Трещинка

 

Купить в журнале за декабрь 2015 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 5 часов 30 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

Мягкий и нежный как женщина рассвет ласково пробудил Бойцова, лизнув его густым туманом по колючей щеке. Узкие, точно иглы, зрачки его стальных глаз хранили остатки наркотического опьянения. Выспавшийся на свежем воздухе боксёр был бодр, хотя и выглядел из-за небритости и налипших на чёрную водолазку травинок несколько неряшливо. Заметив крохотного паучка на рукаве, который, очевидно, решил, что ночью изловил на болотах весьма крупного зверя и уже приготовился запеленать его в свою шёлковую бечёвку, Бойцов рассмеялся и осторожно перенес непутёвого капельного хищника на траву. Потом поднялся и пошёл в скит.

По причине большого религиозного праздника, которого с особенным трепетом каждый год ждут послушники и монахи Троицкого мужского монастыря – Троицу и Духов день, – в скиту никто не работал. Бывшие наркоманы-реабилитанты, которые ещё не свыклись со скитским послушанием, более строгим, чем даже монастырское, по причине сурового поста и круглосуточного чтения Псалтири, травили себя табачком, без благословения, разумеется, отца Ферапонта, в вынесенной за территорию скита беседке. Тут же неподалёку на лесной опушке находился свинарник, принадлежащий подсобному хозяйству монастыря. Именно в нём, как блудный сын из евангельской притчи, Олег Бойцов отбывал после лагеря своё послушание: кормил скотинку, выпасывал, убирал отходы, а когда наступало время «х» – закалывал, обжигал туши паяльной лампой, разделывал и отправлял мясо в монастырь.

В небольшой деревянной церкви, которую монахам подарил банкир Золин, шла торжественная служба в честь величайшего события – на пятидесятый день от Пасхи на учеников Христа сошёл Дух Святой и так их преобразил, что людям со стороны, лишённым духовного зрения, показалось, будто апостольские мужи напились сладкого, то есть креплёного вина. Пятидесятница или Троица была для монастыря особым праздником, так как сама обитель некогда основалась в его честь; и некоторые послушники и монахи, приближённые к отцу Ферапонту, считали, что именно в этот день скитники должны получить с небес некие откровения, в частности, по поводу появления на земле антихриста. Сам отец Ферапонт был убеждён в том, что злой гений родится непременно в российской глубинке и постоянно внушал эту мысль менее опытной братии, ссылаясь на авторитет святителя Игнатия Брянчанинова, который будто бы ещё два века назад это предсказал. Отец Ферапонт (а в миру – Гоша Картавый, в прошлом личность весьма тёмная, сколотивший состояние на торговле австралийской говядиной, которая на поверку оказалась мясом кенгуру, и спустивший свои миллионы в одном из игорных заведений Монте-Карло) вид имел грозный и устрашающий. Сухопарый, высокий как баскетболист, бледный, с чёрными как смоль волосами; с густыми бровями, сливающимися на переносице; с застывшем вихрем спутанной бороды и горящими ненавистью ко всему грешному миру глазами, разговаривал с мирянами так, будто каждого из них золотом одаривал. Скажет слово, поглядит на человечка свысока – и тому уж неловко становится в присутствии эдакой духовной громадины. А у некоторых слабодушных мирян даже коленки начинали подгибаться словно сами собой, и в животе неприятно урчало, когда на них кидал свой испепеляющий взгляд Слуга божий. Некоторые из них, как под гипнозом, падали ниц и пытались облобызать ноги великого молитвенника и постника. Когда Бойцов отбывал в скиту послушание, отец Ферапонт ещё не был таким громометателем. Бывал он, конечно, как и все люди, и раздражителен, и гневлив, и чертей уж тогда зрил духовными очами, однако ж в крайностях своих был умерен, попусту никого не обижал и с монастырской братией вёл себя не так уж заносчиво. Да и было бы кому возноситься! Ведь в монастыре почти все знали о его далеко не праведном прошлом; поговаривали даже, что за торговлю кенгурятиной он чуть было не угодил под суд и откупился от правосудия деньгами. Перерождение отца Ферапонта в духоносного старца произошло весьма неожиданно и у всех на глазах. Приехал к нему однажды какой-то богатенький господин из Тамбова, очевидно, знакомый Ферапонта по его прежней жизни, в малиновом пиджаке, с золотой цепью до пупа, у которого, кажется, было всё, кроме способности по ночам любить жену, красавицу-фотомодель. И попросил он своего чудом преобразившегося друга Гошу Картавого помочь ему молитвенным словом обрести потерянную мужскую силу. Свою просьбу малиновый пиджачок подкрепил увесистым кожаным кейсом, набитым американскими долларами. Деньги отец Ферапонт с высокомерным презрением принял, потом проводил гостя в свою душную келью, велел толстосуму раздеться до нижнего белья (якобы весь костюм его был усеян маленькими бесятами) и принялся воспалённым голосом читать над взмокшим от пота бедолагой молитвы из чина изгнания злых духов старинного украинского митрополита Петра Могилы. Когда гость, дошедший до полуобморочного состояния от непривычной коленопреклоненной позы, от жары и нехватки кислорода, наконец, взвыл, Ферапонт, очевидно, решил, что из него полезли бесы. Сорвав с себя увесистый наперсный крест, он принялся охаживать им очумевшего гостя, как веником в бане, по пухлой филейной части сибаритского тела. Чуть позже молодые монахи рассказывали, что своими глазами видели, как из кельи отца Ферапонта выскочил огромный, розовый, как свинья, бес и бросился прочь от сурового обличителя тёмной силы. Поговаривали, что сначала бес устремился к своей родной обители, то есть к свинарнику, желая, очевидно, вселиться в шкуру нечистоплотного животного; затем сломал изгородь в заборе и устремился в лес, к стоявшей недалеко от скита дорогой иномарке, которая увезла его на всех парах в неизвестном направлении. Об этом происшествии потом в скиту рассказывали трепетным шёпотом, благоговейно поглядывая в сторону эпической фигуры иеромонаха и вспоминая, к случаю, евангельское событие вселения бесов в стадо свиней, и то, как с разрешения Архипастыря Иисуса Христа стадо это бросилось с высокой скалы в море и погибло в пучине вод.

После случая изгнания бесов из тамбовского толстосума сначала по монастырю, а затем и по всей нижегородской губернии поползли слухи о том, что в Троицком скиту появился старец феноменальной духовной силы, изгоняющий бесов и обладающий даром пророчества. С той поры и сам отец Ферапонт чудесным образом начал преображаться: стал загадочнее, суровее и даже как будто чуть выше ростом.

Появление в скиту бывшего реабилитанта Бойцова, кажется, не вызвало ни у кого особого интереса. Олег вёл себя уверенно, непринуждённо, в соответствии с принятыми уставом скита правилами приличия. Прежде всего он встал напротив храма, поклонился до земли и, перекрестившись, поднялся по деревянным ступенькам в тесный притвор.

Пахнуло запахом ладана, растопленного воска и разгорячённых человеческих тел. В правом углу притвора, за столиком, заваленным помимо свечей различными иконками, ладанками, крестиками, цепочками и прочей мелкой церковной утварью, сидела рябая дебелая вдовица Фотиния, которой отец Ферапонт доверял небольшие торговые операции. Доверял, между прочим, и опеку над большой медной кружкой, запечатанной свинцовыми пломбами. Фотиния крайне ревностно исполняла все послушания, потому как в своём духовном наставнике видела настоящего воина Христова и была предана ему как собачка любимому хозяину. На остальных же людей, будь то мирянин, монах или священник, она смотрела с недоверием. Её нелюбовь ко всему роду человеческому, исключая, конечно, отца Ферапонта, подогревалась не только страстными проповедями последнего, в которых тот яростно осуждал всё мирское. Произошёл несколько лет назад в скиту пресквернейший случай. Была обворована церковная кружка с пожертвованиями. Вероятно, кто-то из бывших наркоманов залез ночью в церковь, и, пока она спала в притворе за перегородкой, вытряс из медной посудины добрую половину червонцев и пятаков. Боясь гнева отца Ферапонта, она ходила за ним по пятам несколько дней, испрашивая прощения, а когда суровый монах прикрикнул на неё однажды в церкви при всех, вдовица вдруг закатила глаза, залаяла, как собака, захрипела и стала кататься по полу, пока её, наконец, не привели в чувство пощечинами и святой водой и не выпроводили под руки из церкви. «Кликуша, – обронил кто-то из монахов. – Очнётся, сама укажет на вора». А вскоре из скита загадочным образом исчез один из реабилитантов, некто Сорин из Москвы, и иеромонах Ферапонт тут же объявил, что в тонком прозорливом сне видел, как бес с лицом Сорина убегал в сторону ситниковских болот, хватался за голову, пищал, корчился от боли, потому как голова его была усыпана горящими угольями стыда. Авторитет Ферапонта после этого происшествия укрепился, а преданность дебелой Фотинии к духовному наставнику выросла до фантастических размеров. Скажи он ей: «Отрекись от Христа и пойди за мной», – побежит как дворняжка. Прикажи он ей разделаться с грешником во имя грядущей славы на небесах – убьёт не моргнув глазом.

Подойдя к торговому столику, Бойцов поздравил Фотинию с праздником.

– Поклажу-то брось, – пробурчала вдовица, недовольно поглядывая на брезентовую сумку вошедшего. – Чай, не в магазин пришёл, а в церкву. Много вас таких ходют, – раздражённо прибавила она, – а потом деньги из кружки пропадают.

Бойцов снял с плеча сумку, покопался в карманах и вытащил пригоршню мелочи.

– Тетя Фотиния, поставьте свечу за здравие раба божия Олега, – попросил он, кладя деньги на стол.

Услыхав своё имя, вдовица ещё недоверчивее взглянула на гостя.

– Чи, от пьянства иль наркомании? – спросила она и, пошарив руками среди бумажных иконок, извлекла календарик с изображением Богородичной иконы «Неупиваемая Чаша». – На вот, держи, – небрежно сказала она. – Молись только Ей. Исцелит «Неупиваемая Чаша» от любого недуга. Чи, у тебя грехов много? – настороженно посмотрела на Бойцова Фотиния. – Чтой-то лицо твоё мне как будто знакомо. Ты, чай, у нас спасался?

– Спасался, – улыбнулся Бойцов. – Да не до конца спасся.

– У, ирод, лыбится ещё, – взялась чихвостить Бойцова рябая вдова. – Хватайся за мизинчик, за ноготок старца нашего. Вытянет, ежели спастись хочешь. А не хочешь, вот тебе бог, а вот порог. Погибай во смраде греховнем… Много вас тут шляется, – повторила она с раздражением, – а потом деньги из кружки пропадают.

– Тётя Света, – не выдержал Бойцов. – Вы меня, наверное, за кого-то другого приняли. Вспоминайте! Бойцов я, Олег. Из Растяпина. Целый год за монастырскими свиньями ухаживал.

Кто-то из молившихся в притворе, поймав на слух хлёсткое выражение «монастырские свиньи», в недоумении покосился на Бойцова. Фотиния, наконец, признала его, и губы её дрогнули в улыбке.

– Вспомнила лабузу, как же! Чи, я тебя в церкву не пущала с рисуночками твоими тюремными. Ноне с рукавами пришёл. Поумнел, что ли? Ну, лабуза, чего надо-то? Опять, чи, с дружками связался? Уж больно худо ты выглядишь. Грехи-то твои вон на лице проступили.

Олег машинально провел ладонью по небритой щеке.

– А у нас теперечи новая наркошайка прибыла, – продолжала вдовица. – Видал, наверное? За заборчиком сидят, дымят папиросками, бесам кадят, небо закрывают. Хоть бы раз в церкву пришли, нехристи, помолились бы «Неупиваемой Чаше». Тьфу ты, зла на них не хватает! – Она быстро перекрестилась и взглянула на Бойцова ласковее. – А ты вроде службы выстаивал, – смягчилась Фотиния. – Помню. Упористый был, не как нонешние. Помню, помню. Бывало, чуть не спишь на ходу, а стоишь до конца. Упористый. Да и хряков наших колол хорошо. Знать, не мучились. Сразу в ад родимые уходили. Ну, говори, что привело?

– Мне бы с отцом Ферапонтом увидеться.

Фотиния расплылась в довольной улыбке.

– Старец наш всем надобен, – соловьем пропела она. – А времечко его не то что золота, брильянтов стоит. На службе он, в алтаре. Тебе, чи, по какому делу спонадобился старец?

– По личному, тётя Света, по личному.

– По личному, – передразнила его кликуша. – Всем старец надобен по личному. А постился ты перед тем, как явиться сюда? – грозно спросила она. – Исповедался? К нему нонче со всех краёв съезжаются. Давеча грех один приезжал с Афона.

– Грек, наверное? – поправил Фотинию Бойцов. – Это нация такая.

– Ну, не рассейский, – махнула рукой вдовица. – Чернущий такой, с бородой, в золоте весь. Очень важный. А приехал совет держать с наши батюшкой Ферапонтом, как толковать одно тайное место Иоаннова послания. Другой тоже был днесь, с севера какой-то монашек, хиленький такой, без бороды почти, отец Фёдор. Спрашивал насчет пашпортов.

– Перепись, что ли? Так была вроде.

– Да нет, чай. Про число антихристово спрашивал. В пашпортах, значит. А оно уже на всех нас заведено, число это. В магазин пойдешь, тебя там ихняя машина всего просветит, с головы, значит, и до ног. И ежели нет пока на тебе числа антихристова, то три шестёрки незаметно приляпает. Как в пашпорте. Во как!

Довольная своим рассказом Фотиния успокоилась окончательно.

– Ладно, – шепнула она, доверчиво поглядывая на Олега. – Тепереча иди к его келейке, жди у входа. Службу отслужит батюшка, я ему о тебе скажу. Как бишь тебя? Буйнов?

– Бойцов я, Олег. После лагеря здесь был на послушании. За свиньями присматривал. Он должен помнить.

– Ну, значит, так и доложу. Примет так примет. А не примет – не обессудь. Значит, что-нибудь есть на тебе. Уж он-то душу человеческую насквозь видит. Коль что не так, ноги тебя сами понесут. У-ух!

Бойцов улыбнулся «сочному» рассказу Фотинии, поблагодарил её, ещё раз поздравил с праздником, и, выхватив взглядом огромную фигуру Ферапонта, грозно возвышавшуюся над царскими вратами, вышел из церкви.

Иеромонах появился на улице примерно через час. Одет он был в праздничную ризу, из-под которой золотом отливали богатые епитрахиль и пояс. С левой и правой стороны иерейского облачения были перекинуты набедренник и палица – знаки особых церковных заслуг отца Ферапонта. Вышел он из храма в окружении многочисленных духовных чад, которые ловили всякое движение наставника и своими согбенными спинами, казалось, выражали бессловесные смирение и любовь. Справа от иеромонаха шли крепкие низкорослые старички, ряженые в казачью офицерскую форму, – сие пышное воинство несло хоругви и иконы. Слева от Ферапонта, едва поспевая за ним, семенили сгорбленные сухие старушки-мармозеточки, запакованные, как монахини, во всё чёрное. Позади этой свиты тащились убогие, юродивые, с трудом передвигающиеся больные телеса.

Возле входа в келью отец Ферапонт остановился, чинно повернулся к людям и, подняв правую руку в жесте клятвенной правды перед людьми и Богом, обратился к застывшим в ожидании пророческих слов духовным чадам:

– Глаголю, дети мои, не от себя. Но от Духа Святаго, который снизошёл на многогрешного монаха Ферапонта в великий праздник Пятидесятницы. Наступают последние дни века сего. Ибо явился на землю злой гений. Услышал я, дети мои, нынешней ночью небесную музыку. Колокольный звон лился с небес. Затем разошлись небеса и спустились по небесной лестнице ко мне три ангела в белых одеждах.

Отец Ферапонт сделал внушительную паузу, обвёл значительным взглядом оцепеневший от этих слов люд, и, очертив пред собою щепотью воздух крестом, продолжал вознёсшимся голосом:

– И сказали мне ангелы: «Посланы мы Господом нашим, Отцом Небесным, для того чтобы спаслись остатки истинно верующих. Ибо пришёл к нам в мир новый обманщик, для того чтобы сбылось пророчество Иоанна и правил он людьми три с половиной года. И явился он к нам не из краёв израильских, а из пределов российских». Верным оказалось предначертание святителя Игнатия. Не смел я поднять глаза на ангелов. Были они белее самого чистого снега и ярче солнца. И спросил я у них о знамениях. Они же отвечали мне: «Как сказано в Писании, в последние дни века сего дети восстанут на родителей и убьют их, брат пойдёт на брата, моры и глады прокатятся по земле». Всё это уже есть, дети мои. И всё это мы с вами каждый день видим. А знамение будет такое! – Густым сочным басом пропел Ферапонт. – Могилы разверзнутся, дети мои. Грешники вылезут на последнюю битву с праведниками. Будет стоять по всей земле стон и скрежет зубовный. Гробы заполнят весь белый свет. Гробы будут падать с небес как бомбы. Гробами закроется весь род людской. Так будет, будет. Аминь. Оглянитесь же, братья мои и сестры. Все эти пророчества сбываются. Дети восстают на родителей и убивают их. Родители убивают детей своих в зародыше. Брат поедает брата. Страшные болезни, доселе невиданные, пришли в мир. Голод и мор катятся по земле. Грешники вышли на битву с праведниками. И когда увидите вы, чада мои, разверзнутые могилы и гробы, падающие с небес – знайте, что наступают последние дни века сего. Сие будет, будет. Аминь.

Отец Ферапонт замолчал. Суровая тишина воцарилась среди скитников. Только со стороны беседки, где отравляли себя никотином реабилитанты, раздавался чей-то шаловливый смех. Неожиданно со стороны болот завыл сыч, и люди стали потихоньку выходить из оцепенения. Первой зарыдала в голос блаженная Аграфена, девица из Кинешмы осьмидесяти лет, которая почиталась среди посещавших старца людей наравне с самим Ферапонтом.

– Вай, вай, вай, – бухнулась едва живая от внезапного ужаса старушка на колени и молитвенным взором снизу вверх воззрилась на духовного наставника. – Куда же бежать нам, батюшка? Подскажи, родимый, что делать нам?

Бойцову, оказавшемуся невольным свидетелем этой сцены, показалось, будто он был вознесён чьей-то назидательной рукой за кулисы какого-то сумасшедшего психоделического театра с режиссёром этого тщательно спланированного психоза – отцом Ферапонтом, – и дебелыми актёрами, готовыми впасть в истерию при одном только мановении руки своего Учителя.

Завывания блаженной стали катализатором моментальной цепной реакции: её плач сходу подхватили остальные старушки, запричитали убогие и юродивые, заголосили басы казаков, и теперь уже целый нестройный хор безумных рыданий и мольбы о помощи понесся к небесам.

Бойцов стоял у прохладной стены жилого барака и с ужасом и отвращением смотрел на всё происходящее. Это был уже не просто театр абсурда, а способная на всё толпа, преисполненная взрывным безумием.

Иеромонах молчал, стоя с закрытыми глазами перед этой толпой, и как будто чего-то ждал. Со стороны казалось, что он находится в глубоком трансе. Только губы его быстро шевелились в такт потаённым мыслям, а пальцы сухих крепких ладоней нервно перебегали по чёткам.

– Скажи, родимый, что делать нам? – все настойчивее раздавалось со всех сторон. – Не оставь нас, отче, без твоего покрова духовного. Люби нас, чад твоих.

Наконец отец Ферапонт открыл глаза, и завывания прекратились.

– Когда начнётся Апокалипсис, – внушительно начал он, переходя почему-то на старое округлое нижегородское «о», очевидно, чтобы усилить эффект от своей речи, – и полетят гробы с неба, бегите сюда, в скит, под мою защиту, бросайтесь на колени и молите Отца Небесного о прощении. И я вместе с вами упаду наземь и стану просить Бога нашего о неоставлении земли русской.

Старец торжественно перекрестил воздух перед духовными чадами, медленно развернулся и направился в келью. Бойцов спиной вжимался в холодную стену, чувствуя, как его распирает гнев против мошенника и лжестарца Ферапонта. Между тем «старец», прежде, чем войти в келью, вплотную подошёл к Бойцову и, глядя на него строгими и страшными глазами, точно приказывающими всякому: «Смирись, червяк, упади передо мной на колени, ибо я – власть!», – начал медленно подымать к лицу Бойцова правую ладонь для послушного лобызания десницы приемника мужей апостольских.

Однако Бойцов продолжал неподвижно стоять у стены, отвечая своим хладнокровным взглядом на гипнотический взгляд иеромонаха. Это психологическое единоборство продолжалось недолго, Ферапонт быстро почувствовал, что не сумеет сломить волю непокорного гостя, и поменял тактику. Он театрально вскинул очи к небесам и тихо, так, чтобы его услыхали только стоявшие позади него опричники в казачьей форме, произнёс:

– Сие начинается, дети мои. Иудин сын пришёл, для того чтобы предать меня в руки первосвященника и получить от нового Каиафы тридцать сребреников.

И вошёл в келью.

Свита угрожающе надвинулась на Бойцова. Преданные Ферапонту духовные чада готовы были растерзать непокорного мирянина аки львы. Однако инстинкт самосохранения помог Олегу избежать расправы. Бойцов решил не испытывать судьбу и скользнул на тропку, ведущую в лес. Там под спасительной сенью он присел на пенёк, закурил и нервно расхохотался.

– Нет, братья-славяне, – пробормотал он, косясь взглядом на деревянную ограду скита. – Я ещё не готов принять мученический венец от расправы беззубых старух и сумасшедших старцев. Верно говорят: «В миру – как в аду, в церкви – как в миру, в монастыре…» Хм… А в монастыре – как в сумасшедшем доме.

И тут Бойцов неожиданно приметил, что за ним следят. Два крепких старичка в казачьей форме (очевидно, разведывательный авангард отряда Ферапонта) и старушка-мармозеточка осторожно выглядывали из-за кустов рябины, ведя за ретировавшимся врагом наружное наблюдение. Это выглядело так забавно, будто в детстве, в игре в войнушку, что Бойцов буквально подавился дымом от хохота. У него даже слёзы брызнули из глаз.

– Эй вы, ряженные! – крикнул он, подымаясь с пня и отшвыривая сигарету в сторону. – Выходите. Я вас застукал. Плохие вы разведчики, дедули! Вам бы дома на печи лежать, а не по лесам бегать. Передайте начальнику вашему, что он больной шизофреник, и что место ему не в скиту, а в дурдоме!

Это была провокация, сигнал к атаке. Казачки бросились из-за кустов и бросились с кулаками на Бойцова. Хруст ломающихся веток и боевой клич «Бей Иуду!» разорвали тишину леса. Бойцов со смехом отбил атаку одного, сорвал со второго казачью папаху, но, когда первый казак, самый настырный, схватил с земли корягу и попытался отнюдь не ласково приложиться ею Бойцову по голове, боксеру ничего не оставалось делать, как встретить противника прямым левым в челюсть. Казачек рухнул как подкошенный. Бабушка-мармозетка подняла вой. Второй ряженый бросился было на подмогу к своему приятелю, однако, увидев, что тот лежит на траве с расквашенным носом и, как выброшенная на берег рыба, жадно ловит ртом воздух, пытаясь что-то сказать, храбро ринулся на Бойцова, потом резко остановился, правильно оценив обстановку боя, потряс в сторону «иудиного сына» кулаком и ретировался к раненому. Старушке-мармозетке тоже нужна была помощь. Она лежала на траве и содрогалась в эпилептическом припадке. Бойцов с минуту смотрел на поверженных, пытаясь определить степень нанесённого увечья; потом тяжело вздохнул, чертыхнулся и побрёл прочь от этого нехорошего места.

 

 

*   *   *

 

Вечером в дежурной части Растяпинского УВД раздался телефонный звонок из приёмного покоя центральной районной больницы. Звонила медсестра Ганечкина. Следуя должностным инструкциям, она сообщила милиционерам о доставленном в больницу с черепно-мозговой травмой семидесятилетнем Фёдоре Цыбулко. Пострадавший был не в себе, ругался, пел молитвы, однако успел сообщить, что сам он родом со Ставрополья и приехал из казачьей станицы к своему духовному наставнику отцу Ферапонту в Троицкий скит получить от него благословение на покупку козы и трёх баранов на своё личное крестьянское подворье. Далее Цыбулко понёс какую-то околесицу, сообщив, что он «принял страдания от сына Иуды во время короткой, но героической борьбы за честь всего православия», что «наступили последние дни века сего, потому что дети восстали на родителей и бьют их по головам», что «когда полетят гробы с неба, нужно бросать всё и бежать в скит под покров великого старца», – иными словами, у пострадавшего начался бред, типичный для такого рода ранений. Ему диагностировал ушиб средней части лица и легкое сотрясение мозга. По причине того, что больной и в палате продолжал выражаться странным метафизическим языком и обещал всем пациентам больницы конец света, при этом дико хохотал, скалился и говорил, что всем иудам готовится обрезание… их голов, лечащий врач направил Цыбулко в психоневрологическую клинику на попечение специалистов по душевным расстройствам.

Участковый инспектор Коченян, которому было поручено разобраться со странным происшествием с Федором Цыбулко, бросил отписанный ему руководством УВД материал в пухлую папку с подобными заявлениями и тут же забыл о нём, так как голова его была занята предметом куда более приятным: на днях в район прибыла первая партия астраханских арбузов, а по сложившейся традиции перекупщики-земляки Коченяна, имевшие на растяпинской земле прибыльный бахчевой бизнес, должны были получить от Коченяна «зелёный свет» на торговлю арбузами. А это были многочисленные подарки, застолья, вино, шашлыки, – иными словами, «подвижничество», приятное и полезное во всех отношениях.

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за декабрь 2015 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт продавца»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите каждое произведение декабря 2015 г. отдельным файлом в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.

 

Автор участвует в Программе получения гонораров
и получит половину от всех перечислений с этой страницы.