Жизнь на берегах реки Тьмаки

 

 

 

Авелий Сегун, отец мальчика Юльчика и генеральный конструктор лептонной ракеты «Аку-Аку» (в правобережном просторечии «батон»), взял небольшой отпуск, потому что усталости накопилось столько, что перестали сниться цветные сны. Корпоративными медицинскими правилами такое не допускалось. Да Авелий знал и по собственному опыту: это предвестник запредельного утомления. Если исчезают сны с радужными поющими бабочками, это означало, что интеллектуальное истощение достигло опасного предела. Кроме того, во сне перестали приходить технологические решения по узлам и системам нового поколения «батонов». В норме иногда достаточно было вовремя проснуться и в полусонном состоянии записать привидевшееся решение проблемы. После проверок и экспертизы всеми конструкторскими бюро концерна «Аку-Аку», решение, как правило, оказывалось единственно верным и абсолютно оптимальным. Теперь такое не происходило уже более двух месяцев, и это огорчало много больше, чем исчезновение цветных снов с поющими бабочками, хотя Сегун подозревал, что между технологическими решениями и бабочками существует прямая связь: сначала бабочки, потом решения. Да и психоаналитикам концерна это тоже давно было известно: медицинской эмблемой корпорации была не архаичная чаша со своей змеёй, а синий махаон, символ лёгкости, красоты и здоровья (никаких болезней у бабочек нет и они практически бессмертны: яйцо – куколка – бабочка, – и так до бесконечности. Нано-исследования показали, что все органы и системы у махаона работают ровно и без малейших сбоев; никаких психологических проблем у бабочек нет и в помине).

Верховное руководство концерна проявило своё недовольство работой и состоянием Сегуна традиционным способом: сначала на мониторах Авелия начал периодически зависать толстый зелёный знак вопроса с шифром проблемы: мол, почему до сих пор не предложено решение. А последние несколько дней прямо с утра на экранах на несколько минут появлялась бабочка – тропически нарядная, беззвучно порхающая над цветистым лугом. Сменили и рабочую музыку: вместо светлых виньеток квартетов флейт Гайдна и Генделя, всё чаще в пространствах рабочих помещений Сегуна и его сотрудников стали звучать унылые примитивные пьесы неведомых композиторов, исполняемые виолончелью (сволончель! – ругался Сегун) и гугнивыми валторнами.

Наконец главный психоаналитик концерна выписал предписание об отпуске. Руководство предоставило две недели без права выезда за пределы резервации.

Врачи велели неделю провести в экранированном деревянном флигеле.

 

Такой был на усадьбе Сегуна, как и у всех ведущих конструкторов «батона».

Домики были типовыми, простенькими, а режим и диета стандартизированными.

Обычно, после недели тихого отшельничества у работника появлялся первый цветной сон, но бабочки порхали молча над однотипными цветами флоктырсий и азазелий. И тут следовало приступать ко второму этапу лечения: неделю провести на водном просторе, отмелях, омутах и плёсах светлой реки Тьмы, на тенистых полянах её берегов, занимаясь исключительно небольшой охотой и рыбалкой.

За пределами города Отрадного и самой местности Глыбоч дозволялось отдыхать только родственникам ведущих конструкторов и рядовых служащих, рабочих; при этом память их загодя очищалась от любых сведений о действительности Глыбочи и Отрадного и замещалась складными легендами. Слишком крепко засевшее в подсознании словосочетание ^«Аку-Аку^» после мнестической корректировки у них ассоциировалось исключительно с каменными истуканами острова Пасхи и с буйными фантазиями на эту тему знаменитого землепроходца Ураста Мелдышева, местного проктолога (его все очень любили, потому что сидячая работа конструкторов у всех их неизбежно вызывала жестокий геморрой).

Интенсивная мыслительная энергия, тотальным полем-сетью накрывавшая город и всю местность, на некоторое время должна была быть отсечена от нейронов мозга Сегуна посредством особым образом экранированного деревянного флигеля, стилизованного под старинную деревенскую избу. Мозг пациента за неделю обязан был частично восстановить свою автономность и начать работать в интенсивном творческом режиме.

Водное пространство Тьмы традиционно использовалось врачами концерна как универсальное восстановительное терапевтическое средство.

В воде Тьмаки имелись биологически активные вещества, которые резко повышали общий иммунитет организма, нормализовали работу всех органов и систем на молекуляр– ном уровне. После прохождения речки Тьмаки через песчаные массивы Глыбочи и карстовые гнейсы Клеверного острова, вода её, должным образом разбавленная Тьмой и Тьмушкой, становилась нормализованно биоактивной. Без разбавления же коричневая Тьмака была агрессивно мутагенной, поэтому на левом берегу её в значительных количествах расплодились глыбочи и большие чёрные птицы с длинными жёлтыми шеями, а в воде двухголовые рыбки. Изучение феномена продолжается. Так разъяснили ситуацию Сегуну врачи, психоаналитик и начальство. Кое-что было понятно, но только в первом приближении. Однако, Сегун никогда никому вопросов не задавал, ответы предпочитал находить сам. Но, в данном случае предмет был слишком специфический, Сегун надеялся всё понять в процессе путешествия по реке Тьме.

 

Мыкаться в деревянной келье флигеля, хотя и собственного, было, конечно, смертельно скучно.

Деятельная натура Сегуна бунтовала.

Скудная мебель из кое-как обструганных досок, кривоногий стол. Матрац кровати туго набит соломой, очень жёсткий, но пахнет хорошо. Стол и стул зачем-то насмерть прибиты к полу вершковыми гвоздищами. Три глиняные миски, две кружки помятого алюминия, ручки еле держатся на разболтанных заклёпках. Почему ложки и вилки, тоже алюминиевые, погнуты? Две кадушечки с солёными помидорами и грибами, помидорки пузырятся, забродили, да и на поверхности грибных солений плёнка плесени. Странное было одеяло: лёгкое, очень тёплое, сшитое из многочисленных пёстрых лоскутков ситца, стоило только им накрыться – и тут же проваливаешься в сон. Ладно, хоть вместо сортира биотуалет. По стенам и потолку ползали рыжие тараканы.

Пищу Карменка, наряженная в поношенное длинное коричневое платье с чёрным сатиновым передником, по глаза замотанная чёрной косынкой, приносила какую-то странную, экзотическую: одни и те же щи из квашеной капусты, иногда в них плавал кусок рыбы, сваренные вкрутую холодные яйца без соли, перловка на воде, варёный хек, что ли. Что ещё? Через день компот из сухофруктов: скрюченные яблочки, чернослив, похожий на каких-то слизняков. Попадались морщинистые малюсенькие груши, начинённые опилками, что ли. Ужас. В животе пузырилось, словно в болоте. На третий день привык.

– А где же свежее что-нибудь? – тоскливо спрашивал всякий раз Авелий. – Бананчик принесла бы. Ананасик. Разве и сок не положено? Ты же знаешь, я очень люблю спаржу и свежие огурцы. Принеси огурчик.

– Не положено, – опускала глаза Карменка и прятала руки под фартук.

И, оглянувшись, доставала из-под фартука пакетик с клубникой или маленький апельсин.

Понатыканные везде камеры слежения отворачивались.

– Только корочки надо съесть, а то проверяют.

– А говно они не проверяют?

Авелий показывал язык телекамерам.

– Завтра положено свежий огурец. Большой. Пятнадцать сантиметров, – шёпотом говорила Карменка.

Авелий нарочито громко ржал:

– Жёлтый? Семенной, да?

 

Он прочитал годовую подшивку газеты «Отрадные вести и новости». Оказывается он, академик Авелий Сегун, депутат парламента города Глыбоч-Отрадный, регулярно выступает с предложениями об улучшении социальной сферы и экологии. Автор проекта восстановления часовни около Соснового ключа. Спонсор строительства. А жена его, Амелия Сегун, шефствует над левобережной школой для умственно отсталых обитателей берега. Надо же... Сын его, Юльчик, знает четыре языка и умеет водить все виды транспорта. И много иного нового, необыкновенного узнал о себе Сегун.

Был ещё роскошный, но порядком замызганный альбом «Сады и парки Отрадного». Больше ничего не дали.

Камин... да, камин. Но сколько перед ним можно сидеть? Карменка принесла толстую книжку Дена Брауна «Код да Винчи». Надумал читать этого Брауна вслух. Прочитав страницу, вырывал её и бросал в огонь, бумага мгновенно вспыхивала как порох. А чёрные буковки, нетронутые, оставались кучками в золе.

Компьютер не работал. Ни радио, ни телефона. За окошком всё время моросил сизый дождик, – это единственное, что нравилось.

Раз в день приходил сын Юльчик, Играли в шахматы, шашки, нарды. Пацан выигрывал. «Ты у меня, наверное, шулер!» – смеялся Авелий. «Папа, ты ничего не думаешь, как так можно играть?» – удивлялся Юльчик.

 

Как-то ночью разведрилось, в окошко заглянула полная луна. Небо было чистое, звёздное, дождь и ветер прекратились.

Авелий впервые в жизни приметил, что луна совершенно серебряная и с обильной патиной, рисунок её напоминает чьё-то лицо. Ну да, миллиарды лет. Это там вечно сидит Понтий Пилат в каменном кресле за каменным столом? Не позавидуешь мужику...

Авелий в этот раз лёг спать очень поздно – и тут же ему приснился цветущий луг; синие бабочки порхали над цветами. Они тихо пели, совсем тихо. Но пели! Из травы в белом плаще с кровавым подбоем поднялся Понтий Пилат, зевнул, потянулся и строго спросил: «Что есть истина, Авелий?»

Он спал легко, сладко, беспробудно, почти до обеда. Проснулся от острого запаха жареного мяса.

На столе стояло проволочное сооружение: на нижней сковородочке с дырками тлели угли, под ней был поддон; верхняя, полная шкворчащего мяса с различными овощами. Красный соус, густой, с трудом пузырился. Стакан комбинированного сока, слоистого, стоял рядом. Бокал, полный багрового вина. Авелий улыбнулся и перелил всё в мятые алюминиевые кружки казённые. Вино оказалось горячим, хмельным – моментально по всему телу словно огонь разлился.

Спустя минуту тихонько заиграл квартет флейт, музыка была знакомая и любимая, сладостная. Авелий подмурлыкивал.

Потом ангелическими голосами запел незнакомый хор.

– Как чудесно! – воскликнул Авелий. – Что это такое?

– Это «Магнификат» Монтеверди, – сказал компьютер. – Так у нас в корпорации поют бабочки. Только в момент выздоровления.

– А почему же в другие дни, в другое время не так поют?

– Чтобы тебе было к чему стремиться.

На зелёном поле монитора начали медленно проявляться малиновые буквы: «Приступайте ко второму этапу лечения».

– Я бы хотел поспать немножко, – промямлил Авелий.

Он осоловел от вина, чудесного мяса, великолепной музыки и ангелического хора бабочек.

– Слишком много за раз. Поспать бы немножко.

– Только до шести тридцати, – сказал компьютер.