Джон Маверик
Мини-повестьОпубликовано редактором: Вероника Вебер, 30.06.2013Оглавление 5. Глава 2.2 6. Глава 2.3 7. Глава 3.1 Глава 2.3
Дома он ещё раз оглядел коробку и понял, что ни голландские, ни австрийские мастера не приложили руку к изготовлению светильника. Под названием никому не известной фирмы «L & H» мелкими буквами стояло: «Сделано в Китае». Йенс пожал плечами и водрузил нераспакованную лампу на тумбочку. Нет, он не удивился. Ему иногда – а последнее время всё чаще – представлялось, что весь этот бутафорский мир с его дешёвыми страстями – сделан в Китае. Разноцветные пластмассовые фигурки коллег и друзей. Одинаковые города, улицы, здания. Бесконечные ток-шоу и голливудские драмы по телевизору. Слова и чувства, будто сошедшие с конвейера. Только Джессика была другой. Джессика была из иного теста, единственной, уникальной, узнаваемой даже по звуку шагов. Когда такие люди уходят – их некем заменить и нечем заделать брешь в собственной жизни. Квартира, которую Йенс в утренней спешке не успел осмотреть, оказалась довольно уютной. Скошенные деревянные потолки, стол, диван, пара плетёных стульев и кресло-качалка, шкаф с большим зеркалом и тумбочка. Кухонный уголок с плитой, раковиной и холодильником. У стены – телевизор и полка с книгами. На двери привычно белел листок с «хаусорднунгом» – типовой список предписаний и правил. Не шуметь после восьми вечера и по воскресеньям, не курить в коридорах – очевидно, там находились датчики противопожарной сигнализации, не выбрасывать мусор в неположенные места. В отдельном пункте рассказывалось, как правильно устроить затемнение. Йенс вздохнул и, подойдя к окну, задвинул ставни – плотно, чтобы нигде не оставалось зазора, потом опустил скатанную в рулон шторку и под конец – задёрнул занавески. Проделав всё это, он включил свет. И штора, и занавески пахли сосновой стружкой, пылью и ещё чем-то затхлым, неприятным. Как будто в квартире долго-долго жила древняя старуха, и все предметы пропитались её запахом. Йенс наугад выбрал с полки несколько брошюрок – полистать, и устроился в кресле-качалке. Не хотелось разбирать вещи. Вообще ничего не хотелось. Раньше чемоданами занималась Джессика, потому что Йенс терпеть не мог рыться в одежде и белье. Теперь, когда её не стало, всё приходилось делать самому, и один вид приоткрытого пустого шкафа вызывал приступ болезненной тоски.
В первой книжице – совсем тоненькой, с неброской обложкой – речь шла о «земляном народце», который обитает в заброшенных штольнях и тяжко страдает от болезней и голода. «Их тела покрыты язвами и коростой, а конечности искривлены, – писал автор, – и лёгкие забиты угольной пылью – так, что каждый вдох причиняет несчастным боль. В некоторых штольнях так тесно, что людям приходится стоять на плечах друг у друга...». Йенса передёрнуло от жалости и отвращения. «Нет, едва ли это про доппельгангеров, – подумал он. – Мало ли, что за народец. Сколько в океане рыб и всяких прочих тварей. А ведь земля глубже океана...» Сама мысль о том, что пусть и не Джессика, но та, что похожа на неё, задыхается в тесноте, мучаясь от голода и язв, показалась ему невыносимой. «А может, это просто такое поэтическое сочинение о трудной доле шахтёров?» Йенс отложил брошюрку и взял другую. Посмотрел и хотел уже сунуть обратно на полку, потому что это была сказка, а сказки он не любил. Однако что-то притянуло его внимание, заставило вчитаться в наивный, нарочито детский текст. Книжка называлась «Узнать в темноте» и рассказывала историю восьмилетней девочки-аутсайдера, которая подружилась с собственным двойником. Двойник этот – хоть и ни разу не названный в сказке доппельгангером – боялся солнечного света и с героиней встречался в некоей «сумеречной зоне». Что это такое и где находится – Йенсу оставалось только гадать. Почему-то для того, чтобы видеть в сумерках, девчонки все время пели. «И серость отступала, и возгорались краски...». Выдумка? Красивая аллегория? А как приятно помечтать. Что есть на свете такая «сумеречная зона», где они с Джессикой могут быть вместе, как прежде – в безвозвратно минувшем. Сказка или не сказка, но пусть она окажется правдой. «Пожалуйста, тот-в-кого-верим-мы-все-и-даже-атеисты, если ты есть и слышишь меня, пусть она окажется правдой!» «Кто это сочинил, когда?» – спросил себя Йенс и, открыв титульный лист, принялся изучать выходные данные книги. Год издания – 1986-й? Ого! Как удивительна порой авторская фантазия! В 1986-м о доппельгангерах ещё никто ничего не знал. Первые заметки о них появились в интернете в 2001-м году. Мистические столкновения с самими собой на ночных пустырях, под мостами, на тёмных чердаках и в подвалах. Загадочные «чёрные люди», бегущие от луча карманного фонарика. Этим историям верили не больше, чем постам о йети. Столько мусора болтается в сети, что любая правда – даже самая кричащая – тонет в нём, как в болоте. Однако через пару лет баварское телевидение показало передачу о двойниках. Йенс помнил её смутно: коротенький репортаж из Андсдорфа, интервью с доктором Элькемом, который уже тогда заведовал больницей, какие-то анекдоты и слухи... Статейка в «Бильде» на целый разворот с кучей жареных фактов и нелепых домыслов. Именно в ней впервые прозвучало слово «эксперимент». Потом что-то такое прошло по каналу ARTE – радио и телевидения Люксембурга. И всё – как отрезало. Никаких упоминаний о «ночных соседях» – ни в газетах, ни в сети, ни на экране. Доппельгангеры вмиг сделались незаметны для блоггеров и СМИ, как самолёты-невидимки для вражеских локаторов. Это было странно, очень странно – и даже походило на массовый гипноз – но Йенса в тот момент не интересовали ни двойники, ни Андсдорф. Джессика умирала...
В последние дни она сделалась сама на себя не похожа – отёкшая, жёлтая, словно постаревшая лет на двадцать. Йенс едва узнавал измученную, лежащую на кровати женщину, не понимал, кто она ему. Иногда он с завистью размышлял о добиблейских временах, когда люди не знали своего срока, а просто чихали – и с судорожным выдохом из тела уходила душа. Кому и зачем нужны долгая слабость, мучительное парение между небом и землёй, прощание – изо дня в день? Кому нужна боль, которая очищает душу, сдирая с неё одну одёжку за другой? Никому от них не легче – ни тому, кто уходит, ни тому, кто остаётся. Йенс устал и молил Бога, чтобы всё поскорее закончилось. Думал, ему станет легче. Не стало... Не отпускала Джессика. Снилась каждую ночь и – хоть не упрекала – но одним своим присутствием вынуждала оправдываться, вспоминать, ворошить дни, как опавшие листья. Йенс чувствовал себя карусельной лошадкой, которую жёсткий шест, вцепившись в загривок, принуждает идти по кругу – и перелистывал, бесконечно перелистывал страницы назад... Вспоминал, как за два года до смерти его жена совершила символическое самоубийство: в пылу ссоры порвала свои детские фотографии, все до единой. Она была аккуратной, Джессика, не швырялась вещами, не била посуды – но даже после незначительной размолвки с Йенсом черты её заострялись. Она впадала в такую тоску, что начинала крушить себя изнутри. А там, внутри – душа настолько хрупкая, что раз повернёшься в гневе, и все, остались одни черепки. Если убить прошлое – настоящее обречено. Дерево сохнет без корней. Потом Йенс долго склеивал снимки – собирая их, как мозаику, по кускам и не понимая, за что пострадала грустная большеглазая девочка. Грубый бумажный шов пересёк её лоб, вырвал из рук мишку... Разве её вина, что двое взрослых людей не поняли друг друга?
Он и не заметил, как потускнел свет в комнате. Из углов наползал плотный коричневый туман. Книжка исчезла с коленей, а вместо неё появилась старая, кое-как склеенная фотография. «Да я, похоже, задремал», – догадался Йенс. Он знал, что если сейчас поднимет взгляд, то увидит Джессику. «Зря не лёг на диван. Не годится спать в кресле, утром разболится спина», – сказал то ли себе, то ли ей. «А у меня как болела», – возразила Джессика и мягко отделилась от занавески. «Я не вижу тебя, – пробормотал Йенс. Мутный силуэт колыхался на сквозняке, словно дым от костра. Откуда сквозняк – ведь окно закрыто? – Где мы, кузнечик, милый? – забытое слово, как пилой по сердцу. – Это сумеречная зона, да?» «Да», – ответила она. Не сказала, а пропела сладкоголосо, и от звука её дрожащего сопрано вдруг просияли цвета, такие яркие, будто не свет хлынул в комнату, а какой-то химический раствор, который смывает всё лишнее с предметов и выявляет их красочную суть.
«...Есть краски мягкие, глухие, от которых глазам тепло, но не больно. Такими сияет земля и горят камни, остывая от дневного жара. Светятся корни и гнилушки. Мох и стебли растений. А есть – жгучие, как кислота, прекрасные до обморока, до остановки дыхания. Это краски неба. Смотреть на него можно туманными ночами, когда нет звёзд и луну застилают облака. Но даже тогда не выдержать более трёх минут – зелёного, голубого, розового. Зато потом, отведя взгляд, несколько минут видишь настоящую темноту. «Человеческая тьма», как я её называю. Не подлинное отсутствие света – ибо такое невозможно – а темнота обожжённых зрачков. Вселенная лучезарна – но знает об этом лишь тот, у кого глаза прозрачны, а не затянуты бельмами». Торика свернулась калачиком в чём-то громоздком и зачехлённом, похожем на зубоврачебное кресло. Сидела поверх чехла и писала в блокноте чернильным карандашным огрызком. Карандашный грифель толще пера, и буквы выходили не острыми, убористыми, а гладкими и сытыми, как пауки. Вдобавок его приходилось все время слюнявить, отчего язык и губы у Торики стали горькими. Она писала быстро и сбивчиво, но не потому, что её торопил рассвет. За тонкой стенкой плакал человеческий ребёнок. Звук утомлял, сбивал с мысли. Торика ошибалась и вымарывала целые куски. Она не вычёркивала неправильное, как обыкновенно поступают люди, а ставила в скобки. «Так мы угасаем приятно и медленно, растворяемся в родниковой воде, в траве и глине. Смерть человека – нередко болезненна, точно крик филина, оглушает и причиняет страдания, и след от неё стелется по ветру, как тина и грязь по течению реки. Когда Джессика заболела, я сразу почувствовала – это конец. Еще раньше, чем Йенс, раньше, чем она сама. Что-то случилось с её волосами – они потускнели, выцвели, словно из них ушла сила, и мне всё время хотелось сдуть с них пыль, чтобы они снова заблестели. Наверное, часть души покидает людей ещё до смерти – догадалась я – и это необратимо. А ещё – её легко вспугнуть. Люди глупы и неуклюжи, а души у них пугливы, как птицы или бабочки. Прилетают нечаянно, по первому зову, а порой и вовсе – незванные. Улетают, стоит лишь хлопнуть в ладоши. Поэтому живут люди недолго». Торика задумчиво лизнула грифель и заключила в скобки последнюю фразу. «Поэтому они живут от хлопка до хлопка. А мы – от начала до конца.... Неизвестно, что лучше». Скобки. «Шестое октября. Андсдорф, больница Санкт-Йосеф».
Оглавление 5. Глава 2.2 6. Глава 2.3 7. Глава 3.1 |
Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы. Литературные конкурсыБиографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:Только для статусных персонОтзывы о журнале «Новая Литература»: 24.03.2024 Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества. Виктор Егоров 24.03.2024 Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо! Анна Лиске 08.03.2024 С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив. Евгений Петрович Парамонов
|
||
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru 18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021 Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.) |
Вакансии | Отзывы | Опубликовать
|