Каникулы на том свете

 

 

 

Откуда взялись синие грузовики – да ещё в таком количестве – ни мама, ни Лиза не поняли, а Тоби был слишком маленьким, чтобы задумываться о подобных вещах. Он обливался потом, волоча по обочине шоссе свой рюкзачок на колёсиках, и радовался небу и зелени, горьковатому степному ветру – который так и хотелось тянуть через трубочку, как грейпфрутовый коктейль – и разноцветному полёту стрекоз. Один только папа Ханс, непривычно сосредоточенный и хмурый, будто и не в отпуск едет, а на серьёзную научную конференцию, смотрел на грузовики с грустным пониманием, но что именно ему при этом открывалось, никто из членов семьи не знал.

Машины тянулись бесконечной вереницей, точно муравьи – такие же блестящие, грузные и трудолюбивые. Крытые одинаковым синим брезентом, так что и не разобрать, что такое они везут – дрова, щебень или песок.

– Ханс, – пожаловалась мама, – ведь грузовикам не разрешается ездить днём. Откуда их столько? Как сошли с автобуса – так и плетёмся вдоль колонны… Того и гляди – собьют.

Папа Ханс остановился и снял очки. Долго тёр их полой рубашки – но только развозил по стёклам пыль и золотую цветочную пыльцу. Яркий свет бил в его подслеповатые глаза, вынуждая щуриться и мигать.

– Сюзанна, – сказал он грустно. – Тут такое дело, видишь ли… Я тебе потом всё расскажу, когда придём в отель. Если придём.

– Ты потерял чемодан? – ахнула мама. – Да нет, два у тебя, один у меня, сумочка у Лизы… Тоби, где твой рюкзак? Молодец, малыш. Так что, Ханс? Деньги? Ты потерял деньги?

– Нет. Совсем другое.

– И что значит – если придём? Разве мы не забронировали номер?

– Потом, – скрипнул зубами папа Ханс и дрожащей рукой отёр пот с грязного лба.

Степь изнемогала от жары, пенясь жёлто-белой ромашковой накипью. Солнечная, будто политая апельсиновым соусом долина простиралась до самого горизонта, на котором пятернёй растопырились гостиничные башенки курортного посёлка.

– Папа Ханс, – капризно протянула Лиза, – а где же горы? Ты обещал, что мы будем жить в горах, и что на лужайке у дома будут пастись овцы.

Девочка устала, к тому же забыла в автобусе куклу. Жаль, что с ними не поехал папа Морис. В отличие от занудного папы Ханса, он умел и любил рассказывать. Каждую мелочь объяснял, о каждой вещице мог сочинить забавную или поучительную историю. Или такую, что и Лиза, и Тоби сидели, раскрыв рты – а если дело происходило за едой, то из ртов вываливалась каша или выливался суп – до того было интересно.

– Да, в самом деле, – удивилась мама. – Мне тоже казалось, что Австрия – горная страна. И на фотографии в рекламном буклете…

– Овцы? – вымученно улыбнулся папа Ханс. – Лиза, маленькая… Сюзанна, клянусь, я всё вам объясню, только не сейчас.

На его серых, выбритых до лёгкой колючести щеках проступили тёмно-пунцовые пятна. Тоби они напомнили расцветку его любимой лошадки. Малыш, зацокав языком, понёсся вперёд лёгким аллюром, но уже через несколько шагов ноги его заплелись, и он растянулся в пыли, увлекая за собой рюкзачок.

– Тоби, – вздохнула мама, – можешь ты хотя бы один день вести себя нормально? В отеле не будет стиральной машины, так что постарайся, пожалуйста, не пачкаться. Нам должно хватить одежды на неделю.

Шоссе резко свернуло вправо и постепенно перешло в неопрятно-рыжую, всю в колдобинах и ухабах грунтовую дорогу. Грузовики тарахтели по ней, жужжа и поднимая бурые клубы мелкой песочной взвеси. Ромашковая степь словно заволоклась грязным туманом.

– Ханс, – подала голос мама и тут же закашлялась, прижимая ладонь ко рту, – тебе не кажется, что они нас преследуют? Эта позорная тропинка явно не для таких машин.

– Кажется. Лучше молчи, наглотаешься пыли. Скоро придём.

– Да когда – скоро?

– Когда? Когда? – попеременно чихая и кашляя, заныли дети.

– Да не знаю я! Когда-нибудь. Скоро, потерпите, малыши.

– Преследуют, но зачем? Ханс, ты понимаешь, зачем?

– Memento Mori, – пробормотал папа Ханс, но так тихо, что только Лиза его и услышала.

Обещанное «скоро» растянулось на весь остаток дня. В густо-малиновой темноте, пробиваемой только фарами машин, семья достигла, наконец, курортного поселения Тотендорф.

– Деревня Тотендорф? – удивилась мама, взглянув на вывеску, облупившуюся по краям, потрёпанную ветром и побелевшую от пыли так, что слово на ней едва читалось. Зелёные блики фар, наслаиваясь друг на друга, обволакивали её густо, как чешуйки еловую шишку. – Что-то знакомое, но, по-моему, совсем не то, что нам нужно.

– То, Сюзанна, – пожал плечами папа Ханс. – То самое.

В отеле сонный портье выдал им ключ с брелоком в виде груши. Тоби тотчас зажал его в кулачке и, оставив рюкзак на колёсиках родителям, весело побежал по лестнице вверх, на шестой этаж.

– Даже лифта нет, – вздохнула мама. – А как расписано было… ни дать ни взять, рай на земле. Всюду обман.

Она слишком устала, чтобы пространно жаловаться, поэтому покорно поплелась вслед за сыном. Папа Ханс подхватил в охапку чемоданы и потащился за ней. Полуспящая Лиза повисла на его руке и едва переставляла ноги.

Трёхкомнатный номер оказался вполне приличным: две спальни с голубыми ночниками и газовыми шторками на окнах, в гостиной – круглый стол, четыре кресла, диван и телевизор. У окна детский стул для Тоби с клеёнчатой спинкой. На столе – голубая ваза с ромашками.

– Ну вот, – произнёс папа Ханс, аккуратно присев на краешек дивана и сложив ладони горсткой, будто нянчил в них что-то маленькое и хрупкое. – Теперь я могу вам сказать. Мы не в Австрии. То есть, может быть, и в Австрии, но не в том смысле, в котором вы это понимаете.

– Ханс, я вымоталась, как не знаю кто, и хочу спать, – запротестовала мама. – Поэтому, пожалуйста, кончай говорить загадками.

Лиза сгребла на кресло диванные подушки и свернулась под ними калачиком, положив голову на дерматиновый подлокотник. Тоби распаковал мамин чемодан и принялся рассаживать по комнате плюшевых зверей: попугая с зелёными крыльями и жёлтым клювом – на пол у двери, вислоухого зайца – на диван и двух собак – рядышком, на клеёнчатый стульчик, потому что они – близнецы.

– Мы все умерли, – сказал папа Ханс. – Вчера ночью в автобус врезался синий грузовик, вроде тех, что вы видели сегодня на шоссе. Вы трое – погибли сразу, а я умер в больнице через три часа. Поэтому я один знаю, что произошло, а вы – нет. Вы даже ничего не почувствовали.

– Ты шутишь?

– Нет, не шучу.

В гостиной стало очень тихо. Даже Тоби перестал возиться, а Лиза – сопеть. На стене торопливые ходики продолжали отсчитывать никому больше не нужное время.

– Ну, что ж… – мама встала и прошлась по комнате. Понюхала ромашки, ладонью смахнула паутину с телевизора. – А вообще-то здесь уютно. Маленький и приятный семейный отель, правда, Ханс? Ведь мы всё равно собирались провести где-то отпуск, так почему бы не здесь?

– Ну, как ты не понимаешь, Сюзанна? – простонал папа Ханс. – Мне обязательно надо быть на конференции пятнадцатого, иначе шеф меня у… э… короче, я всех подведу.

– До пятнадцатого ещё полторы недели, – заметила мама.

– И что? Да хоть полтора года! С того света не возвращаются.

В кресле, под грудой разноцветных подушек, заплакала Лиза, но никто не обратил на неё внимания.

– По-моему, свет всегда один, – возразила мама. – А предрассудок этот пошёл с тех времён, когда Землю считали плоской. Вроде как другая сторона блина. Но Земля-то, она – с какой стороны не взгляни – всё равно шар, и солнце тоже. Так что выберемся как-нибудь. Надо только посмотреть расписание поездов. Я в прихожей видела, на полке.

Они вышли из гостиной, и дети остались одни. Сквозь закрытую дверь, точно сквозь пуховую перину, в комнату вяло затекали голоса родителей.

– Вот, смотри, – говорила мама. – Здесь должно быть… Я точно видела, когда сюда вошла. Ну, даже если не сможем… ведь всё равно ты хотел менять работу, ведь так?

Папа Ханс бубнил в ответ что-то неразборчивое. Лиза шмыгала носом, вжавшись лбом в холодный дерматин кресла. Тоби подковылял к сестре и, осторожно потрогав пальцем мокрую дорожку на её щеке, спросил:

– Лиса плачет?

– Я не хочу быть мёртвой! – всхлипнула девочка. – Хочу в садик! Хочу к папе Морису!

Тоби вскарабкался на стул, подтянулся, упираясь обоими локтями в широкий подоконник, и выглянул на улицу. Белый месяц, похожий на сладкий сливочный рожок, подсвечивал высокую стену кустов и асфальтовую площадку перед домом, и даже припаркованный у подъезда синий грузовик казался забытой в песочнице детской игрушкой. Тоби зевал и жмурился на опутанное стеклянными бусами огней ночное небо, на леденцовые крыши домов, на зелёную звёздочку одинокого фонаря. Мальчик не знал, что смерть – это плохо, и ждал от неё волшебства.