Пчёлка

На чтение потребуется полчаса | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Пьер Ковальский вернулся от Пчёлки хоть и не трупом, но полуживым от страха. Он уже не думал: «Что я сделал неправильно?». В конце концов, сделать можно какую-нибудь малость, а то и вовсе ничего. Просто оказаться в неподходящем месте в неподходящий момент. А бывает, что и не ты, а кто-то другой там оказался, а тебя объявляют крайним и на твою голову валятся все шишки.

Он спрашивал себя: «Куда спрятаться?»

За окнами сгустились сумерки, а Пьер сидел в пустой квартире, не включая света. Он боялся ночи и того, что она скрывала, но ещё сильнее страшился быть на виду. Его самый большой кошмар – он на ярко освещённой сцене посреди тёмного зрительного зала. Пьер чувствует себя голым. Лучи прожекторов сдирают с тела одежду, выставляя напоказ его беспомощность и позор.

Он готов залезть под диван или в стенной шкаф, как в детстве, но под диваном нет места, а шкаф пропах нафталином.

 

От громкого звонка Пьер дёрнулся и посмотрел на будильник. Полдвенадцатого. Кого это нелёгкая принесла в такой час?

– Откройте, герр Ковальский, на минуточку.

Соседка.

– Не могу, я не одет, – он едва удерживался, чтобы не стучать зубами. – Я уже спал.

– Извините, что так поздно, но для вас передали записку, сказали – срочно.

– Кто передал?

Она не ответила, только пробубнила что-то себе под нос, и под дверь пролезло письмо – мятый запечатанный конверт. Пьер слышал, как соседка торопливо удаляется. Споткнулась, тихо ойкнула. Очевидно, потеряла тапочки. «Нескладёха, чтоб она с лестницы навернулась!» – пожелал он от души.

Проклят тот, кто приносит плохие новости.

 

Потея от ужаса, Ковальский надорвал конверт и развернул сложенный вчетверо листок.

«Приходи к молочному кафе на Фридрих-Шиллер-штрассе, – было написано на линованной бумаге наискосок – безличными печатными буквами. Похоже, что по трафарету. – Если не явишься через двадцать минут, кое-что плохое случится с близким тебе человеком».

Подпись: «Дитрих».

Боже мой, неужели они сделают что-то с мамой? Она-то здесь при чём? Больная, старая женщина... И ведь она в клинике. Не будь идиотом, больница не тюрьма и не военный объект, забраться туда – раз плюнуть. А до Фридрих-Шиллер никак не меньше получаса – нормальным шагом. За двадцать минут не успеть, разве что очень поторопиться.

Вот на чём его поймали – не дали времени подумать. И всё же Пьер что-то заподозрил, потому что на прощание поцеловал скрипку.

 

Молочное кафе, а точнее, бар, по будням открыт до двух ночи, и пьют в нем отнюдь не молоко. Вернее, и молоко тоже – если кто закажет, но в основном заказывают пиво или что покрепче. Алкогольные коктейли, коньяк, ликёры, русскую водку с тоником. После двух-трёх бокалов выходят погулять. Целуются на ступенях, окликают ночных прохожих. На Шиллер-штрассе всегда людно и весело. Не самое подходящее место, чтобы «разбираться» с человеком.

Может быть, на этот раз его не будут бить, утешал себя Пьер, выбегая из подъезда. Может быть, девчонка всё-таки замолвила за него словечко?

До молочного кафе – полчаса пешком, по узкому отростку Глокен-вег, под тёмным пролётом моста, по Блюмен-гассе, где с начала мая не горят фонари. Тусклое небо словно обложено одеялами – лишь по краям облаков сочится желтоватый лунный свет. Густо занавешенные окна парят в воздухе смутными пятнами. Один полуночник не спит, читает или смотрит телевизор, другой – собирается на дежурство в ночную смену. Но никто не отдёрнет занавеску и не выглянет на улицу, а если и выглянет – ничего не увидит.

 

Пройти два с половиной километра по тёмному городу – все равно что слетать в космос. Мысли растворяются в невесомости. Теряется ощущение времени и пространства, и собственного тела, только кровь стучит в висках, так громко, словно кто-то работает поблизости отбойным молотком. Осколки битого стекла, перемешанные с бумажками, палочками и окурками, сияют ярче звёзд, так что чудится, будто идёшь по чёрному небу, а над головой у тебя – серая земля в масляных жёлтых разводах.

«Тихой лунной ночью, – думал Пьер, тревожно и бессмысленно вглядываясь в уличный сор, – сквозь землю начнут пробиваться ростки стеклянных цветов. Они пробьются, и взломают асфальт, и потянутся выше и выше, и вместе со звёздами упадут на мостовую сверкающим ледяным дождём... Да что со мной такое? Брежу я, что ли?»

Словно кто-то накинул на рассудок чёрное покрывало – и это было, без сомнения, актом высшего милосердия. Частью бреда стали грубые бетонные углы зданий, и две худые, как сумеречные тени, фигуры, отделившиеся от мрака, и лунный зайчик в глаза, и боль – сначала в правом боку, а потом – в левом плече. Пьер Ковальский и сам не понял, как упал, а может быть, упала земля, та, которая на самом деле – небо. Или наоборот. Небо, которое на самом деле земля. Хрустнули стеклянные лепестки, которые на самом деле звёзды. Между пальцами сделалось липко и мокро, а затем боль вонзилась под лопатку и пришпилила его, как бабочку, к небу.