и принять самые жёсткие меры в отношении Сергея Держигоры. Я сделал для вас копию – посмотрите на досуге. – Передавая бумагу, Кегель прочистил горло и продолжал: – Я не возлагаю больших надежд на эту проверку, но, как минимум, можно рассчитывать на внимание к процессу со стороны партийных коллег Держигоры, что, я надеюсь, несколько усмирит этого функционера. Теперь я смещаю усилия на подготовку к апелляции. – Кегель перевёл дух. Майя молчала. Он развёл руками. – Собственно, основное я изложил. Вроде бы ничего не забыл. Разве что вопросы…

– Мне всё понятно, – Майя улыбнулась.

– Вы сегодня необычно безразличны, – заметил Кегель.

– Яша, когда мы с вами встретились впервые, вы честно предупредили меня, что не можете дать позитивных прогнозов, – задумчиво глядя на него, проговорила Майя. – Тем не менее, вы делаете всё возможное – я это осознаю и ценю – но результаты мизерные. Возможно, нам удалось немного подразнить это семейство, но к освобождению Коли мы практически не приблизились. Я ни в коем случае не ставлю это вам в укор – наоборот, хочу ещё раз подчеркнуть, что благодарна за вашу прямоту и добросовестность и восхищаюсь вашей работой – вы делаете её с блеском. Яша, месяц назад, когда мы затеяли этот процесс, я была не настолько наивной, чтобы не подозревать, что он может кончиться чем-то подобным. Я не отрицаю, что это было для меня менее очевидно, чем для вас – человека, который ближе знаком с реалиями нашей… судебной системы, но я отдавала себе отчёт, что расходы и усилия могут оказаться напрасными. И, тем не менее, я должна была попробовать этот путь…

– Майя, вы простите, что я перебиваю… Вы рано собрались сдаваться! Всё не так уж безнадёжно, тем более, в свете письма от шефов Держигоры!

– Я и не собираюсь сдаваться. Но я склоняюсь к другим методам.

– Вас выбил из колеи этот обыск, я понимаю. Увы… Ответная реакция неизбежна… Наверное, я обязан сказать, что вы должны быть готовы и к продолжению ответной реакции.

– Меня не испугал обыск, – Майя покачала головой. – Даже наоборот, ответная реакция в какой-то мере подстёгивает. Меня гораздо больше задевает крах ожиданий, неоправданная надежда… Поэтому я в затруднении, Яша, мне нужен ваш совет.

Взгляд Кегеля качнулся в сторону и замер, он затарабанил по столу большими пальцами, очень скоро собрался с мыслями и посмотрел на Майю с меланхоличной усмешкой.

– Мой отец, кого я считаю одним из величайших юристов своего времени, в день, когда я получил адвокатское свидетельство, сказал мне: мы имеем права и несём обязанности, – Яша говорил сдержанным, деликатным тоном. – Сегодня всё готовится для тебя, а ты только пользуешься своими правами. Но завтра ты сам готовишь всё для другого, чтобы он полноценно распорядился своими правами. Вопрос в том, нравится ли тебе это. Стоят ли твои права того, чтобы постоянно платить за них? Или отказаться от них, к чёртовой матери?

– Что он имел в виду?

– Он имел в виду, что, прибегая к юриспруденции для реализации своих прав, человек приобретает долг. Это безличный долг, но его невозможно списать. И чем эффективнее работает правовой механизм, тем увесистей приобретённый долг. Иными словами, чем больше выигрываешь для своего интереса – тем больше должен чужому. Отец назвал эту максиму законом правового равновесия. Есть ещё одно правило, хотя, если вдуматься, это другая сторона того же самого: коль скоро право уже нарушено – полностью восстановить его невозможно. Хоть законодательство и стремится компенсировать абсолютно всё: и прямые убытки, и упущенную выгоду, и моральный ущерб, но на практике нельзя обойтись совершенно без потерь.

– Что-то типа франшизы, – кивнула Майя.

– Да, кстати, – подумав, согласился Кегель.

Майя глубоко вздохнула.

– Вам не хочется отступать, да? – она улыбнулась.

– Я признаю, что увлечён этим процессом, – развёл руками Кегель. – Но я не смею давать вам советы, Майя. Я отлично понимаю, что продолжение сопряжено с немалыми расходами. Если вы придумали способ действий, который обещает вам лучший результат, то, наверное, продолжать не имеет смысла. Извините, Майя, не возьмусь дать вам внятный совет.

– Согласно вашему закону, если я ничего не выиграю от процесса, то ничего и не проиграю, так? – ухмыльнулась Майя.

– Вы не проиграете ничего сверх того, что вы проиграете так или иначе, и о чём вы уже теперь знаете, что проиграете это. Не слишком сложно закрутил?

Майя покачала головой и озабоченно промолчала.

– Вам необязательно решать прямо сейчас, – светским тоном проговорил Кегель. – Я в любом случае завершу эпопею с жалобами, буду контролировать движение дела в апелляции и собирать доказательства по Артёму. Но до дня заседания вам необходимо определиться, потому что если вы решите всё отменить – я передам вам материалы, но лично участвовать в заседании не буду. В таком случае, Майя, я рекомендую вам обязательно сходить в заседание самой – по доверенности от Николая – и использовать даже мизерный шанс. В остальном же, думайте, Майя.

– Признательна, что вы даёте мне время подумать. Но отплачу вам откровенностью за откровенность, Яша: вероятность того, что я решу продолжать, крайне мала.

Яша Кегель пожал плечами.

– Я готов принять как должное любое ваше решение. Если будут вопросы, Майя, – звоните.

 

Горячая вода тонкой струёй стекала в ванную. Майя в оцепенении дёргала антенну телефонной трубки. Впечатления от прошедшего дня и мысли о предстоящем довели её до такого напряжения, что она не могла ни разжать пальцы, чтобы набрать номер, ни вытянуть руку, чтобы закрыть кран.

Стало слишком горячо. И давно пора была всех обзвонить. Во всех точках туловища она ощущала гнетущую тоску – что-то похожее, должно быть, испытывает заключённый в последний день длинного свидания, или усопший грешник, оканчивающий своё шестидневное путешествие по раю.

Неподвижно лежать в ванной дальше было невмоготу. Майя прикинула, сколько пройдёт времени, если она, прежде чем начать обзвон, вытрется, оденется, приведёт в порядок ногти и высушит волосы, и эта арифметика вывела её из оцепенения.

Она набрала Хориста.

Прозвучал один гудок, потом наступило молчание. Секунд через двадцать Майя сообразила, что Хорист уже слушает.

– Вадим!

Трубка молчала.

– Алё!

– Ну? – рявкнул Хорист.

– Ты говорил с людьми? Всё в силе?

Хорист сердито сопел в трубку.

– Я звоню подтвердить: в понедельник в половине одиннадцатого вечера они на месте, а ты в половине первого – через два часа – высаживаешь её возле того кафе… Скажи одно слово: да, и я буду знать, что у вас никаких изменений.

Она услышала короткие гудки.

– Твою мать! – Майя повторно набрала Хориста. Он не отвечал – верный своему правилу не обсуждать дела по телефону. С минуту она мысленно поносила его, на чём свет стоит, а потом решила, что если бы что-то пошло не так, Хорист нашёл бы способ предупредить её. Его реакция на звонок – наоборот – свидетельствует, что всё идёт по плану.

Майя набрала Анжелику. Та ответила после седьмого гудка.

– Всё в силе, – глухо сказала Майя. – В понедельник в половине десятого ты в клубе. Через час с небольшим увозишь его на квартиру. Только помни, что на место вы должны попасть не раньше одиннадцати.

– Да знаю я, нечего мне по десять раз повторять, – раздражённо прозвенела Анжелика.

– Камера уже вмонтирована?

– Я не знаю! Да!

– Ты не знаешь? – Майя повысила голос.

– Да вмонтирована, что ты паришься!      

– Ты это уточняла?

– Да всё сделано, успокойся! Я же сразу сказала, человек надёжный.

– Он установил аппаратуру в соседней квартире?

– Он всё сделал!

– Уточни у него! Позвони и уточни и скинь мне сообщение, что всё по плану. И пароль прежний. Анжелика, ты помнишь, что за камеру я плачу пятьдесят процентов? Если я не получу запись, ты догадываешься, что будет, да?

– Слушай, ты меня не пугай – ты у меня не первая и не последняя. Сколько лет я работаю – никто не жаловался. Пусть оператор твой нормально сработает, а с моей стороны лаж не будет.

– В одиннадцать вы на месте, ты заводишь его в комнату, сама уходишь в ванную. Убедись, что при нём нет смартфона и прочих девайсов.

– Да я поняла!

– Пожалуйста, убедись, что при нём – никакой техники. Это вопрос твоей же безопасности.

– Слушай, по поводу угроз моей безопасности мы не договаривались. Если тут такие риски, то плата увеличивается вдвое, – нахально подхватила Анжелика.

– Если ты нормально выполнишь свою работу, никаких рисков не будет. Я тебя предупредила.

Майя отключила трубку, рывком подалась к смесителю и выключила воду. Оставался последний звонок.

– Добрый вечер, Антонина. Звоню убедиться, что ты всё помнишь. Ключ не потеряла, пароль не забыла.

– Что? А, нет-нет. В смысле, я ничего не теряла!

– Антонина, в понедельник, не позже одиннадцати, ты должна быть на месте. Зайдёшь в квартиру, сядешь за ноутбук, введёшь пароль. Появится картинка, нажмёшь зелёную кнопку – «Запись». Начнётся отсчёт времени. Всё. Через сорок пять минут нажмёшь кнопку с красным квадратиком – «Стоп», выключишь программу, закроешь ноутбук, заберёшь его и принесёшь, куда мы договорились. Пока будет идти запись – из квартиры не выходи. Если что-то не так – сразу звони мне. По-моему, всё просто, как дважды два.

Во время Майиного монолога Антонина пыталась вставить какие-то междометия, то ли возразительного, то ли согласительного характера. Когда Майя закончила, Антонина взвизгнула:

– И это всё? Прийти в квартиру, нажать кнопку – это всё, что от меня требуется?

– Убедиться, что запись пошла, в конце забрать ноутбук и передать мне, – терпеливо повторила Майя.

– Я не должна присутствовать при этом?

– Как видишь, я уберегла тебя от этой участи. Разве что виртуально.

– И для этого нужна я? Неужели это не мог быть кто угодно другой? Зачем впутывать в это именно меня? Я не хочу иметь ничего общего с твоими аферами!

– Антонина, – отрывисто проговорила Майя. – Ты склоняешь меня к мысли, что по-хорошему с тобой нельзя.

– И ты сразу же отдашь мне Лизу! – с ноткой истерики перебила её Антонина.

– Спокойной ночи, Антонина, – отчеканила Майя и прежде чем отключиться, добавила. – К полуночи я жду ноутбук с записью.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за ноябрь 2016 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению ноября 2016 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.