HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Ирина Ногина

Май, месть, мистерия, мажоры и миноры

Обсудить

Роман

 

Купить в журнале за ноябрь 2016 (doc, pdf):
Номер журнала «Новая Литература» за ноябрь 2016 года

 

На чтение потребуется 7 часов 30 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf
Опубликовано редактором: Андрей Ларин, 30.12.2016
Оглавление


1. Глава 1. Сумасбродная
2. Глава 2. Генеалогическая

Глава 1. Сумасбродная


 

 

 

В которой Майя разведывает подробности обихода очень насолившей ей женщины, проповедует воспитательную роль самоограничения и снова отклоняется в сторону одного замечательного, хоть и типичного, принца нашего времени.

 

 

Иллюстрация. Название: «Девушка у окна со скрипкой». Автор: Марк Келлер (американский художник). Источник: liveinternet.ru

 

 

В кухне воняло плесенью и гнилыми овощами. В складках клеёнки скаталась грязь, рыжеватая, блестящая. Ею же пятнят свисающие края скатёрки. Майя убрала руки с колен и скрестила их на груди, чтобы ни к чему ненароком не прикоснуться. Из глубины квартиры послышалось сдавленное нытьё, перебиваемое глухими басовыми монофтонгами. Майя посмотрела в проём кухонной двери, невольно приметив перекошенный наличник с почерневшей пылью в бороздах древесины. Взгляд бесцельно покружил по помещению, остановился на дверце под мойкой. Ещё сильнее потянуло гнилью.

Вдруг кухня наполнилась солнечным светом. Майя глянула в окно, где выплывшее из-за облака солнце источало на город сочную жёлтую ясность. На клеёнке заблестели липкие узоры, восходящие к жестяной мисочке у стенки, в которой среди ирисок и смятых фантиков Майя заметила лоснистую шкурку от сервелата. Она машинально прикрыла рот ладонью и жадно вдохнула запах собственных пальцев, на которых ещё держался аромат ванильного мыла у умывальника на работе.

В прихожей появилась хозяйка. Прямо перед ней, откуда ни возьмись, прошмыгнул ребёнок. Оторопев, она едва успела треснуть его по спине. Запоздалый удар получился слабым, так что он даже не вскрикнул. Майя невозмутимо проследила, как женщина с раздражённо-ищущим видом вошла в кухню, шатнула пластиковые бутылки, сгрудившиеся на подносе для сушки посуды, рассчитывая, видимо, что-то найти среди них, озадаченно пошарила на холодильнике, но так и не нашла.

– Сейчас, – сипло сказала она, не глядя на Майю, и вышла из кухни.

– Он уснул, – донеслось до Майи сообщение, произнесённое мягким басом.

– Ну и хорошо, – с облегчением проворчала хозяйка. – Проснётся – покормлю.

Когда она возвращалась в кухню, старший сын вновь попался ей под руку; тут уж она не растерялась, вцепилась ему в плечо и злобно прошипела:

– Стёпка заснул. Попробуй разбуди мне его. Гупает, как слон! Хватит гонять, бестолочь! Сядь азбуку читай!

У неё было круглое розовое лицо с выпуклыми щеками и гладким веснушчатым лбом. Отдельные каштаново-рыжие пряди непослушно выбились из хвоста и увесили уши и шею волнистыми змейками. Небольшие чайного цвета глаза беспокойно метались в глубине глазных впадин.

– Меня зовут Майя, – очень тихо и бесчувственно представилась гостья, убедившись, что хозяйка внимает ей.

– А я Оксана. Давай быстрее, а то Стёпка проснётся – и конец разговорам.

– Я хочу поговорить с твоим мужем, а не с тобой, – соединив руки на коленях и нетерпеливо играя пальцами, сказала Майя.

– Солнышко, если я тебе расскажу, чего хочу я, ты прозреешь, – неприязненно, но беззлобно отозвалась Оксана.

Майя изучала её напряжённым взглядом.

– Толя не будет с тобой говорить, – выдвинув вперёд голову, заключила Оксана.

– Если я не услышу всё, что мне нужно, десять долларов останутся у меня в кармане.

– Да что ты, забыла спросить твои условия! Десять долларов, – Оксана требовательно вытянула руку.

В Майиной руке появилась купюра. Она зажала её между средним и указательным пальцами и, сверля Оксану испытующим взглядом, проговорила:

– Всё, что касается Антонины Рогоненко. Адрес дома, состав семьи, школа и детсад, куда она сдаёт детей, место работы, стоянка, где она ставит машину, рестораны, в которых она обедает, салоны, в которых делает маникюр. Всё, что ты и твой муж знаете о ней.

Изумлённо округлившиеся по мере того, как Майя говорила, глаза Оксаны сверкнули колючей улыбкой.

– Так ты из-за Тоньки, солнышко?.. Ну-ну. В каких салонах маникюр делает, ха! Какими духами брызгается, не желаешь узнать?

Голос Оксаны зазвучал расслабленнее, доброжелательнее. Она повторно потребовала:

– Десять долларов. Да ты не бойся, в этом вопросе я тебе в десять раз полезнее, чем Толик. Он о ней вообще ничего не знает.

– А ты знаешь?

– А я знаю. Когда драндулет свекровкин продавали, кто с ней встречался? А в институте, куда её сынуля ходит, чья кума работает? Ты у Толи спроси про Тоньку, он скажет: какая Тонька? Не веришь? Хочешь попробовать?

Майя, недоверчиво щурясь, опустила руку на стол и разжала пальцы. Оксана в испуге подхватила купюру.

– Деньги на стол не кладут – тебя что, не учили?

– Забыла.

Оксана спрятала десятку и весело воззрилась на Майю.

– И про адрес нужно, и про работу, и про детей. Ничего-то ты не знаешь, а нас нашла. И кого, и где искать, знала. Откуда?

– Не ты одна за пару зелёных язык развяжешь. Рассказывай, а то ребёнок проснётся.

– А у тебя дети есть? – отвлеклась Оксана.

Майя недовольно вздохнула.

– Оно когда маленькое – такое чудное, – доверительно сообщила Оксана. – Ласковое, беззащитное. Прижмёшь к себе, и самой легче. А потом вырастает, и такое гадостное делается. Если бы младенцы всегда оставались младенцами, я бы тебе советовала: рожай. Но через три года уже убить хочется. И чем дальше, тем хуже. Только в самом начале хорошо.

– Оксана, рассказывай мне про Рогоненко.

– Я расскажу, не бойся. Я с тебя деньги взяла, значит, расскажу. Но мне интересно, что она тебе такого сделала? Я же вижу, что ты не подругу детства ищешь.

Майя утомлённо прикрыла глаза.

– Я с удовольствием отвечу на все твои вопросы за двести гривен. Подходит?

Оксана насмешливо цокнула языком и начала вещать. Её голос звучал всё ровнее, всё мелодичнее, из него исчезли ворчливые хрипы, повествование избавлялось от сбивчивых междометий, ненужных пауз, оно увлекало и вдохновляло на сопереживание перепадами интонаций, сюжетной остротой и колоритными лексическими оборотами, словом, обрело черты классической женской баллады, исполняемой в присутствии другой женщины.

– Запиши ещё – Леся Гольцман, – направив указательный палец в Майин блокнот, скомандовала Оксана. – Это её адвокатесса. Мы, когда машину продавали Толика мамы, она мне что-то про налоги втирала: мол, они мне не три тысячи должны, а две пятьсот из-за налогов. Та ещё сучка – сразу видно.

– Гольцман я знаю, – тихо сказала Майя.

– Нет, ты скажи, ей эти три тысячи погоду делали? Она в неделю больше тратит. И знает же, что мы с Толей на пособие живём с двумя детьми. Она не могла забить на эту машину? Нет, она же удавится, если Толе на рубль больше достанется с мамочкиных пожитков, чем ей.

Майя незаметно опустила руку в сумку, нащупала змейку на кармане.

Оксана вдруг умолкла, мучимая навязчивой идеей.

– Признайся, удивилась ты, когда увидела? – Оксана развела руками, как бы представляя свои владения. – Что её брат родной так живёт? Не ожидала?

– Я об этом не задумывалась, – уклонилась Майя.

– Ну да, скажешь, – напустилась на неё Оксана. – Думаешь, я слепая, не вижу, как ты брезгливо сидишь, чтобы к столу, не дай бог, не прикоснуться? Как на потолок косишься. Как нос свой избалованный морщишь – воняет тебе. Что, думаешь, я не понимаю, что ты себя спрашиваешь: неужели так жить можно? А вот можно. Можно! И я живу. И дети мои живут.

– Ладно, – Майя поднялась из-за стола, рука её в сумке расстёгивала змейку. – Спасибо за помощь. – Она наощупь отыскала ещё одну десятидолларовую купюру, резко опустила её на стол, потом, спохватившись, быстро забрала со стола и, отступив в сторону прихожей, оставила возле мойки.

– Что это ещё такое! – притворно возмутилась Оксана.

– Я получила гораздо больше, чем рассчитывала. Это за помощь, – выходя из кухни, объяснила Майя.

– Забери немедленно! – ненастойчиво приказала Оксана.

Майя бесшумно обулась. В дверях комнаты мелькнула горбатая мужская фигура, потом высунулась детская голова.

– Уходишь? – звонким голосом, провоцируя мать на ругань, спросил мальчик. Оксана тут же появилась в прихожей и принялась угрожающе жестикулировать.

– Всего доброго, – затягивая пояс пальто, пожелала Майя и вышла за дверь.

 

Выбравшись из переулка, она зашагала по пустынной улице, которая завораживала своей пошлой безликостью настолько, что не хватало сил вытянуть руку и остановить такси или попутчика, чтобы поскорее покончить с этим мучительным шествием.

Эта была одна из тех улиц-близнецов, одинаковых своей унылостью и бесконечностью, с которыми невольно ассоциируешь неприятный долг, нависающий над тобой всё неотвязнее с каждым днём. Такая улица приходит на ум, если кто-то заводит речь о нелюбимом тобою районе, хоть бы объективно она и не имела никакой географической общности с ним и происходила из совершенно другого района, о названии которого не имеешь понятия, потому что всего однажды видел его в дешёвом фильме или во сне. Такая же улица, вполне возможно, уводит нас в поднаркозные блуждания, в кому, а то и в более продолжительную неизвестность.

Вдоль широкой проезжей части строятся, рассчитавшись на первый-второй, отрезки, строго перпендикулярно друг к другу, а вдали непременно высится шпиль дымовой трубы. Небо над этой улицей всегда пасмурно, деревья на ней не растут. По краю высокого бордюра тянется полоса белой краски, чтобы отграничить серость тротуара от серости мостовой.

Автомобили проезжали здесь так редко и так быстро, что напоминали болезненный порыв одичалого ветра, завывающего от скуки и злости. Лишь одинокий зелёно-бурый троллейбус неспешно курсировал, путаясь в качающихся проводах. В её облике не было ничего, что нельзя было бы в точности воспроизвести с помощью геометрической фигуры.

На такой улице стук собственных каблуков звучал громче и множился эхом, но если уж оказаться на ней – не просто с содроганием представить себе – ненавидеть её и сопротивляться происходящему гораздо труднее.

Майя шагала по тротуару, курила и думала об Антонине Рогоненко. Синтезируя услышанное от Оксаны, она оценивала её жизнь, примеряла к себе, пытаясь определить, захотела бы она стать Антониной Рогоненко и как надолго, и что в быте этой женщины она изменила бы. Майя сразу признала, что у той недурной вкус по части района проживания, и лично Майя не отказалась бы хозяйствовать в доме, как у Рогоненко, – аккуратном особняке на четырёх сотках земли в тридцати минутах от пляжа. Дети: мальчик и две девочки – неплохая комбинация. Идеально было бы два сына и дочь, но и так тоже приемлемо. В автомобилях Майя была некомпетентна и оценивала их преимущественно по внешнему виду. Но «Тойота-Камри» последней модели ей нравилась. Майя воспринимала эту марку как эталон – невычурно и состоятельно, универсальный стандарт вкуса.

Дальше. Работа и общественная деятельность. Антонина заведовала рубрикой культуры и искусства в программе новостей на одном из городских телеканалов: в её задачи входило отслеживать громкие события в этой сфере и готовить о них репортажи для эфира. Работа непыльная и малоприбыльная – Антонина Рогоненко вполне могла позволить себе работать не ради денег, а, как принято говорить о таких случаях, в своё удовольствие (иные честолюбивые дамы нуждаются в подобного рода деятельности, дабы доказать приятельницам, матерям, невесткам и дочерям собственную профпригодность), а когда презрение к условностям или банальная праздность подавят амбиции, – не работать вообще.

Майе было известно, что несколько лет назад имя Рогоненко звучало в связи с одним из детских лечебных заведений, то ли онкологических, то ли инфекционных. Но после заключения её мужа в колонию основатели фонда, который помогал этим детям, от неблагонадёжного спонсора, от греха подальше, открестились.

Майя не знала наверняка, были ли у Антонины мужчины после того, как Стас Рогоненко оказался за решёткой. Раздумывая об этом уже не в первый раз, Майя возвращалась к мысли, что Антонина могла спать со своим охранником. Майе нравилась эта идея. Очень ловко и правдоподобно. Когда Стаса упекли, на неё должны были обрушиться все кому не лень: прокурорские, кредиторы, должники. Соответственно, она должна была позаботиться о защите. О более пристрастной защите, чем предоставляют по договору вооружённые амбалы. Единственный человек, который, не вызывая подозрений, постоянно бывал подле неё и от которого у неё не могло быть тайн, – охранник.

Гордясь собственной прозорливостью, Майя самодовольно швырнула окурок на мостовую. Вдали показался троллейбус. Спасаясь от ощущения безысходности, возникшего, когда в течение десяти минут ни один из шофёров не затормозил по её требованию, и одновременно повинуясь саморазрушительному порыву, который часто толкает нас назло стремлению к комфорту в ловушку, где нам суждено столкнуться с тягостными неудобствами, Майя перебежала улицу на красный свет и быстрым шагом направилась к троллейбусной остановке.

Её затолкали в середину салона жаждущие выйти на следующей остановке и те, кто оглушительно предупреждал, что им через одну, поэтому их тоже требуется пропустить ближе к двери. Сквозь давку, размахивая локтями, пробивался баянист, баян на его груди истерично взвизгивал. Майя смиренно терпела тряску и толчки и с высоты своего страдания с апостольской суровостью упрекала Антонину Рогоненко в греховной изнеженности.

Войдя в подъезд, Майя выбросила из головы Рогоненко. Прежде всего потому, что дома её ждала и завладевала всеми её думами партитура ми-минорного скрипичного концерта Мендельсона. Ещё три года назад Григорий Ильич и мысли бы не допустил, что solo violino obligato может исполнять другой музыкант; сегодня он прямо заявлял ей, что она должна быть благодарна и за ripieni. Работа выпивала из неё все соки – её не хватало на музыку. «Бросай!» – безапелляционно советовал Григорий Ильич. Майя кокетливо скашивала глаза: «И вы не пожалеете обо мне?». Она по-настоящему испугалась, когда увидела, что он не пожалеет. Более того, в молчаливой многозначительности его взгляда она прочла, что он не только не пожалел бы, но и счёл бы такой исход избавлением от бремени. Она была ему в тягость. Из-за старых заслуг он не решался её прогнать, однако рассчитывать в его оркестре больше было не на что.

Тогда Майя пообещала, что разучит соло. Каждое воскресенье она давала себе слово: начиная с понедельника, разбирать по одной строке в день. Прийти с работы, сесть за ноты и прочитать всего одну строку. И уж потом пить чай с пряниками. А каждую субботу и каждое воскресенье музицировать сразу после завтрака. До обеда, больше не нужно, а потом – гулять, развлекаться, пить, пялиться в телевизор. Какой угодно соблазн, какую угодно слабость. Она знала, что может заткнуть за пояс любого солиста – кого бы ни поставил Григорий Ильич. Но знала об этом одна она.

Густой томатный сок оставлял солоноватое послевкусие. Майя пролистала партитуру – выглядело безобидно, без очевидных выкрутасов – и попробовала провести дрожащую и запинающуюся, лишённую ритма линию – зародыш будущей мелодии, имеющий так же мало общего с итоговым замыслом композитора, как зигота с человеческим существом, и ещё меньше общего имеющий с музыкой.

Григорий Ильич говорил, что на репетициях музыка вообще бывает редко, потому что на репетициях на полу лежит батут: сорвёшься с каната – он подкинет обратно. А музыка не использует никаких батутов. Одна неправильно сыгранная нота как яд отравляет всё блюдо. Музыка всегда балансирует на узком мостике, под которым бездна фальши. И как бы грациозно и уверенно ты не прошёл весь мост, даже если сорвёшься на последнем шаге, ты всё равно погиб.

Майя всё более динамично повторяла разучиваемую фразу и мысленно извинялась перед соседями. И тут же перед ней возник Григорий Ильич, взъерошенный, с потным лицом, отчаянно размахивающий руками и вещающий: «К чёрту стыд! Если хочешь чего-нибудь добиться, нельзя оглядываться на посредственности! Слабость, переходящая в силу, – это повод для гордости, а не для стыда. Путь к успеху – это дорога поражений и титанических усилий, которая может быть пройдена лишь благодаря отчаянному, полубезумному импульсу. Только если жажда иссушит тебя чуть не до смерти, ей воздастся в утоление живительная влага победы».

Господи, Господи. Сколько прошло времени с тех пор, как всё это действовало на неё. Тогда она знала, как быть лучшей. Тогда это было самое главное, и ничто не могло сравниться с её стремлением быть первой. А сегодня трёп Григория Ильича – даже воображаемый – только раздражал её.

 

В девять вечера девочки позвонили ей из такси, которое уже отъезжало от дома Илоны. Майя подвела губы алой помадой, бездумно выбрала обувь и, не дожидаясь лифта, понеслась по лестнице вниз.

В машине, пока Алла, как водится, кокетничала с таксистом, а Илона спорила по телефону с мамой, чем кормить трёхлетнюю дочку, Майя пялилась на подсвеченные фасады зданий и фонари и с трепетом прислушивалась к урчащему желудку.

Такси остановилось, Илона рассчиталась.

– Ну что, леди вамп, – оценивающе глядя на Майю, сказала она. – Лопаем здесь, и в клуб.

Майя покорно пожала плечами.

 

– Маюша, глянь, по-моему, отбивная стала ещё больше. Не находишь?

Майя бесстрастно покосилась на тарелку.

– Вкуснотища, – Алла, закатив глаза и причмокивая, лакала мартини. – Ещё хочу.

– Хватит издеваться над ней, – повелительно сказала Илона.

– А мне кисло в чубчик, – недовольно покачала головой Майя.

– Да знаю, – махнула рукой Илона. – Раздражает. Не умеешь стебаться – не стеби.

– Типа, тебя не тянет совсем, – не поверила Алла.

– Не тянет, – пожала плечами Майя.

Алла поставила на место мартини и взялась за нож – резать Майино любимое блюдо, на третьем месте после запечённой скумбрии и ролла «Филадельфия».

– Никогда не знала, что ты такая религиозная.

– А я не религиозная, – закуривая, возразила Майя. – Я пост по другим причинам соблюдаю.

– Если скажешь, что для диеты – не поверю, – измерив взглядом Майины пропорции, заключила Алла.

– Ради самоограничения, – Майя насмешливо запрокинула голову.

– У-у, – понимающе кивнула Алла и отправила в рот жирный кусок отбивной.

– Что «у-у», дубина? – вмешалась Илона. – Ты соображаешь, что такое самоограничение? Воздержание?

– Ну, давай, трави, – разрешила Алла.

– Очищение мозгов.

– С ума сойти.

– Хватит чесать, – попросила Майя. – Дайте расслабиться.

– Нет-нет, я хочу объяснить этому несмышлёному созданию всё, что ты мне рассказывала про самоограничение, – посмеиваясь, сказала Илона. – Так внушительно, серьёзно. Я даже задумалась, не попоститься ли самой.

Это было на масляничной неделе, в пятницу. Ангелину забрала на выходные Илонкина мама, Илонкин муж уехал в командировку. Они заказали суши и открыли шампанское. Потом вино, после которого в ход пошли запасы виски Илонкиного мужа. Суши было так много, что, казалось, им никогда не съесть этой уймы вдвоём. Но под конец Илоне пришлось выложить на стол запасы из холодильника: колбасную нарезку и сыр и маслины и шоколадные конфеты.

Глядя на блаженно скривившуюся от выпитого виски Майю, волшебным образом сохраняющая трезвость Илона усмехнулась:

– Не, подруга, ты хочешь сказать, что обойдёшься семь недель без выпивки?

– Без вопросов, – претенциозно ответила Майя.

– Ну-ну, – икнула Илона. – Оно тебе надо?

Майя постучала ногтем по краю стакана, разомкнула губы и с усилием приподняла потяжелевший от накопившихся премудростей язык.

– Вот скажи, Илона, у тебя не бывает чувства, будто тебе всё приелось? Всё так хорошо и доступно, до такой степени складно, сытно и удобно, что начинаешь воспринимать всякое благо как должное?

Когда она пьянела, в её голосе появлялась хрипотца. А ещё, когда она пьянела, она начинала верить, что Илона – отзывчивый человек, чей нелепый брак с Тимуром уплощает её глубокую натуру, но в такие мгновения, которые Майя списывала на романтику вечера, Илона в Майиных глазах была подобна едва ли ни воскрешённому Лазарю. Происходившая с Илоной духовная революция, сподвижником которой Майя мысленно провозглашала, разумеется, себя, доводила Майю до исступлённой радости, которая могла разбрызгаться фонтаном эмоций, а могла улечься в русло безбурной реки откровений.

– Я серьёзно. Помнишь, мы перешли в шестой или седьмой класс, и появились все эти сникерсы и баунти. Когда их рекламировали по телевизору, у меня текли слюни. Батончик сникерса был пределом моих мечтаний, когда мне было четырнадцать и у меня не было двух гривен, чтобы купить его. У меня было семьдесят пять копеек на сосиску в тесте, которая продавалась в школьной столовой. Но вместо сосиски в тесте я покупала булочку с маком за пятьдесят копеек, чтобы оставить что-то на сигареты. Для того чтобы купить сникерс, мне нужно было три дня отказываться от перекуса и три дня не курить. Сегодня я могу купить себе десяток сникерсов, даже не задумавшись, сколько на это потрачу. И когда, ты думаешь, я в последний раз ела сникерс? Посмотри сюда. Это салями. Моя любимая колбаса. А это – сыр пармезан, лучше которого сортов я не знаю. А вот здесь – испанские оливки. Это не широпотреб за пятнадцать гривен – это эксклюзивный продукт и, представь себе, я верю, что их везут из Испании. Могла я мечтать о таком столе десять-пятнадцать лет назад? А сейчас хаваю всё это, чтобы чем-то заняться. Ты понимаешь? Я пью, как и все остальные, от скуки и потому что это самый простой способ поскорей вырубиться.

Илона, ухмыляясь, подлила виски в Майин бокал.

– Всё приедается, – махнула головой Майя. – А если ограничить себя, воздержаться от удовольствий, то спустя время испытаешь их с новой силой. Чтобы сохранять яркость жизни, продолжать ценить её прелести, надо прибегать к самоограничению. И не только в еде. Еда – это самое элементарное. Гораздо важнее очистить мозги.

– Очистить мозги, – улыбаясь, повторила Илона и проглотила эксклюзивную оливку из Испании.

– Мы постоянно забиваем голову хламом, – сердито жестикулируя, продолжала Майя. – И голова вынуждена его переваривать. Телек, форумы, социальные сети, тупая реклама. Я хочу ограничить поступление хлама, ты понимаешь, я хочу, чтобы моя голова проветрилась. И в ней созрели плоды мышления.

– Зашибись, – Илона округлила глаза. – Давай выпьем за созревание плодов. Всяких разных. Желательно, человеческих. В частности, у тебя.

Проглоченный фарш свиной отбивной стимулировал мозговую деятельность Аллы.

– Ты куришь, – осенило её. – Это ж, вроде, нельзя.

– У меня – свои правила, – пояснила Майя. – От курения я не отказываюсь.

– А чего? Отказалась бы, ещё бы заодно и здоровье поправила. Не только мозги бы почистила.

– Я сейчас провалюсь под стол от переизбытка внимания к моей персоне. Не пора ли сменить тему?

Майя отодвинула пепельницу, чтобы освободить место для широкого блюда с овощами гриль.

– Давай туши, – потребовала Илона. – И не дыми на меня. Я домой прихожу – Ангелина орёт, что вещи куревом воняют. И тут же в кашель.

Майя затушила сигарету и приступила к овощам.

– Что-то ты сегодня молчаливая больно, – заметила Илона. – И задумчивая.

– Она ж мозги очищает – мысли прут, – пошутила Алла.

Майя молча жевала овощи.

– Ну, колись, что случилось? – нетерпеливо дёрнулась Алла.

– Серьёзно, что? – насторожилась Илона.

– Да ничего. Я сегодня на свидании была.

– У папы?

– У Коли, – кивнула Майя.

– И что он?

– Расклеенный совсем. Несёт какой-то бред, что правильно он туда попал.

– А что адвокаты говорят?

– Адвокаты всё, что могли, сказали в суде. Больше они ничего не говорят. Да и что тут скажешь? Сучка Рогоненко расставила все точки над «и».

– Столько злости в твоём голосе!

– А ты бы не злилась на её месте? Я бы её на части порвала, – взвилась Илона.

– Да ты бы сначала судей и следователей на части порвала. Страну эту на части порвала, а потом уже дуру эту, – возразила Алла.

– А причём здесь страна? Что-то я тебя не поняла…

– А притом, что почему-то именно в нашей стране возможно, чтобы одна дура сказала на чёрное белое, и все дружно закивали. И расписались в приговоре.

– Да причём здесь страна, Алла? – продолжала на повышенных тонах Илона. – В любой стране есть уроды. И если одна такая уродка зайдёт в зал суда и даст показания, какая страна гарантирует, что это будут правдивые показания? Нет, Алла, страна тут вообще не при чём. В данном случае дело только в одной этой суке.

Алла равнодушно повела головой.

– Не всё ли равно. Просто я уверенна, что в нормальной стране её показания никто бы не принял во внимание.

Илона досадливо оттопырила губы.

– А где логика в твоих словах?

– Ладно, девочки, – Майя подняла руку. – Давайте закроем эту тему.

– Тебе сегодня с темами не угодишь. А вообще-то на твоём месте я бы её на куски порвала.

– Ей повезло, что ты не на моём месте, – мрачно отозвалась Майя.

«Беды, которые с нами происходят, мы проходим вместе с Богом, – сказал Коля. Его пальцы машинально теребили целлофановый кулёк, в котором ровными, замотанными в фольгу стопками лежали приготовленные мамой бутерброды с докторской колбасой и яблочная шарлотка. Майя часто моргала и слушала его, ничего не выражая на лице. – Представь себе, что морозным зимним вечером ты покупаешь в магазине цветок. По дороге домой попадаешь в снежную бурю. Цветок большой, он затрудняет твой ход, и ты очень быстро замерзаешь, потому что вынуждена укрывать его от ветра и снега. Но тебе жаль его бросить. И пока у тебя есть силы идти самой, ты несёшь его. Представь, каково тебе будет, если удастся донести его».

Майя повесила голову набок, не сводя с Коли удручённого взгляда.

«Любого Бог может взять и понести с собой. Раз он выбрал меня, я готов идти с радостью. Я не забываю, что ему не легче, чем мне».

– Конечно, мученик ты наш, – вне себя от досады шептала Майя, шагая по двору колонии. – Бог тебя взял и понёс. Под зад коленкой тебе дал. Бог по фамилии Рогоненко.

Рано или поздно наступает момент, когда понимаешь, что заветные мечты никогда не исполнятся. Взлелеянные с детства фрагменты воображаемой действительности, столько раз дрейфовавшие мимо в волнах фантазии, никогда не найдут отражения в реальности, а так и останутся идеальным видением самих себя, оказавшихся в наиудачнейших обстоятельствах для проявления самых восхитительных качеств своего «я». В этих видениях мы являемся душой достойных нас компаний, носим одежду, которая подчёркивает нашу индивидуальность, исповедуем ценности, соответствующие нашему мировоззрению.

Пока мы молоды, мы спокойно апеллируем ко времени, будто оно одним своим течением должно воплотить в жизнь наши фантазии, но однажды осознаём, что, тешась ожиданием, уже оборачиваемся, а не смотрим вперёд. Нам никогда не стать выдающимися математиками, нелюдимыми хранителями государственных тайн, блистательными актёрами и грациозными танцовщицами. Нам не суждено родить пять детей и посвятить себя помощи обездоленным.

Не быть тебе, Майя, именитой скрипачкой, не возноситься в поклоне на сценах лучших филармоний Европы. Сгинули в канаве тщеты долгие вечера в музыкальной школе, утомительные занятия, принявшие в жертву сотни часов пряток и «казаков-разбойников», улетели в страну несбывшихся надежд увлекательные Колины рассказы о волшебном мире, где ей рукоплещут залы, где течёт её жизнь в цветах и лаврах, в лучах опьяняющей славы, в кулисах которой не исчезают лица Коли и мамы, сулящие вечный, неисчерпаемый приют.

 

Лучи прожекторов обесцвечивали дёргающиеся силуэты на танцполе, на лестницах, у столиков и во всех углах огромного зала. Было трудно дышать из-за сигаретного дыма. Оглушительная музыка как будто затормаживала течение крови, из-за чего пошевелиться стоило неимоверных усилий. Майю совершенно не тянуло танцевать. Она курила сигарету за сигаретой и ради спортивного интереса подсчитывала количество коктейлей, выпитых Илоной. Разморенная, её подруга сидела тут же, как обычно, сохраняя трезвость, и не сводила ироничного взгляда с Алки, дрыгающейся в объятьях лысого мавра. Каждые десять минут та подбегала к столику опрокинуть рюмку водки и стакан воды. Илона заботливо протягивала ей маринованный огурец.

Утомившись, Алла рухнула на стул. Её глаза расплылись, как сырое яйцо по сковородке, черты лица сгладились, и податливые губы потянулись к Майе.

Майя грубо оттолкнула её.

– Ты меня с кем-то спутала.

– Развлекайся, дура, – посоветовала Алла, наклоняясь к ней и прижимаясь вспотевшей грудью к Майиному плечу.

Соскучившись по Алле, её мулат оказался тут как тут, повернул её к себе и приподнял со стула одной рукой. Она повисла на нём, обхватив за шею, и он, слепившись с ней губами, остервенело затрусил её головой. Вскоре он поднял Алкину юбку и, удружая утомлённому любопытству сидящих за соседними столиками, принялся мять её ягодицы. В порыве страсти они сдвинулись в проход, и на них стали то и дело налетать шатающиеся фигуры.

Майя встретилась со смеющимся взглядом Илоны. Та придвинулась к Майе и закричала ей на ухо.

– Смотри, у Алкиного негритосика есть симпатичный белый дружок. В твоём вкусе. Имеешь шанс забить на всё и оторваться.

Майя откинулась на диван и закурила. Алла и её спутник, к которому действительно присоединился ещё один молодец, оказались за столиком рядом с Майей. Они сидели лицом к лицу, плотно прижавшись друг к другу, и продолжали целоваться и ёрзать. Алкина рука оторвалась от плеч мавра и пошарила в воздухе, пока не нащупала Майино колено, а нащупав, стала поглаживать его. Майя не шелохнулась. Через несколько секунд, неподвижная, будто под гипнозом, она ощутила на своих плечах горячее прикосновение. Ей в шею пахнуло перегаром, а затем в неё впились агрессивные губы. Инстинктивно она вскинула руки и наткнулась на мужскую грудь и плечи, твёрдые и округлые, как буйки на воде, а размякшие губы, утратив способность к сопротивлению, вяло отвечали на его поцелуи.

Приподняв веки, чувствуя, что, вопреки отвращению, не может побороть возбуждение и запретить ему массировать через одежду свою грудь, Майя поверх его взмокшего плеча увидела Илону. Она не смотрела в их сторону. Расслабленно запрокинув голову, Илона двигала плечами и головой в такт музыке.

Майя схватила за уши своего соблазнителя и на миг отстранилась от него, чтобы хоть взглянуть на его лицо. Он был лет на пять моложе её и совершенно пьян. Острая стилизованная бородка добавляла ему тривиальной мужественности, а нежные голубые глаза казались настолько далёкими, что на таком расстоянии нельзя было понять, живые они или нет. Его руки и губы были много старше его лица. Майя прильнула к нему и поцеловала в солёное от пота плечо. Он мягко отклонил её голову назад и провёл кончиком языка от подбородка до выреза платья. Майя распахнула глаза и заметила, что кавалер её подруги, приспустив штаны, методично поднимает и опускает на свою промежность таз сладострастно изогнувшейся Алки. Русоволосая коротко стриженая голова заслонила от неё эту эротическую картину, приникая к её губам.

– Я на секунду, – проорала ему в ухо Майя, неловко забирая его руку у себя из-под юбки.

– Идёшь в туалет? Я с тобой! – писклявым, почти подростковым голосом вызвался он.

– Нет, я сейчас вернусь, – вырвавшись из его объятий, на ходу подхватив сумку, Майя стремительно сбежала по лестнице к барной стойке, торопливо расплатилась за три стакана томатного сока и две чашки кофе, выскочила в холл, промчалась мимо туалетов к гардеробу, забрала пальто и с чувством горестного облегчения вырвалась на свежий воздух. Он был тёплым и нежным.

 

Споткнувшись на наружных ступенях, Майя рванула по улице в сторону своего дома, но накатившее на неё на ближайшем перекрёстке отчаяние сдавило её до такой степени, что она почти остановилась, и побрела дальше медленно, шатаясь, как пьяная. Томное лицо русого мальца так близко от неё, что его пропорции нарушались, делая его похожим на рыбу. Похотливые стоны Аллы, бесконечно чужая Илона появлялись перед Майей, и невидимая рука била её в живот. Раздражение сгребло её в охапку и в сердцах затрепало ею. Она обернулась, и ей показалось, что у входа в клуб она видит Илону. Испугавшись, Майя скользнула в ближайший дворик, прошла вглубь, заметила скамейку и присела, чтобы покурить.

Пальцы поглаживали экран смартфона.

– Совесть здесь не при чём, – внушала она себе. – Я должна. Я хочу.

Она глядела, как мигает зелёная трубка на картинке дозвона. Потом он ответил. Спросонья недоуменно.

– Витя, мне так стыдно, – не своим голосом сказала она. – Мне так противно.

Он молчал.

– Прости, что разбудила тебя.

Майя увидела его, когда подходила к дому: он сидел на скамейке у подъезда, облокотившись о колени и свесив лицо к земле. Вздрогнув от радости, одновременно она почувствовала стыд. Этот визит ни к чему её не обязывает, успела подумать Майя. Но подходя ближе, различая его члены в темноте, она уже не сомневалась, что ей хочется, чтобы он был тут. Её потянуло к нему, как к брату, как к человеку, с которым она прожила всю прошлую жизнь. В каждом его движении, в каждой части тела, и особенно, в глазах, которые тревожно мерцали за стёклами очков, воплотилось для неё то, что ей сейчас было необходимо, – родство.

– У тебя всё в порядке? – спросил Витя.

Майя остановилась напротив, не зная, что ответить, сдерживаемая стеснением и подталкиваемая нерастраченной нежностью, и только пыталась смотреть на него так, чтобы он всё понял, чтобы ей не пришлось остаться одной.

– Ничего не изменилось, – усмехнулся Витя, оценив её взгляд.

– Ничего, – подтвердила Майя. – Но ты не уходи сегодня, пожалуйста.

 

Впервые она увидела его в мае прошлого года, одиннадцать месяцев назад, самоуверенного, высокомерного, угрюмого. Его крупная сгорбленная фигура, отталкивающее лицо с растопыренными ушами, которые он, словно умышленно, выпячивал всем на обозрение, коротко постригая волосы, а также репутация диковинного умника мгновенно окутали его для Майи ореолом неприступного величия, оккультной исключительности.

Он – чудовище, в душе которого скрывается прекрасный принц. Настоящий прекрасный принц, а не тот, о котором мечтают сентиментальные простушки. Не тот принц, который сходит с трона и, облекаясь в лохмотья, отправляется на городской рынок, чтобы лучше понять нутро простолюдина и встретить ту, кого обаяет его естество, а не его заманчивый статус. Он был угрюмым принцем, не ищущим ни любви, ни признания, избравшим путь шута, чтобы отвернуть от себя нежелательное внимание невест, но окружить себя безобидными зеваками, которые, хоть и относились к нему с лёгкой насмешкой, но обожали его всей душой, вращаясь вокруг него, как вокруг офисного центра. Как и всякий шут, он завладел доверием короля, и потому не знал нужды ни в зарплате, ни в преференциях. Но он был несчастным, как и всякий шут. Ему была неведома любовь. И в его несчастье и в этом его неведении Майя находила тем больше романтики, что ведь на самом деле, как она прекрасно помнила, он был принцем, а вовсе не шутом. Он был принцем – об этом свидетельствовала его светлая голова и его несуразные в глазах плебса, восхитительные принципы, соблюдение которых мог позволить себе только человек истинно королевских кровей.

Майя влюбилась в Витю в ту секунду, когда её любопытствующий взгляд впервые встретился с его сухими непроницаемыми глазами. С той поры она не грезила ни о чём, кроме как однажды зажечь в этих глазах страсть, увидеть их томление, прочесть в них страдание. Она лелеяла желание овладеть сокровищем, скрытым в глубинах его существа, постигнуть его удивительную, бескрайнюю, королевскую душу. В Майиных глазах Витя стал единственным мужчиной, достойным откровения, достойным того, чтобы ему покориться, достойным того, чтобы о нём мечтать. И она мечтала.

По вечерам она сортировала события дня, сгребая в кучу и десятки раз перебирая те, в которых присутствовал его след, чтобы обнадёжить или омрачить свои чаянья, строя и рокируя выводы о том, что эти события сулят ей с его стороны. Она сидела на полу в центре тёмной комнаты и покачивалась в такт лирической мелодии, обхватив себя за плечи, закрыв глаза, и воображала на своей шее и груди жаркие поцелуи его холодных губ, так неожиданно и некстати тронутых пламенем страсти. Слушая новости по телевизору, она раскладывала пасьянсы и гадания, взятые взаймы у детства. Она разучивала на скрипке популярные партии, которые могли бы усладить его слух, если бы однажды он чудесным образом возник в тёмном зале Оперы, где она самозабвенно репетировала бы программу богемного концерта.

Она читала книги, в обсуждении которых могла бы принять участие, если бы им суждено было встретиться в неофициальной обстановке. Она смотрела в окно маршрутки и вместо сменяющихся пейзажей видела его лицо, многозначительно молчащее, проводящее свою мысль посредством музыки, которая звучала в наушниках, и позволяющее Майе без слов понять всю глубину Витиных чувств к ней, в которых он не смеет признаться, но от бездонности которых она готова была пасть перед ним на колени. Майя верила, что только он способен оценить тонкость её натуры и что только она способна сделать его по-настоящему счастливым.

Короткий и бесхарактерный роман с Пашей, иссякший вместе с теплом прошлогоднего лета, нежные октябрьские ночи с саксофонистом Артуром, который до такой степени напоминал Майе саму себя, что она считала нелепостью не распробовать его вкус в постели, случайная связь с сыном клиента после новогоднего корпоратива имели для неё только тот смысл, что позволяли глубже окунуться в мечты о Вите, полнее представить себе его чувственность, правдоподобнее фантазировать на тему его страсти. Она испытывала желание при условии, что ей не мешали воображать на месте очередного партнёра Витю, поэтому она ненавидела, буде кто-то из них начинал болтать или стонать, терпеть не могла, если наутро её не оставляли одну.

Ничто не туманило Витиного взора, когда он здоровался с ней каждое буднее утро. Из его голоса не исчезали присущие светским диалогам метал и насмешливость, когда он говорил с ней. Он избегал неформальных обстоятельств, игнорировал корпоративные пьянки, не реагировал на её появление в своём кабинете – даже не отрывал взгляда от компьютера. Он отвечал на её безадресные комментарии только в присутствии кого-то третьего, и всегда с иронией. Он не обращал на неё внимания, если им случалось столкнуться в кухне или в коридоре, а когда замечал её в курилке с сигаретой в руках, в выражении его лица появлялось отвращение.

Возвращаясь домой, Майя, не зажигая света, прижималась спиной к стене. Темнота помогала ей перемещать Витю из своей комнаты (оставшегося там с прошлой ночи, когда они были близки) в просторные залы музеев, где они сталкивались на досуге, под крыши зданий, где они пережидали дожди, за праздничные столы общих знакомых, в кресла самолётов, везущих их в совместную командировку, на необитаемые острова, куда их приносило после кораблекрушения и в десятки других, публичных и уединённых, мест, где сызнова начинался их первый и главный откровенный разговор, где она видела его, изнемогающего от любви, но не смеющего броситься к ней, потому что правящее им самоуничтожение достигло колоссальных масштабов, потому что потаённая неполноценность и беспросветная печаль, чья тень лежала на всей его жизни, мешали ему предаться наслаждению.

– Я вижу раны, затянутые тонкой плёнкой, но под нею они полны крови, скрывающей воспалённые ткани, – шептала Майя поздним сумеркам пятницы. Она часто подносила ко рту бокал с вином и медленно затягивалась. – Ты такой странный человек – почему ты не позволяешь им зажить? С чего я это взяла?

Майя долгим, задумчивым, уязвлённым взглядом провела в воздухе плавную кривую, замерцавшую фиолетовым светом.

– Может быть, я ошибаюсь. Значит, я неправильно всё это понимаю. Но зачем тогда ты просишь меня остаться? Витя…

Вокруг темно. Пятница. Двор избавился от детских криков. Горит свет в кухнях, блестит в рюмках водка. Чем он занят в эту минуту? Бессмысленно пялится в телек? Читает депрессивное чтиво? Или бредёт вольным маршрутом вдоль голых каштанов?

В декабре все обсуждали новую корпоративную политику, утверждённую советом учредителей и активно внедряемую директором. За обедом они обменялись несколькими комментариями. Его реплики предназначались для неё. Он смеялся в ответ на её замечания. Он задавал ей вопросы. Он смотрел непосредственно на неё, и именно ей адресовалась, наконец, его улыбка. Майя ликовала. Десятки раз в течение декабря он признавался ей в любви, завершая самые трогательные и глубокомысленные диалоги, на какие была способна Майина фантазия, десятки раз они впервые занимались любовью, принося на алтарь страсти самые изощрённые жертвы.

Майя боялась спиться.

Но пища для надежд таяла вместе с уходящим годом. Больше он не сказал ей ни слова, не одарил вниманием, кроме того единственного молниеносного взгляда, который ей удалось поймать, когда он встретил их с Кириллом, целующихся в знак приветствия.

В январе она выпроводила свои мечты. Майя давно усвоила, что мужчина, который заинтересован женщиной, не умеет скрыть своих чувств.

Только наивные дурочки верят, будто их возлюбленный может быть скромен и нерешителен настолько, что, любя их, никак не проявляет себя. Женщины склонны так думать, потому что сами умеют хранить любовь в секрете годами. Они держат её под семью замками до тех пор, пока однажды для этой любви не откроются все дороги. Чаще бывает, что шлагбаумы никогда не поднимаются, и тогда женщины умирают, доверив свою тайну лишь страницам дневников, излив эссенцию безответной любви в подушки.

Мужчины ведут себя иначе. Когда их сердце душит любовь, они сворачивают горы стереотипов и запретов, в них проявляются спавшие с самого детства ипостаси. Нет, мужчина не умеет скрыть своих чувств. И даже если он не говорит о них прямо, они вырываются во взглядах, роняются в речах, читаются в поступках. Любовь перевоспитывает их мысли, вселяя в них противоречия. Любовь меняет характеры. Нельзя, нельзя ошибиться в том, любима женщина или нет. Нельзя ошибиться, если за этим наблюдает кто-то третий, кому мятежное воображение не дорисовывает несуществующие штрихи в обыденном взгляде и не искажает эхом однозначные интонации. Как ни прискорбна была эта истина, но Майя больше не смела её отрицать: Витя к ней равнодушен.

С тех пор мечты о нём вместо удовлетворения приносили терзания. А чувство разгоралось день ото дня, особенно после того, как выяснилось, что у Вити порок сердца. Его увезли на скорой, а в курилке целую неделю только и разговоров было, что о его болезни. Майя не могла заставить себя не ждать звонка от какого-нибудь сердобольного родственника Вити, который от его имени попросит её срочно приехать в больницу. «Витенька очень плох, – плача, скажет его мать. – Он хочет видеть вас. Ему нужно сказать вам что-то важное. Умоляю, не откажите моему сыну. Возможно, это его последнее желание».

В больницу к Вите ходила не Майя, а Кристина, Витина жена, по случаю его болезни сорвавшаяся из-за границы, где она ухаживала за своей очень богатой и очень своенравной, много месяцев безуспешно умирающей тёткой, а заодно – чтобы не терять времени зря – собирала документы для получения вида на жительство.

Витя появился на работе через две недели, в понедельник, и немедленно пресёк любые разговоры на тему происшествия.

Был вечер четверга. Только-только успокоилась январская вьюга. Офисные спешили восвояси, беспокоясь о заснеженных дорогах. Майя зашла на кухню помыть чашку. Он сидел там за столом и смотрел в окно. Майя безмолвно сполоснула чашку и поставила её в шкафчик. Она почувствовала, что он смотрит на неё, и обернулась. Он смотрел. Она кивнула в знак того, что готова выслушать его обращение, если он намерен его озвучить. Одновременно этот кивок мог служить и знаком прощания до следующего рабочего дня.

– Так ты беременна? – спросил Витя.

Майя недоумённо нахмурилась.

– Что, всё-таки нет? Мне не верилось, что ты можешь быть беременна.

Майе подумалось, что он бредит. Витя тяжело вздохнул и отвёл глаза к окну.

– Мне кажется, моя жена может быть беременна теперь. Абсурд. Я почти уверен, что она теперь забеременеет, – Витя усмехнулся и с весёлым безумием посмотрел на Майю. – Самое главное, что ты не беременна, – приблизившись, Витя обхватил её шею и притянул её голову к своим губам. Он очень долго целовал её, даже не вздрогнув, когда мимо дверей кухни прошёл кто-то из коллег, потом прижал её к себе и замер так минут на пять, только рука его поглаживала её волосы. – Я должен был сказать ей о тебе и покончить с этим. А вместо этого она уехала, рассчитывая, что забеременеет.

– Я совершенно… – обретя голос, проговорила Майя. – Совершенно тебя не понимаю. Ни в чём. Вообще.

Он провёл указательным пальцем по её носу.

– Это глупости. Ты всё поймёшь.

Прошёл февраль. Он неожиданно вернулся из командировки и застал её за поеданием суши.

– Я закажу ещё, – обрадовалась Майя. – Через сорок минут привезут.

– Не хочу. Пожарю себе яичницу. Яйца есть?

– Два или три.

– Сейчас спущусь за хлебом – совсем ничего не осталось. Чем ты питалась эти дни?

Майя стыдливо пожала плечами.

– Ладно, дай одну, – Витя заграбастал ролл, окунул его в соевый соус и отправил в рот.

Майя придвинула к нему ещё один. Он раздавил о скатерть рисовое зёрнышко, упавшее на стол.

– Кристина не беременна, – сказал Витя.

Майя кивнула, и в это мгновение осознала, что сегодня же вернётся к себе домой.

Спустя неделю, тоскуя по вкусу вина, оставшегося за гранью великого поста, она всё тщательно обдумывала, и была благодарна провидению, что прозрение пришло к ней так скоро, и что ей достало сил поступить как должно.

Миллионы людей не прозревают за всю жизнь, заметила себе Майя. Я должна быть счастлива, что всё прояснилось прежде, чем я или он совершили необратимый поступок.

В нём не оказалось печали, которую она мечтала излечить. Вместо чёрной венозной крови, которую она жаждала высосать из его ран любящим сердцем, в нём копился гной, свойственный всякому среднестатистическому принцу, гной на поражённой заразой мира чистоплотной душе, который он залечивал стремлением к богатству и добрыми делами.

Как и все принцы, он мечтал быть обеспеченным и независимым, иметь добросовестных детей и сделать мир лучше. Он был чистокровным принцем, ни в выигрыше, ни в проигрыше перед иным представителем этого редкого вида. Он был умеренно эгоистичен, но ничего по-настоящему не хотел для себя. Он следил за научно-техническим прогрессом, воспринимал всерьёз выступления политиков на скандальных ток-шоу и сетовал на несовершенство системы налогообложения.

Он увлекался фантастикой и обожал мистику, но не знал путей в волшебные миры. И Майю он любил отнюдь не потому, что она была неземным созданием, а потому, что она пришлась ему по вкусу своей смолистой шевелюрой, своебытной тонкостью черт и гибкостью пантеры, и на фоне плюгавенькой Кристины, деревенскую краснощёкость которой не могли замаскировать наряды haute couture, Майя была ослепительна, как царица Египта.

Конечно, Витя был умён и потому интересовался ею время от времени всерьёз, а его насмешливость включала долю уважения. Но он не постигал её в той степени, в какой она мечтала постигнуть его, и не слишком переживал по этому поводу. Когда Майя осознала это, её мечты и стремления высыпались из головы, как песок из лопнувшего целлофанового пакета.

 

Теперь он стоит перед ней и силится понять, почему она ушла, почему её чувство, которое невозможно было проигнорировать, которому невозможно было не поддаться, растаяло в один миг? Почему она позвонила? Чего ждёт от него? Кем должен он служить ей сейчас? И если ничего не воскресло, зачем им быть сегодня вместе?

Эти простые вопросы в Майиных мечтах он должен был раскусывать без слов, читая ответы на её лице. Но настоящему Вите она не смогла бы дать внятный ответ, даже если бы объясняла всю ночь.

Майя подошла к нему и опустила голову ему на плечо.

– Ты по-прежнему так страдаешь из-за приговора суда? – спросил Витя.

– Давай не будем об этом говорить, – попросила Майя.

Он погладил её по голове.

– Ничего не хочу, кроме тебя… – прошептала она со слезами отчаяния в глазах.

Он прерывисто выдохнул. Вдруг шумно улыбнулся.

– Я чувствую, как у тебя набухли соски. Обожаю это ощущение.

Майя улыбнулась сквозь слёзы.

– То есть, моим словам ты не веришь? Только соскам? – Она видела в Витиной улыбке и хмурых глазах нежность, о которой мечтала с первой встречи.

Она спала, раскинув руки. Иногда она начинала ворочаться и стонать, ища что-то руками, находила Витино тело и затихала. Ей снились беспокойные сны. Он не мог заснуть. Смотрел на неё, и ему хотелось плакать. В три часа ночи он ушёл.

 

 

 

(в начало)

 

 

 


Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за ноябрь 2016 года в полном объёме за 197 руб.:
Банковская карта: Яндекс.деньги: Другие способы:
Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке:
«Вернуться на сайт магазина»
После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru
Вы получите доступ к каждому произведению ноября 2016 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.

 


Оглавление


1. Глава 1. Сумасбродная
2. Глава 2. Генеалогическая
507 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 12:03 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!