Про уродов и людей...

 

 

 

Директорский УАЗик, миновав указатель с направлением на близлежащие населенные пункты, выехал из города на кольцевую дорогу. Водитель чуть сбавил газ, чтобы так уж сильно не бросало машину по неровностям выщербленной «бетонки». Директор совхоза, Степан Дмитрич, на что мужчина молодой и привычный к различным тряскам дорог и судьбы, а нет-нет, да и ругнется по поводу одной из бед российских. А тут пассажирка сегодня особенная.

– Баб Шура, ты никак задремала? – директорский водитель Славик через плечо глянул на пожилую женщину на заднем сидении. Та дремала, головой прислонившись к боковому стеклу, сквозь которое пригревало по-весеннему теплое солнышко. – Оно и понятно: разморило от усталости.

 

Сколько ж ей пришлось пережить за эти последние несколько месяцев. Сначала в село пришло известие, что юные следопыты обнаружили в одном из захоронений в Полесье останки ее без вести пропавшего мужа. А потом и награда его нашлась, та, что не успел он получить при жизни. Вот эту-то коробочку с медалью, завернутую в чистую тряпицу, даже во сне прижимала к груди баба Шура.

Два пожелтевших треугольничка, казенное письмо со строчкой : «…без вести пропал…», маленькая затертая фотокарточка для какого-то документа, да вот эта медаль – вот и все, что осталось от Гришеньки. Да еще горстка земли с того места, где похоронен он. Капсулу с землей как раз сегодня вместе с наградой вручили бабе Шуре, Александре Ивановне, в райцентре.

Славик улыбнулся про себя, вспоминая, как баба Шура пыталась при всех произнести непонятное для нее слово «капсула», потом махнула рукой и поклонилась «городскому начальнику» за «земельку с Гришенькиной могилки». А тот обнял женщину и поцеловал ей руку, совсем смутив её, не привыкшую к такому вниманию.

Будто услыхав мысли Славика, баба Шура открыла глаза и посмотрела на коробочку с наградой.

– Ты поспи еще, баб Шура, – Славик улыбнулся женщине, – а как подъезжать будем – я тебя разбужу. Вот и Степана Дмитрича сморило.

– На том свете отосплюсь, Славичек, – баба Шура погладила рукой тряпицу и, вытерев слёзы уголочком платка, задумчиво произнесла: – Вот как бывает, Гришенька…

 

Григорий Савич… Гришенькой стала она называть своего мужа уже намного позже, когда и пришла-то та казенная бумажка. Ей казалось, что позови она его нежно, Гришенька, он вернется, живой и здоровый, к своей молодой жене. Да и женой-то была она всего два дня: в первый день пришел к ней, семнадцатилетней Шурочке, Григорий Савич, поклонился в пояс и предложил жить вместе, коли глянется он ей. Время, мол, такое, ухаживать некогда. Да еще и швейную машинку принес – подарок по тем временам царский. Вечером в сельсовете расписались, и вошла Шурочка в дом тридцатилетнего Григория женой и матерью троим его детям – сироткам: четырехлетнему Алешке, двухлетней Пашеньке и совсем крошечному Ванятке, которому от рождения было всего несколько месяцев. А через день на фронт ушел Григорий. Ушел и пропал без вести, успев отправить в дом родной всего два письма-треугольничка.

 

Бережно хранит их Шура в металлической коробочке из-под печения вот уже столько лет. Достанет, перечитает, поплачет и опять спрячет в коробочку. А потом зажжет свечу, помолится и поговорит с Гришенькой на той пожелтевшей маленькой фотокарточке. Про все дела свои расскажет, и про детей, и про сельчан.

Так и жила она, Александра Ивановна, все эти годы. Уже и дети выросли, внуки, правнуки родились, а Шура по-прежнему ждала своего Гришеньку. Много раз за годы эти сватались к черноглазой красавице молодые люди, да она только рукой отмахивалась: какие женихи – ведь мужнина жена я! Да и не погиб он, пропал просто… Соседи лишь плечами пожимали: глупая, мол. А она не теряла надежды получить хоть какую-либо весточку.

И вот радость такая. Пусть у самой бабы Шуры не хватит сил на могилку съездить, так дети навестят-поклонятся. Да и внуки обещались. Вот и Степан Дмитрич, директор совхоза, собирался Славика отпустить – они с её внучкой Аннушкой вроде как жених и невеста.

 

УАЗик остановился возле аккуратного дома с большим садом.

– Ну вот, Ивановна, приехали, – Степан Дмитрич подал женщине руку. – А ты, смотрю, по-прежнему калитку не запираешь.

– Господь с тобой, Степушка, зачем же мне калитку-то запирать: разве у нас воры-то в селе живут? Все ж мы родные. Сами душевные и детей добру всегда учили, – баба Шура мягко дотронулась до руки директора. Затем продолжила: – Да и колодец у меня во дворе. А как кому водицы испить захочется – как же я закрываться-то от людей буду?

Степан Дмитрич смущенно улыбнулся. Он всегда, еще с детства, смущался, когда баба Шура, Александра Ивановна, говорила своим тихим голосом, казалось, настолько обыденные вещи, что самому становилось неловко: как можно было думать по-другому?

– Стёпушка, завтра Паша с детками приедет, и Алешка, так ты уж с Лизаветой своей в гости приходи. И ты, Славичек. Милости просим! Помянем Гришеньку, – пригласила попутчиков баба Шура.

– Спасибо, Ивановна, придем обязательно. Да у тебя, поди, завтра полсела соберется. Ты уж не волнуйся – все заботы совхоз на себя возьмет. И торжественно гильзу с землей с могилы Григория Савича захороним, и стол накроем, – улыбнулся, попрощавшись, директор.

 

…

 

Две серые фигуры, сутулый подросток и высокий нескладный молодой человек с фонариком в руках, крадучись вошли в дом и сразу же наткнулись на ящик с водкой, который загодя был принесен по распоряжению директора совхоза для завтрашнего мероприятия.

– Ого, это мы удачно попали, – человек выше ростом вполголоса захихикал.

– Тихо ты, – шикнул на него приятель, – мы не за этим пришли. Бабка сегодня в райцентре была. Ей медаль мужнину вручили, значит, и денег дать должны были. Деньги искать надо, а не водку.

И хотя второй был явно с ним не согласен относительно ящика водки, все же послушно проскользнул вслед за приятелем в комнату.

Луч света фонарика метался по нехитрой обстановке дома, выхватывая из ночи старые ходики на стене, слоников на буфете, салфеточки, вазочку с цветами на столе. Но не находилось ничего, что могло бы указывать на деньги. Вывернутые ящики шкафа тоже особо ничего не дали: наручные часики и две серебряные ложечки перекочевали в карман. Более ценного «старателям» найти не удалось.

– Слышь, Лось, а может, и нету у бабки ни фига?

– Ну не истратила же она все на водяру, – тот, кого назвали Лосём, кивнул через плечо на входную дверь,– говорю же: я сам видел, как Дмитрич суетился. Да и маманя моя бабе Шуре по хозяйству помогает.

– А может, бабка держит все под подушкой?

– Ага, – проскрипел сдавленный голос, – и деньги, и колотушка какая-нибудь, – Не-е-е-е, Серый, в ту комнату не пойдем: не ровен час, узнает меня баба Шура.

– Гы-ы-ы-ы, – молодой человек скорчил рожу, – так и скажи, что слабо! А то: бабка старая… деньги «на раз» возьмем и медальку прихватим… Фуфло!

Серый со смешком сквозь зубы сплюнул на пол.

Подначивание Серого возымело действие, и тот, кого приятель называл Лосем, осторожно ступая по половицам, вошел в соседнюю комнату, а спустя пару минут вышел, неся в руках потертую металлическую коробку.

На самом верху лежала медаль, далее – бумаги, письма. Но, движимые жаждой скорой наживы, молодые люди не стали вдаваться в дальнейшие подробности содержимого коробочки, Серый попросту засунул ее за пазуху, и продолжили поиски. В соседней комнате заворочалась баба Шура.

– Серый, пора сматываться. Ты человек пришлый, завтра тебя уже не будет, а мне здесь еще жить, – заволновался подросток, – А что как узнает меня баба Шура?

– Гы-ы-ы-ы, Лось, так ты еще и трус! Делов-то: стукнешь бабке чем-нибудь по башке, она не только тебя, себя узнавать перестанет.

– Кто тут? – баба Шура появилась в комнате неслышно. Видела она уже плохо, но голос Оксаниного сына она узнала сразу, – Олеженька, деточка, что-то случилось?

Подростка будто током ударило. Что теперь делать? В мозгу выстрелило: бежать!

 

Когда рассвело, Олег с опухшими от рева глазами пробрался к палатке, разбитой на пригорке его «приятелями». Там уже никого не было, лишь обгоревший ящик и несколько пустых бутылок из-под водки напоминали о прошедшей ночи.

– Ну чё, пацан, нашелся? – Серый вышел из-за кустарника, – ну ты даешь: так живо сиганул, я аж и не сообразил сразу.

– Что теперь будет, – всхлипывал подросток, – баба Шура всем расскажет… Мне хоть из села беги…

– Не расскажет, – грубо прервал его Серый, – ничего она уже не расскажет.

И пошел. Потом оглянулся и, глядя в округлившиеся от ужаса глаза Олега, выругался: мол, с кем связался.

Олега тошнило, буквально выворачивало на изнанку. Что теперь делать? – страх буквально разрывал все его внутренности.

– Слыш, Лось, а бабка–то у вас ненормальная. Это же надо – подохнуть из-за бумажек старых и вшивой медальки, – вернувшийся Серый с остервенением швырнул бабы Шурину коробочку в сторону. – Ты знаешь, что она перед смертью шептала? «Прости их, Господи, ибо не ведают они что творят!» Блаженная…

 

 

 

Реклама:

столешница из искусственного камня кориан