HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Дан Маркович

Жасмин

Обсудить

Повесть

Опубликовано редактором: , 25.07.2008
Оглавление

1. Часть первая. «Весна - Лето».
2. Часть вторая. «Осень - Зима».


Часть вторая. «Осень - Зима».





* * *



Жасмин то лучше, то хуже, иногда повязка темнеет, сукровица, что ли, неловко повернется, наверное, и дырочка в лапе открывается. Мне не справиться, тебя, Малов, не хватает, ведь как мы с ним? – один внимание отвлекает со стороны лица, морды, то есть, но мне все время хочется сказать – лицо... другой в это время сзади подкрадывается и колет, он и не замечал тогда, кожа толстая... Один я теперь, вот и пихаю антибиотики в еду, купил лучшей вырезки на последние. Знаешь, помогает!.. через неделю затягивается ранка, уже не такой злой, не ворчит и зубы не рекламирует белоснежные без всяких жвачек и паст... Рассказываю ему истории из книг, ведь я все помню, он положит голову на больные лапы, слушает, глаза полузакрыты, но не спит.

А в конце августа разразилась неожиданная встреча, представляешь, вломились ко мне две дамы в ажурных шляпках, правда, морды деревенские, мать и дочь, это моей двоюродной бабки дочь и внучка. Сама, оказывается, полгода как умерла, уехала тогда, как в воду канула, ты ей писал, писал и ничего, а теперь эти, пользуясь внезапностью и моим одиночеством, напали, требуют свою долю. Наследство получили и вдруг вспомнили, что она у меня прописана. Помнишь, Малов, пришлось ее прописать ради безопасности, чтобы эта дрянь горластая, управление сиротами, угомонилась. Старуха-то добрая была, много лет молчала, а эти рвут и мечут – давай делиться, и все дела. Вообще-то, говорят, в деревне вашей жизнь не для нас, так что можно дело решить деньгами. Чтобы я откупил у них квартиру. Я говорю, не знаю, вот Малов приедет, а они, что нам твой Малов, сам реши или совсем дурак?.. Пришлось им обещать, только денег нет, а они ничего, согласились подождать до лета, но, говорят, смотри, дальше терпеть не можем, обещают суд напустить.

Но уехали, и мне сразу легче стало, то есть, совсем легко, для меня будущее лето – в космосе звезда, далеко не заглядываю, ты знаешь. "Как-нибудь, как-нибудь... – ты меня всегда дразнишь, – хоть немного смотри вперед, ведь молодой..." А я не знаю, какой я, что у меня за возраст, и что будет следующим летом. Самый мой далекий горизонт – Жасмин, чтобы выздоровел, и ты – чтобы приехал.

Настроение немного исказилось, но не надолго, я их быстро забыл. Приедешь, разберемся, да?..


* * *

Живем, каждое почти утро теплые дожди, а днем сухо и светло, и тихо, август печальный, чувствует конец тепла, но не борется, как я сам, хотя в октябре родился. Это ноябрь склочный, злой, а ранние месяцы, сентябрь, октябрь, красивые у нас, ты знаешь. Как у тебя погода, все туманы, что ли? Я помню, мама читала. А у нас листья еще бодрые, держатся, а когда падают, я стараюсь оставлять их, особенно на траве, они ведь полезны, а эти жэковцы дураки, Малов, заставляют собирать, что же земле останется, она вокруг дома и так голым-гола... И я жду, чтобы ранний снег – пусть спрячет их, и от меня отстанут с глупостями, мало, что ли, настоящей грязи?..

Ты знаешь, конечно, я часто к Наталье заглядываю, ждет решения, а что я могу, как подумаю о семейной жизни, волосы дыбом, мороз по коже... дело даже не в деньгах этих злобных, еда, семья и прочее, – боюсь детей диким страхом, Малов, никогда не говорил. Как могу воспитать ребенка человеком, не понимаю, вдруг и он в сером мешке засядет чахнуть, как я у матери десять лет... и время такое, ты говоришь, непобедимое влияние улицы и телека, кругом одни бандиты и наркоманы, как с этим быть, Малов, значит бороться, все время бороться, толкаться, жить в страхе?.. Подумаю, тошно станет. А потом еще... нехорошо, наверное, но мне так нравится одному – смотреть кругом, пошел, куда хочу, друг Жасмин со мной, сам поел – не поел, какая разница... Как-то вскочил среди ночи, привиделся мне большой желтый цветок с печальным лицом, "Саша, говорит, спаси меня... " Я встал и вниз, одеться не успел, но на лестнице тихо, пусто, прибежал, схватил лист оберточной, серый, шершавый, что надо, потом желтые цвета, торопясь, открыл, пальцы в баночки... Кисти так и не полюбил, Малов, зачем они, у меня их десять, вытер тряпкой и продолжай... Нарисовал цветок, как видел его, а он, конечно, получился другой, так всегда бывает, но тоже большой, печальный, стоит среди полей, небо темное, только светлая полоса на горизонте...

Как бы я так бегал, Малов, из семьи, это всех будить?..


* * *

И мне трудно с ней разговаривать, она, наверное, поняла, почти не говорим, один интим, а ведь это не любовь, а так, страсть недолгая, чесотка в животе... и печально кончается, смотрю в окно, пусто в груди, луна, тоска, тоска, все зыбко, непонятно, странно... Ухожу чуть рассветет, спать в чужом месте наказание мне, ты знаешь, только дом и твой на кухне диванчик. Осенью особенные рассветы, поздние, затяжные, сонные, прохлада, сырые листья шуршат... с ума сойти от тоски. Разве любовь это, Малов, когда хватаешь за что попало, ищешь мягкие места потолще, все чего-то хочешь от другого, жаждешь урвать, взять, получить... А потом, когда должно быть все мило, тепло, красиво, только охлаждение и тоска, отдаление друг от друга... У нее не совсем так, но тут же о делах, надо то, надо это, будто ничего не было, а впереди одна тягомотина, магазины, купи – не купи... Я с ума сойду, если с ней останусь, и она, наверное, поняла, мало говорить стала, один интим, а потом спина к спине. Ну, прости, Малов, вырвалось немного, один все да один...

Помнишь, я тебе немного рассказал об этом, а ты мне – "такова любовь, ведь люди частично звери, куда денешься?"

А я не против, мне зверское вполне нравится, страсти эти и всякие другие, пожрать, например, ты знаешь. Но это отдельно должно быть... например, как у зверей, весеннее безумие, веселая пора, а потом спокойная жизнь, дела, отношения, уважение между ними... Смотри, у котов, побесились, а потом спокойно живут, кошек уважают, уступают им, не дерут...

А ты хитро спрашиваешь:

– Значит, голосуем за сезонную любовь?..

– Ну, любовь... Это другое – любовь.

– А что, что?..

– Не знаю... думаю, сочувствие впереди идет...

Больше ничего не сумел сказать.

Малов, не обращай внимания, болтовня!..

А как с делами справишься, сразу приезжай, не сиди там лишнего, да?..


* * *

Картинки другими стали, иногда цветы растут из земли, однажды реку нарисовал, в тумане, и цветок на берегу, словно чего-то ждет, со светлым лицом... потом черный кот на траве... еще дерево в поле, кричит ветками, над ним птицы, птицы... стаи улетают от нас. А мы бескрылы, я как-то сказал тебе это, ты отвечаешь:

– Саша, рисуй, лучше крыльев не придумаешь, а я старый дурак, мне крылья давно подрезали.

– А что ты все пишешь, – я спросил.

Ты отвечаешь – "современную историю".

Я тогда засмеялся, современную все знают, а ты рассердился, ни черта не знают, и знать не хотят. Мое поколение трижды били – давно, не так давно, и совсем недавно стукнули, плюнули в лицо... но нам так и надо, дуракам.

– Загадками говоришь, Малов... – я даже обиделся, а ты мне:

– Саша, забудь эти глупости, не падай в лужу, рисуй себе, пока можешь, рисуй...

– А ты бомбу делал, Малов?..

– Я тогда еще студентом был у одного физика, Петра Леонидовича, он отказался. Его выгнали, и нас разогнали, с последнего курса, потом доучивался через десять лет.

Коты твои в порядке, правда, Белявка совсем разбушевался, кошкам покоя, прохода не дает, глаза косые, морда разбойничья, Ольга-соседка ругает его за драки – "бес мудастый..", но любит, подкармливает, если остается у нее, делится... На самом деле он добрый кот, возьмешь на руки, прижмется, замурчит... растет еще, силу набирает, может самого Нашлепкина одолеет, если кормить хорошо, и я стараюсь. Шурка-трехцветка одна из всех его может приструнить. Он сначала решил ее нахальством одолеть, наскоком, нападает, а она визжит, бросится на спину, всеми лапами отбивается, для интима не сезон, сплошное у него зазнайство и понт. А потом, смотрю, крепко взялась за него, на каждом углу воспитание – оплеуха да оплеуха... И, знаешь, он ее зауважал, боится теперь, а вообще-то они дружные ребята. Аякс твой черный, длинноногий, самый старший, немного в стороне, его никто не смеет трогать, он тоже никого, мирный, но независимый кот, мог бы и самого Нашлепкина побить, но не хочет вмешиваться, живет один. Он первый к мискам подбегает, выстраивает толпу, не допускает давки и взаимных оплеух. Они после него только, а если опоздает, кучей лезут, толкаются у мисок, ссорятся... Так вот, Аякс – иногда поест, потом как бросится ко мне с открытой душой, лезет на грудь, прижимается головой к лицу, дружит, потом спрыгнет и уйдет спокойно, может любит, а может долги отдал?..

Считаю дни, напиши.


* * *

Холода накатили, в этом году быстрый разгон, в конце сентября морозец объявился, ветер, ранний снежок, светает неохотно, вяло, жизнь смурная, как всегда перед решительным наступлением главного сезона, у нас ведь главней зимы зверя нет, сам говорил... Постоянно смотрю, чтобы дорожка чистая, не заметена, выхожу рано утром, и вечером тоже, в темноте, я ведь люблю, чтобы ухожена, ты знаешь.

Дома холодина, не топят еще, хотя платим исправно, Афанасий разбушевался почище нашего Белявки, все в свой карман, а тебя нет, некому его на место поставить, встряхнуть, человек ведь неплохой, сам говорил...

Коты прибегают из подвала греться в подъезд под лестницу, я стараюсь, чтоб жители не ворчали, беру наверх к себе. Чтобы у меня теплей им было, наполняю горячей водой наш бак для белья, литров сорок, да?.. и они на крышке сидят всей кучей, хватает тепла на полдня. Если надо им, везу вниз, а потом забираю, когда захотят. Они меня ждут, другим не показываются, а я иду и зову, смотрю, из-под лестницы две – три головы – тут же узнали, и ко мне...

А с этим баком небольшое событие случилось, ничего страшного, не беспокойся. К крану его тащить тяжело, он у меня в комнате стоит, за шкафом, там котам хорошо греться, вот и пришлось горячую воду таскать ведром, а оно у меня вдруг прохудилось, и я тазиками бак наполнял, ходить больше приходится, чтобы наполнить. Но все неплохо было, пока не поскользнулся на банановой корке. Знаю, знаю, спросишь, откуда среди пола корка взялась. Купил бананы и ел вместо обеда, очень здорово. А на полу она случайно, ну, забыл поднять... Не нервничай попусту, убираю, и посуду мою, когда не хватает, и крупный мусор с пола поднимаю, выношу к мусоропроводу, а как же... Просто шел с тазиком горячей воды, очень горячей не дают, градусов шестьдесят была, и на этой корке проехался без препятствия до окна, как начнет скользить, бесконечный запас вредности в ней, ты же знаешь. И я с тазиком вместе... немного на живот попало, кожа только покраснела, ерунда, а вот остальное на пол... Сам знаешь квартирное устройство, тут же растеклось по щелям, и струями к соседям вниз. Я ринулся с пола жидкость удалять, тряпку впопыхах не обнаружил – старыми штанами, но через минуту все равно стук, является парочка, ты знаешь их, барыги, ларьки – "наш евроремонт..." Одним словом, кошмар из тазика, почище телека с вампирами. Я, конечно, обещал все ликвидировать, мне это ерунда, маляры-друзья очень скромно запросили, и я быстро накопил материал, загнал, правда, видик, так он плохой был, ты знаешь. Потом эти ларечники решили ждать сухого тепла, знают, сделаю, если обещал.

В общем, пустяк, но настроение немного подмочилось. А потом решил, как ты учил меня, переживать, если только с ножом к горлу, а так нечего расстраиваться, до тепла далеко, еще зима впереди, и я все неприятности отодвигаю к лету, вдруг сами рассосутся... ну, не знаю, не хочется думать, Малов.

Что там в Лондоне, как мои картинки поживают?.. Билет купил, или только собираешься?..


* * *

Немного дней прошло после случая с тазиком, новая история катит в глаза... Нет, нет, не беспокойся, тут уж точно ничего страшного, ты бы, наверное, сказал "столкновение с жизнью, поучительный случай..." Только вот за картиночки обидно мне...

Срочно Афанасий вызывает и мягко так, весело говорит:

– Друг Саша, уступи дворницкую столичной даме. На месячишко, а потом за ней приедут, за кордон отвезут, мне гарантию дали.

Пусть я дурак, Малов, но насчет гарантии понял сразу, так бы и сказал – "заплатили мне".

-Ремонт косметический, пару дней, и въедет, ладно? А ты свои вещички пока убери в щиток под лестницей, места хватит.

Ну, ладно, плечами пожал... и вдруг сердце стукнуло – как Жасмин, он ведь там на балконе живет!..

Но Афанасий все предусмотрел, предупреждает сомнения:

– Насчет инвалида твоего не беспокойся, пусть себе лежит, с его-то шкурой нечего климата бояться. Корми через балкон, и все дела. Я договорился, ей балкон ни к чему.

Как я мог ему объяснить, Малов, не в питании дело, не в питании этом, я с другом связь теряю, подсуну миску как чеченскому заложнику, и бежать?.. Но вижу – бесполезно, дело сделано. Пошел к Жасмину, пользуясь темнотой, вытащил несколько прутьев из решетки, чтобы голову и плечи к нему просунуть, теперь можно ногами на улице, а голова и руки в жилище друга. Он молча наблюдал, и, знаешь, ему понравилась идея, теперь мы на одной высоте с ним, голова к голове, и как-то ближе стали, глаза в глаза... Стоять, правда, не совсем удобно, и рукам холодно на цементе, но я все устроил, подложил, подстелил, и, чтобы не видно было, прутья обратно вставил в пазы. Теперь ждем, все же настроение темное...

А рисунки, краски, мелкие свои предметы перенес наверх. Инструмент оставил на полочке в передней, еще чего!..

Через несколько дней притащился грузовик, контейнер небольшой, выходит из кабины особа, оказалась молодая девка, Афанасий вокруг нее со всех сторон, ведет показать, знакомые ребята скромную мебель перетащили, управились за полчаса, и поселилась она.


* * *

Дождался вечера, иду, стукнул по возможности деликатней, звонок там с мясом давно вырвали, а мне не нужен был. Слышу, идет, открывает, я вежливо назвался, потихоньку смотрю по сторонам. Сделано уютно, Афанасий неплохо поработал, батареи даже сменил, обои с крупными цветами, сантехника розовая, веселенькая...

– Она говорит – очень приятно, зовут Алиса, а вас?

Ей лет двадцать, сначала думал, а потом разглядел, что больше, может, как мне, ближе к тридцати. Интереса никакого у меня, Малов, ну, пусто, честно говорю – ростом мала, тоща, смугла, волосы темные, правда, густые, длинные... одним словом, на женщину не похожа, я ведь, ты знаешь, к большим блондинкам имею интерес, а это... совсем не в ту степь. Но для дела даже лучше, а дело у меня к ней одно – Жасмин. Оказывается, знает, предупреждена, выглядывала в окошко, огромная порода, говорит, жаль, не ходит, и что дальше будет с ним?.. Такое сочувствие меня на все сто расплавило, и я уже с полным доверием к ней – мы с ним друзья, говорю, будет жить, ноги не главное... а может еще поднимется, кто знает...

Она в черном свитерочке, расхаживает по комнате, вокруг пояса длинный шарф, толстый, красный с черным, двигается красиво, должен тебе сказать, змейкой вьется, головка маленькая у нее, носик точеный, глаза большие, карие... Не нравится, но смотреть приятно, Малов, а главное – хорошо говорит!.. Заслушаешься, так и обволакивает словами, и я смотрю на нее, слушаю, слушаю... Всего не перескажешь, приедешь, расскажу. В общем, она, оказывается – художница, и не чета мне, много лет училась у великих мастеров, акварели пишет, гуаши, и маслом может, и на пластинах медных вырезает, знаешь, потом их мажут красками, отпечатывают на бумаге, офорт, да?.. А как начала показывать свои разнообразные художества, дух захватывает, так все ладно, красиво, с выдумкой и вкусом!

– И вы рисуете, я чувствую? – спрашивает.

– Балуюсь понемногу... отвечаю, а сам думаю, какое счастье, что наверх утащил, пришлось бы показать, вот посмеялась бы, или учить начала, а я снисходительности, поучений этих не могу выносить, ты знаешь. Ну, не умею, да, да, да!.. Но так хочется, что рисую, только не трогайте меня, хотите смотреть – смотрите... но молчите, молчите. Мне больно, когда смотрят, неудобно, стыдно... словно на людях штаны с кожей сдирают... И получается-то не всегда, а как схватит, прижмет... особая растерянность и волнение, что ли...

Я разговор очень ловко в сторону отвел, с гордостью говорю тебе, ведь знаешь, мне не тягаться с умными людьми, хитрости никакой. Жасмин помог, я на него беседу столкнул, что вот, кормить буду, не пугайтесь... Она спрашивает, где живете. Я объяснил, что для пса высоко, как мучились-тащили, рассказал, что ему лучше на прохладном воздухе, особая шкура, и свободу любит, не комнатный пес.

Она с пониманием отнеслась. Потом смотрит на меня, улыбается, и говорит:

– А я не против, если ты из квартиры будешь кормить... Только имей в виду, встаю поздно. Зато ложусь еще поздней, до двух стучи смело, я здесь одна, чайку попьем, поговорим...

Малов, она мне "ты" и "ты"... так сразу – я растерялся, стараюсь никак не называть. Потом к Жасмину вышли, а он, оказывается, ее видеть не желает – рычит негромко, но грозным басом. Она спокойно отнеслась, разумно отступила, никаких обид, "понимаю, охраняет..." Я покормил его, извини, говорю, друг, завтра подробней пообщаемся, а сегодня, сам видишь, дела.

Вернулся, перешли на кухню, чайник засвистел... Разговоры вели до глубокой ночи, вернее, она говорит, а я слушаю. Все новое для меня... Наконец, ушел, чаем нагрузился, столичными пряниками и разговорами о настоящей художественной жизни.

Не очарован, не смейся, ничего такого, я же говорю, не в ту степь... просто интересно стало, никто со мной, кроме тебя, о таких вещах не говорил, ты знаешь.

А история у нее такая – хочет уехать за границу, а все не выпускают, придираются. Квартиру в столице заранее продала, в надежде на скорое решение, а тут снова заминка, ждите, говорят, а где жить?.. И друзья нашли ей это место, временное, тихое, здесь пусть подождет.


* * *

Про Наталью много говорил, теперь новое известие. Болеет она, я ей продукты приношу, о будущем неудобно заикаться, понимаешь... Что будущего нет и быть не может, дети, дом... ты знаешь, невозможное дело, хотя мне жаль ее отчаянно, как тут быть?.. Болеет, просит – приходи, и я иду, что делать... Каждый раз оказывается, не очень больна. Я ей – "ты же больна...", а она отвечает – "не для этого..." Потом провожает, говорит, "приходи, я больна", и я снова прихожу, и так продолжается, и продолжается... Часто плачет – "Саша, ты меня в беде хочешь бросить, нехорошо..." Я в беде никого не бросал, ты знаешь. Прошлым летом то же самое было, ты еще смеялся – "Натаха твоя раскусила дурака". Как только исчезаю, заболевает. Как мне понять, взаправду больна или шутит?.. Приезжай, дашь мне совет, я совсем с женщинами теряюсь. Теперь вот новая история, не знаю даже, как писать...

Как-то мы с тобой обсуждали, помнишь, что кому нравится? Ты говоришь, люблю современную красоту, стройность, спортивную фигуру, метео по телеку, Таню Масликову, например... А я тебе – мне все большое нравится, если культурно сказать, таз, а ты смеялся еще, помнишь? Что поделаешь, правда, я все большое люблю – женщин, деревья высокие, траву дремучую, и собак больших – как наш Жасмин.

– Как же получается, – ты спросил, – все цветки рисуешь, а разве они большие?

Малов, я долго думал, потом говорю:

– А разве маленькие, ты же видишь, весь лист занимают. Все, что я люблю, должно большим быть... или становится большим, когда рисую.

И ноги я толстые люблю.

А от всего маленького у меня один ужас – как выживают?..

На днях вижу – собака крошка, пучеглазка, ноги заплетаются. Визжит, плачет, хозяина потеряла. Ужас для меня, обегал весь город, нашел хозяина. Вспомнил вечером – заплакал, как такая живет...


* * *

Хожу, хожу, две недели хожу, не знаю, как тебе сказать... Нет, нет, никто не умер, просто непонятная история.

Наутро после знакомства пошел кормить Жасмина, вломиться неудобно, ведь сказала, спит, и я с балкона зашел, лазутчиком, прутья вытащил, просунулся, он слегка удивился, но тут же отвлекся на еду, а я локти положил на пол и шепотом разговариваю с ним. Он поел, миску отодвинул, слушает, потом глаза закрыл – спать хочу, и я спокойно ушел, доволен – как обычно все получилось. Только вот не ходит, и не пытается, но, может, такая вся жизнь у него дальше, так что поделаешь, надо жить. И все-таки, больно за него и страшно – собаке, и всю жизнь лежать?..

А вечером постучал в дверь два разика, открывает. С длинной папироской, тот же свитерок, вокруг пояса шерстяная кофта, хотя в квартире жарко, Афанасий постарался, батареи так и шпарят.

Ходит, посматривает на акварели, вдоль стены расставлены.

– Нравится?..

– Очень!

– А что нравится, что?..

Надо же, попался, не могу сказать, хоть убей! Все очень настоящее, как в жизни, это ведь большое мастерство, Малов!.. Я с натуры не умею, вкривь да вкось, начинаю голову – голова больше листа, начинаю руку – вылезает на свободу... и даже глаз!.. И с него начинал, и он огромный вырастает, больше ничего на лист не помещается!..

Ты смеешься, не раз мне говорил:

– Зачем тебе натура, не надо, придумай себе натуру и рисуй! Вот у тебя цветок, он кто, роза или гвоздика?.. Просто цветок, и в то же время – лицо, человек, зверь, кто угодно. Не сомневайся, Саша, рисуй, рисуй!

Я тебе верю, но больше никто мне так не говорит, а только – "где вы видели такие цветы?" Поэтому я молчу, стараюсь показывать пореже, могут сказать – "шизик", а это опасно. Ты смеешься, сейчас другое время, ерунда, а я думаю – людей сердить всегда опасно. Но ничего не поделаешь, рисую как получается.

Я раньше не думал, что живопись опасное дело, Малов.


* * *

И так я ходил неделю к ней, вернее восемь дней, все было хорошо и прилично, как ты говоришь. А на девятый вечер случилось непонятное, каким-то образом я у нее в постели оказался. Жасмина, конечно, покормил сначала, потом посидели немного на кухне, и она говорит:

– Ну, идем...

Куда, зачем... Не беспокойся, никаких деталей, все быстро, по-деловому получилось, я так и не понял ничего. Ничего интересного, Малов, все холодно, сухо, тело тонкое, жесткое какое-то... Недоумения больше, чем страсти получилось.

Нет, конечно, были моменты, например я удивился, она говорит – "круче, Саша, круче..." или еще – "теперь ругай меня, ругай..." Я задумался немного, что сказать, и зачем ругать ее... Ну, говорю, "дура", а она – "мало, мало..." Я тогда говорю – "дрянь", она слегка повыла, потом оглянулась...

Прости, Малов, я понимаю, неприлично, все-таки интим, но иначе картинка не сложится. Оглянулась и говорит:

-Бей меня, бей, я дрянь!..

Ну, не знаю, Малов... Я шлепнул ее по заднице... снова прости, не буду, а она – "еще, еще!..."

В общем, я немного растерялся, кое-как закончил дело, лег рядом и задумался, что дальше будет... А дальше ничего, рассказала про акварели, тонкое дело, она мне не советует, "требует мастерства", говорит. А мне гуаши на сто лет хватит, зачем акварель... и что делать с новым интимом, никак не пойму...


* * *

И так неделю, вернее шесть дней ходил, а потом, вечером, сидели, Жасмина, конечно, покормил, пообщались с ним... и она мне говорит:

– Саша, мне в этой квартире низко, страшно – земля рядом, деревья шумят, коты шастают туда-сюда, на лестнице дверями хлопают, топают, ругаются... Я плохо сплю. У меня просьба к тебе – давай, я поживу у тебя на девятом. Месяц всего, ну, в крайнем случае, два, и уеду, помоги...

Я ни минуты... Малов, просят, дело маленькое, поживу с женщиной немного, очень ей надо, как-нибудь уживусь, потерплю... Потом остановился, как же Наталья, она с ума сойдет, повесится, умрет от горя... Ну, объясню, просто дружеская помощь. И Жасмину проще, жизнь по-старому пойдет, для собаки это важно, она не человек, который ко всему готов.

– Ладно, – говорю, – конечно, переезжай.

А она посмотрела на меня и говорит с улыбкой:

-Ты меня не понял, Саша. Я ни с кем в одной комнате жить не могу, мне отдельная требуется, работать надо. И сплю я плохо, ворочаюсь, мне одной лучше в постели оставаться.

Я растерялся, и спрашиваю:

-А как же я, у меня ведь однокомнатная...

– Ты у Малова можешь пожить... или здесь, внизу... А наверх будешь в гости приходить... – и смеется.

Насчет твоей квартиры я сразу отбросил мысли, потом не отмоешь, и мне сплошные нервы, извини. У нас разный стиль, ты сам говорил, помнишь?.. А вот здесь, внизу... Мне сразу понравилась идея – тепло, ремонт, а главное, я здесь рисовать привык! И Жасмин рядом, разговаривать с ним просто, кормить, на балкончик запросто выйдешь, дружбу укреплять, а что?..

И с Натальей легче, никаких попреков.

И я говорю ей с большой охотой:

– Алиса, никаких проблем! Ты наверх, я – вниз, решено.

В тот же вечер рисунки, краски спрятал у тебя, чтобы случайно не заметила, свою квартиру мыл и чистил до утра, к обеду ее вещи перетащил наверх, свои вниз, только самое нужное, и дело свершилось.

Знаю, ты ругаешь меня, помню, помню про крышу над головой, но тут особый случай, согласись, человек не может спать при шуме, к тому же не привык к близости природы, ее шумам и запахам, понимаешь?..

А месяц – ерунда.


* * *

Иду вечером наверх, она открывает, "извини, срочная работа, к тому же я приболела слегка, обычное дело, в другой раз..."

Конечно, я пошел вниз, поужинали с Жасмином, потом заснул, мне шум нипочем, ты знаешь. Ночью все-таки проснулся, кто-то оглушительно гремит под окном. Интересно стало, вышел на балкон. Жасмин тоже не спит, но молчит, сопит, а за балконом кипит жизнь, Белявка с Аяксом вылизывают по очереди остатки сгущенки из большой жестяной банки. Я подождал, пока они устали, потом позвал их, они страшно удивились, обрадовались, и ко мне. Оказывается, они Жасмина не боятся, дружат с ним!.. Отдал им остатки шпротного паштета, днем купил, потом мы грызли баранки, они пообщались со мной и ушли, а я нарисовал картинку, назвал ее "пир котов". На ней Белявка с Аяксом едят из одной большой банки, черный и белый кот, шумят ночные травы, колышутся тени, дикие заросли слева направо, снизу вверх... а в углу, в чаще Жасмин, одна морда видна, просунул сквозь лианы и подсматривает... Лист оказался больше моего обычного, я повесил на стенку, на новые обои, цветы эти мертвые обойные слегка заслонил, получилось неплохо.


* * *

Дом наш – подземный переход на трех вокзалах, все открыто и тут же переносятся слухи. Ольга-соседка добрая старуха, но от общего удовольствия отказаться трудно, встретила меня и доносит:

– Говорят, ты квартиру за большие деньги продал. А тебе свою Малов завещал, умер он, говорят.

– Врут, Малов вернется, – отвечаю ей, – а квартирами мы с Алисой на месяц поменялись.

Она головой качает:

– Нашел сухопарую, после Натальи-то...

А я ничего, посмеялся, что поделаешь, люди у нас хорошие, но дружные, все знают и даже более того.

А другой сосед, со второго этажа, Авандил, механик на заправке, тоже не одобряет:

– Что ты нашел... ни фигуры, ни жопы...

Извини, Малов, нескромные детали, не буду больше, тем более что больше ничего и не было. Потому что через несколько дней случилась неприятная катавасия или скандал, как назвать даже не знаю... в общем, полный апперкот, и я вылетел вниз на первый этаж быстрей индейской стрелы. Вот послушай, как это было.


* * *

Пришел, стучу, она с большим промедлением открывает, глаза заспаны, все лицо помято, говорит, ночами теперь трудится, пишет новые темы. Везде листы, листы... никак не разгляжу, что на них, "что это", спрашиваю, а она – "авангардный эксперимент, темпераментная графика".

Ну, Малов, тут я понял, что от современности навсегда отстал. Похвалил, конечно, цвет красивый, пятна-кляксы симпатичные разбросаны... Увидал на одной картине вроде цветок, и дернуло меня, Малов, выскочить со своей новостью.

– Я тоже цветы рисую... – говорю. А она – "покажи", и так пристала, что я пошел к себе вниз, отобрал самые красивые, штук десять, и принес.

Она в это время в кухне чайник поджигала, "поставь у свободной стенки", кричит. Я расставил, она входит, смотрит...

Малов, Кис, ты мой единственный друг, скажи правду, чем я ей так насолил?

Она сначала ничего, вроде спокойно восприняла, "так – та-ак..." говорит, подошла, прошлась по ряду, потом обратно... еще раз...

И я вижу, что-то совсем нехорошее прорезается, сгущается и назревает...

– Что, очень плохо? – спрашиваю, голос неуверенный, самому противно стало. Но страшно, понимаешь, впервые смотрит не человек, а художник, ученый мастер, и что-то у меня совсем не то, понимаешь? Чувствую беду, сердце хлопает сломанной дверью на сквозняке.

– Это и есть твои цветы?

– Ну, да... – отвечаю, – чьи же еще, конечно мои.

Пусть самые плохие, не откажусь от них никогда!

– И ты э-т-о нарисовал сам?

Я не понял, как можно по-другому рисовать... Смотрю на нее и молчу.

А с ней странные вещи происходят, изменения в лице и всем теле... Вот ты, Малов, не смотришь по вечерам, презираешь телек, а зря, если б ты видел фильмы про вампиров, то сразу же понял меня, а сейчас объяснять и объяснять, а я долго не люблю, ты знаешь. Вечно ругаешь меня, – "опять спешишь, подробно расскажи...", а что рассказывать, обычно в трех словах все ясно. Но в этом месте, я понимаю, тебе совсем не ясно, а мне трудно объяснить...

Она превращаться стала, Малов! Ну, не так, конечно, чтобы рубашка трещала, шерсть на груди, морда волчья и прочее, но вижу, лицо рябью пошло, заколебалось, затряслись губы, обострился нос... зубы – и они заострились, хищными стали, и вообще, очень хищный возбужденный вид... волосы растрепались, хотя ветра никакого...

Я стал пятиться, пятиться, а она хочет высказаться, но звук застрял по дороге, не вылупляется никак... губы шевелятся, тонкие стали, черные, злые... И, наконец, как закричит хриплым незнакомым голосом:

– Убирайся, идиот, уматывай с глаз долой, и цветы свои идиотские забери...

Малов, так и сказала – идиотские, почему?..

Я дрожащими руками собрал листочки, и к двери, к двери, а она уже меня не видит, бегает по комнате, что-то бормочет, ругается страшно неприлично, это уж я повторить не в силах...

Я выскочил за дверь, и слышу – ясным громким голосом сказала:

– Боже, за что наказываешь меня! За что этому идиоту дал все, что я так долго искала, трудилась, не покладая рук, себя не жалела, никакой личной жизни, одни подонки... за что???...

И зарыдала.

Малов, мне стало жаль ее, хотя ничего не понял. Ну, не понравилось, ну, понравилось, разве можно так биться и рвать себя на части, Малов?..

Пришел вниз, сел... Как-то нехорошо от всего этого, словно грязь к рукам прилипла, и чувствую, не смоется, хотя не знаю, в чем виноват. И жаль ее, и понимаю, что все, все, все – мне с такими людьми невозможно вместе быть, я боюсь их, Малов. Я отдельно хочу. Мне так захотелось исчезнуть, скрыться с глаз от всех, стать маленьким, залезть в какую-нибудь щелку, схорониться, писать тихо-незаметно свои картиночки... Спрятать жизнь свою, понимаешь?..

И долго не мог успокоиться. А потом вдруг развеселился, вспомнил – она же меня из моей квартиры выгнала!..

Проходят дни, все тихо, она мириться не собирается, а я тоже не иду. Я такие вещи умом не могу, не умею, ты знаешь, просто тоскливо, скучно становится, и все тогда, конец, край. Будь как будет, а встречаться, опять слова... не получится, Малов. Только мне горько, что столько злости родилось от моих цветов, не думал, нет. Вот и обидно мне за них стало.


* * *

Время идет, чувствую, зима скоро покажет злобу, свои минусы глубокие, снега-сугробы, лед, но пока тихо живем, снежок редкий, во дворе поддерживаю все, как надо. Жасмин все также, вставать не может, или не хочет, уж не знаю, что сказать, может, понравилось лежать ему?.. Белявка приболел, думаю, кошачий насморк был – расчихался, нос горячий, целыми днями на теплом бачке, на кошек ноль внимания... А потом рассосалось, снова хвост каланчой, глаза дикие, рвется в начальники, но Аякса пока не обойти, перед ним младшим братом ходит. Шурка исчезла на несколько дней, но вернулась, крепкая она, решительная кошка, погладишь – радуется, а сама не подойдет.

Письмо твое перечитываю, про выставку, продажу, картины... Что значит, "трахнуло слегка", так и не понял. "Даст Бог, вернусь к Новому году..." Ну, Малов, на старости лет про бога вспомнил... Пишешь про квартиру, что мне отойдет, какие-то дурацкие слова, Малов. Не забывай, все ждут тебя, не подводи народ.

И так вот потихонько, незаметно подкатила моя главная катавасия... Не бойся, Малов, кончилась и она, как ты всегда предсказываешь – "все кончается..." и я снова стою, как был, среди наших полей, жду тебя. Нужно поделиться, друг, ведь столько всего... беспрепятственно можно с ума скатиться.


* * *

Началось с того, что Жасмин снова лапу повредил, дырочка открылась, а повязка старая, задубела уже от сукровицы, и я решил... Вижу, деваться некуда, взял, Малов, и решил – попробую все эти тряпки снять с него, пусть лапа живым воздухом дышит. Справлюсь, думаю, только ослаблю немного, а дальше он сам позаботится, живо сдерет. Хватит антибиотики в него качать, и на вырезку уже никаких средств... широко живем!..

И я взялся, накормил до отвала мясом, потом воспользовался благодушием его, сонливостью, подполз поближе, начал к повязке подбираться. Трогаю, он сначала даже обрадовался, видно, чешется у него, и я тогда стал понемногу ее сдвигать, сдвигать вниз, она поддается, и вроде все шло хорошо...

И тут, видно, ему больно стало, наверное, бинт к ранке присох, и он мне сразу дал знать об этом, да так, что двумя словами не расскажешь.

Ударил зубами по кисти, по тыльной стороне. Без злости, будто сказать хотел "отстань...", я еще подумал, ну и тупые у него зубы, у маленьких собачек иглы, а у него лопаты тупые... Вдруг рука онемела и толстой струей полилась кровь, темная, почти черная, я понял, Малов, он мне большую вену разорвал. Ты мне рассказывал про вены и артерии, фонтанчика не было, просто льется и льется, не так страшно, но тоже, оказывается, не сахар, не так уж много крови во мне, чтобы струями на землю лить!..

Я и прижимаю, и руку перевязываю полотенцем, и жгутом пытаюсь... не помогает, течет и течет. И я понял, надо шить, бежать в поликлинику. Никогда там не был, но вижу – надо, пора...


* * *

Вышел на дорогу и побежал. Довольно далеко, ты знаешь, и я надеялся на машину, бегу и оглядываюсь, вдруг повезет.

Получилось совсем в другую сторону, хоть и дурак, а не повезло.

Понимаешь, Жасмин расстроил меня, на ноги не встает, не заживает у него, а теперь еще рука... Капает, капает, полотенце уже намокло... Кругом пусто, темнеет, бежать устал, бреду неровным шагом по обочине, голова кружиться начала... вот бы машину сейчас, доехать с ветерком... Слышу, сзади мотор, из-за поворота вылетает, мчится с большой скоростью ко мне. Я к ней навстречу, руку поднял... а он как слепой, ударил меня в бок и дальше мчится, даже не затормозил. Это я потом вспомнил, что не остановился, по звуку, а в это время занят был – по воздуху летел, и вот что интересно, даже сознания не потерял, пролетел метров шесть-семь и шмякнулся в снег на обочине. И вижу свою руку впереди, близко к лицу: полотенце слетело, а кровь перестала течь, удивительно, как он мою кровь остановил, Малов...

Минут через десять случайный человек мимо проезжал, остановился, бывает, чужие люди лучше своих. И до больницы добрался уже с удобствами, правда в беспамятстве, вернее, то вижу – везут куда-то, то сон наплывет, одурманит, потом снова едем... Долго добирались, он и дорогу-то не знал, спрашивал, где больница, искал, а потом исчез, даже своего адреса не оставил.

Привезли, я только успел сказать фамилию, адрес Ольги-соседки, чтобы знала, и сознание потерял. Пришел в себя наутро, мне уже операцию сделали, руку заодно зашили, а главное, починили почку, у нее от удара капсула лопнула, мешок, в котором она лежит, или висит, Малов, ты лучше знаешь. Говорят, лежи, недели две валяться, у тебя еще и сотрясение мозга, парень, в общем, крупно повезло.


* * *

На третий день явилась Ольга, еле дошла, отдышалась, все в порядке, говорит, котов на улице кормлю, будь спокоен, а к твоему чудищу страшно подходить, я с улицы миску подталкиваю, кто его знает, сероватый бандит... Он не чудище, а Жасмин, но спорить не стал:

– Спасибо тебе, если что, и я не подведу.

– Знаю, знаю, простая ты душа... Только не умирай, кто же в доме живой останется, и к парадному не подобраться, крадемся... сплошной лед...

Вижу, мнется, что-то еще ей надо сказать, и не хочется огорчать меня.

-Давай, выкладывай, – говорю, – что там стряслось после меня.

Она и рассказала. Приехал за Алисой ее друг, прилетел, за час собралась и исчезла.

– Ну, и хорошо, – говорю, – только счастья ей желаю.

Не все, оказывается, не все. Дверь они запереть забыли, Малов, и квартиру в тот же вечер обчистили наголо, утром соседи смотрят – пустой паркет, и шума никакого не было, ни чужих людей...

– Ладно, – говорю, – пусть. Не огорчайся, иди, да осторожней будь, дорога скользкая-то.

Не задело меня это все, не зацепило, Малов. Потом, когда понял, ведь материнское жилье, и все связано, связано... Потом, да.


* * *

Через два дня новое событие. Проснулся поздно, сестра говорит, к тебе снова соседка приходила, жасмин с балкона исчез. Откуда зимой жасмин... и разве можно цветы на балконе оставлять, в такие холода...

В мороз цветы на улице не выживут, но я понял, не цветы пропали.

Ужас меня охватил, куда он со своими ногами поползет... Если б люди кругом были, люди, Малов, то ничего особенного, больной зверь, помоги, накорми, дай тепло... А я не знаю уже теперь, кто рядом, вижу, люди отдельные живут, вот ты, Ольга, еще немного, например, случайный человек спас... а остальные – месиво злобное, что ли?..

Никогда так не думал, Малов, или от себя скрывал, не знаю, только эти мысли меня убивают, объясни, помоги...

К обеду еще раз она приплелась, Ольга, говорит:

– Исчез вчера твой дьявол, решетку выломал, вывалился на свободу. Под балконом большая яма в снегу, видно долго лежал, и исчез, нет его нигде возле дома.

Она ушла, я лежу, слезы текут за уши мне. Малов, Малов, зачем ты уехал, сейчас бы ты Жасмину помог. Как он со своими ногами, ползет где-то...

И в этот момент что-то во мне сломалось, друг. Я плакать мигом перестал, говорю сестре:

– Позови дежурного врача. А она мне:

– Она одна, вас много.

Тогда я сказал:

– Зови, иначе встану и уйду.

Была суббота, она не зовет:

– Одна на всю больницу, есть тяжелые, а у тебя нет видимых причин.

Кончилось мое терпение к этой жизни, чувствую, не хочу больше так жить!

Стал биться на кровати, кричать... наконец, сел, ноги спустил на пол, мне за себя все равно стало, пусть умру, ерунда по сравнению с этой болью – чувствовать все время, как ему больно, страшно – ползти среди врагов, среди чужих, куда, зачем?.. И ты, Малов, если умер, никогда не прощу, никогда! значит, подвел меня, и всех наших, ты не мог так поступить!..

Испугались, позвали дежурного врача.

Она двоечница, я сразу понял, от нее заношенным страхом пахнет, только б ничего не случилось, – "утром придет хирург, который оперировал, пусть отвечает..."

Утром, это завтра, а день только в разгаре! Глубоко в спине глухая утробная боль, предупреждает. Отчаяние охватило, как же я спасу Жасмина, если умру... А как спасу, если останусь?..

Зови, говорю, настоящего врача, моего хирурга, пусть едет, мне надо, время дорого.

Она мнется, плечами пожимает, нет оснований, говорит.

– Тогда я встану, встану и уйду...

И снова сажусь, перед глазами темные ленты крутятся. Все-таки встал, она испугалась, немедленно ложитесь, говорит, я сейчас, сейчас...


* * *

Прошел, наверное, час, возвращается с суровым дядей огромного роста, лет шестьдесят ему, глаза заспаны. Раньше я бы оробел, а теперь совсем другой человек за меня говорит.

– Дай одежду, уйду.

– У тебя сотрясение мозга, пусть небольшое, отлежишься, но... У тебя сильный порез на руке или укус. И главное, у тебя ушиблена почка, только несколько дней, как зашил.

– Дай одежду, а нет, все равно не удержите.

Аркадий Петрович его зовут, он смотрит на меня, видит мое лицо... Смотрит, понимаешь, смотрит на меня, что-то видит, а это редко бывает, Малов, я понял.

– Ты, парень, совсем дурак, что ли?..

Но уже знает, надо поговорить, сел, закурил, это в палате запрещено, но остальных не было, они в коридоре телек смотрят. Он покурил, все смотрит на меня, потом окурок зажал пальцами, сунул в карман халата, и говорит:

– Расскажи по-человечески, зачем тебе....

Мне трудно было, чужому как это понять, и я долго говорил.

Он слушал, наверное, час прошел, потом вдруг говорит:

– Хватит, убирайся, болван, сам себе смерти ищешь... Слушай напоследок внимательно. У людей две почки обычно трудятся, а у тебя одна, вторая болтается сморщенная, это с рождения или в детстве болел. А та, что здоровая, ранена была, от удара у нее капсула, ну, оболочка разорвалась. Я починил, но работает плохо еще, вяло, бережно с ней надо обращаться, пока вся кровь и слизь из нее не отойдет. А отойдет, значит, оклемалась, и ты выжил. И я должен за тобой наблюдать. Но ты ведь все равно убежишь, из окна выпрыгнешь, а это почке ни к чему, так что иди, но осторожно живи, ясно?.. Отпустить не могу, но глаза закрою, а ты убегай. И одежду выдать не могу, телогрейку дам, сапоги, санитара нашего амуниция, он болеет, потом занесешь... Откуда ты взялся, я думал, таких дураков уже на свете нет. Смотри, не подведи, понял, если помрешь, мне худо будет, я себе этого не прощу.

У, он мне на плечи насел своими тяжелыми словами... Но я выдержал, и говорю ему:

– Обещаю тебе, я всех спасу и жив останусь, я должен.

– Ах ты, живая душа, – он говорит, это я тебе должен, ты сам не понимаешь, за что... Ну, иди, иди... А рисуночки свои оставь, я их себе возьму.

Там всего было два, так, набросал от тоски, нацарапал, цветок один, и свое лицо, оно с кривым подбородком, и глаза разные.

– Бери, конечно, хочешь, еще принесу...

– Нет, – он говорит, – не разбазаривай себя, Саша, и вообще... береги...

И несколько советов дал, ну, медицинских, очень пригодились, очень.


* * *

Зашел по дороге в ЖЭК, у Афанасия ключи, он дверь опечатал после кражи, Ольга сказала. Перед дверью человек десять, все к нему. Не успел в приемную войти, он тут же выглянул, наверное, в окне приметил меня, и говорит секретарше:

– Кошкина сюда, остальных на завтра, у меня тоже право на отдых имеется. – Выписался? Ты что-то серый, жеваный какой-то, не выздоровел еще? Говорят, в дополнение тебя еще собака укусила, твой инвалид, ненормальная что ли? Только скажи, усыплю лучшим образом.

– Это я дурак, а Жасмин в порядке.

– Шути, шути, – он смеется, – значит, оклемался.

– К понедельнику совсем оклемаюсь, потерпи с уборкой. Дома надо разобраться, с обстановкой, и у Малова пыли метровый слой, жду его к Новому году.

– Он же умер, Малов....

Я засмеялся:

– Малов!.. Ну, что ты, он письмо прислал, едет с подарками.

– Когда это было...

Я плечами пожал, что поделаешь, дурак... Малов, отчего они все тебя хоронят?..

Афанасий посмотрел на меня, помолчал, потом говорит:

– Ладно, Саша, я ведь понаслышке, наплели, наверное, как у нас обычно делается.

– Пока у меня такая катавасия, я поживу внизу, на первом?

– Что за вопрос, хоть до конца жизни живи.

Похлопал по плечу, "отдыхай, а с понедельника ты мне нужен, друг, хочу тебе на месячишко дополнительный дом прицепить, соседний. Соглашайся, а я тебе премию за год, немалая сумма будет".

Что это он добрый такой, думаю. А он и говорит:

– У меня еще два дела к тебе, большое и маленькое.

– Начни с маленького, я сегодня от больших устал.

– Ты уж извини, но никто не просил тебя свою квартиру ей отдавать, Алиске. Теперь за кражу никто не отвечает, милиция считает, ищи-свищи...

Верно, дело небольшое оказалось. Молчу, он прав, я сам, дурак, напросился на неприятность.

– А второе дело непростое, просили провентилировать. Человек, который тебя толкнул, ну, авария... он важное лицо, полковник безопасности из столицы. Торопился на совещание, сам рулил, и вот такое стряслось, он сожалеет. Он машину сразу поменял, пересел во вторую, где свита и друзья, а помятая иномарка... она ночью у милиции сгорела дотла, сама... Но это неофициально, а юридически милиция фактов не имеет, личность не установлена, говорят. Теперь за тобой главное решение, если не будешь волну гнать, то и расследования никакого, и ему и тебе лучше. Очень заплатят, Саша, столько на своей дорожке за всю жизнь не наметешь.

– Зачем мне это, – говорю, – ни суда ни следствия не будет. И денег не возьму. Я художник, Афанасий, мне от этих ничего не нужно, хочу только подальше быть.

Сказал и удивился, откуда взял, ведь не было тебя со мной. Наверное, ты прав, Малов, пора мне своим умом жить, пусть небольшим, да?..

– Не дури, Саша, ну, не общайся, но деньги-то возьми. Малов, может, и живой, но не вечный, и у тебя здоровье... кто знает, как повернется... Могут пригодиться, мир на них стоит.

– Может у них и стоит, а не возьму. Давай ключ, и до понедельника.

– Нет, погоди... – и я вижу, Малов, он переживает, а не просто так, у человека сердце еще теплое.

Подскакивает к холодильнику – "дома ведь шаром покати, знаю, так что бери... вот, осетровые хвосты, отваришь, это вещь, скажу тебе!"

Холодильник у него раздулся, едва выдерживает напор особых продуктов питания.

Ну, я решил, не надо до конца человека обижать, правда, Малов?.. И взял два хвоста, они только называются так, хвосты, а сами больше другой рыбы, шипастые, кожа каменная, а на срезе сочное красное мясо. Мне сто лет не нужны, тошнит смертельно, тоскливая гадость на языке, но эти хвосты для Жасмина и котов находка. И я взял, Малов, а потом от них заработал неприятности.

Но это впереди, рассказ не кончен, слушай!..

Выразил спасибо ему, взял хвосты и пошел. А он мне вслед тихо так говорит:

– Ты прости меня, Саша...

Я удивился – за что?

– Купить хотел...

Я не знал, что ответить, "да ничего, ерунда", – и к двери.

Вдруг обернулся, не знаю почему, и говорю:

-И ты меня прости.

Он изумился – "за что?.."

– Ты лучше, чем я думал.

У секретарши полиэтиленовый пакет выпросил, чтобы рыбьи конечности донести, каждая килограмма полтора, наверное.

Иду и думаю – все нормально, Саша, премию ты заслужил, судиться – покупаться не стал, и правильно, не пачкайся... Один дом или два, разница невелика... если к понедельнику оклемаюсь.

Снег тонкий еще, с ним легко, а может и сам растает.


* * *

А день, хотя в разгаре, для меня только начинается, самый длинный в жизни оказался. Таких дней у меня было всего – ну, три, четыре... Когда попался в серый мешок, мальчишечка... когда вылупился заново на свет и мама умерла, два события сразу... когда мы притащили Жасмина... когда ты уехал... и сегодня, самый тяжелый в жизни день.

Дорожка моя любимая заброшенная лежит, скользкая, грязная... Тяжело видеть это безобразие, в печальном настроении вхожу в подъезд.

И тут же слышу жалобный крик кота или котенка, а люди ходят и никто ничего!.. Похоже, высоко... Поднялся на лифте, вижу – между восьмым и девятым этажом, за сеткой, отгораживающей лифт, котенок стоит. Как он в шахту мог попасть, без человеческой руки невозможно это!.. Изнутри на сетке стальные уголки, может, заметил, сантиметров восемь шириной, и он на одном стоит, к сетке прижался и орет. Рядом с ним то и дело проплывает лифт, махина с грохотом и вонью стальной, чуть не задевает его, и ясно, он долго не продержится, упадет в шахту с большой высоты, а может лифт его зацепит, искалечит, раздавит... Меня в жар бросило, и я мог его раздавить!.. А люди не хотят слышать, понимать – спокойно садятся в лифт и едут себе, им, видишь ли, спешить надо!.. Я бегом вниз, на первом у меня весь инструмент, там ножницы по металлу. Дверь открыл, почему-то темно... Забыл, что в день аварии выкрутил пробки, чинил розетку, представляешь, Малов, я – забыл! Ты бы посмеялся – "Саша, становишься нормальным человеком...", а мне не до смеха, наощупь схватил с полки ножницы и наверх. Ехать лифтом духу не хватило, пешком бежал. Тяжело далось, ослабел, притащился весь в поту, в спине тяжелый камень ворочается, давит, перед глазами черные запятые бесятся.

Успел. Вижу, молчит, орать, наверное, устал. Начал резать окно в шахту, с восьмого этажа, а это двойная стальная сетка, ты знаешь, и высоко, так что с вытянутыми руками режу, проклинаю все на свете... Вырезал квадрат рядом с ним, но вытащить кусок сетки не просто, кружева стальные цепляются друг за друга... Пальцы уже в крови, а тут сзади тихий печальный голос – невысокий мужчина в шляпе укоряет за нарушение безопасности езды.

Понимаешь, Малов, впервые в жизни не выдержал, повернулся к нему и довольно нервно говорю:

– Какая безопасность, если жизнь ни хрена не стоит?..

Малов, ты говорил, злоба от страха, от непонимания, а от злобы снова страх и никакого понимания, вечная круговерть... И снова ты прав, я дурак, не понял его и обозлился, а он, оказывается, кота не видел, знаешь, из тех, кто выше головы не смотрит, все в землю или в себя, в себя...

Он поднял голову, увидел – обомлел, весь бледный, и говорит:

– Простите, простите... – повернулся, и вниз.

Оказался неплохой человек, зря я на него окрысился. Но не до него было, воюю отчаянно с сеткой, боюсь опоздать, а лифт все ходит туда-сюда... безумная махина рядом с живым тельцем, шерсть задевает... Котенок мужество совсем потерял, глаза закрыл и трясется.

Наконец, вытащил квадрат, полез рукой за котом, а он испугался – и от меня, на самом краю стоит, тихо попискивает, будто вчера родился... Все-таки изловчился, схватил его поперек тела, тащу через дырку, а он впился зубами в палец, чувствую, прокусил до кости, а потом сиганул через меня, шею расцарапал, и помчался на чердак.

Я больше не мог с ним возиться, искать, жив и ладно. Без сил добрался до квартиры, тошнит, серая тоска под ложечкой и в горле першит от горечи. Сорвал печать, отпер дверь, вошел, в кухне стул да стол, и пусто, ни телека, ничего. Но телек ерунда, мамины вещи унесли, вот что больно, старую ее шубу, я помню, ручонками цеплялся. Фотографии потоптали, валяются, я их подобрал, на некоторых она молодая еще, смеется... Еще не родила меня, а потом только боль да ранняя старость.


* * *

Сел... нет, вскочил... Страшное волнение меня одолевало, решил тут же сварить хвосты, пойти с ними искать Жасмина, чтоб сразу ему настроение поправить. Как буду его тащить, не думал, гнал от себя эти мысли, там видно будет, главное, найти. Отпер твою дверь, нашел кастрюлю, хвосты варить определил, сел на диванчик мой родной... у тебя хорошо, тихо, цветы, уют и покой, в другое время лег бы и заснул.

Нет, как же он там, в снегу, второй день валяется, ведь не ходит, надо срочно спасать. Да, забыл про письма, взял из ящика, сунул в карман, а теперь вытащил на стол, вижу – два иностранных, но не от тебя, с сургучами. Подождут, Малов, вот вернешься, почитаем, да?..

Вода только закипать начала, электричество не газ, и чувствую – не могу, терпения не хватит, потащу как есть, недоваренные. Схватил кастрюлю, вылил воду... Ну, что за беда, хвосты хоть и сырые, но отморозились, стали мягкие, мокрые... От злости на себя заплакал – почему я такой, бездумный, неумелый, куда их теперь положить, как нести?.. Ты прав, Малов, нормальный человек нашел бы пса, приволок домой, не спеша накормил бы, а я не мог ждать, сунул всю кастрюлю в сумку, на двери висела, а крышку найти не могу. Решил, что и лучше, быстрей охладится рыба...

Что за идея – кинулся с разбегу варить хвосты!.. Думаю, я был как во сне.

Вышел во двор, темно, звезды огромные мигают, я им позавидовал, Малов, свободе, неприкаянности вечной... И что это я всем должен, должен, вечно связан, постоянно спешу всем помогать... Никому не завидовал до сих пор, даже тебе, знаю, жить тебе нелегко, хотя гораздо умней меня, а может потому?.. помнишь, говорил – "от знания чего угодно жди, но не покоя".

И... уставившись в небо, полетел вниз.

Я же говорил тебе, пока меня не было, дорожка льдом обросла, здоровому не удержаться, а у меня нога за ногу заплетается. И падал я вперед, как никогда не падаю... как статуя, как телеграфный столб, и при этом думал о рыбе, как бы не растерять, в темноте попробуй, найди... и про почку, серьезный орган, как с ней договориться, если ударишь, обидишь... Наверное, мог бы извернуться, но побоялся спину гнуть, только бы, думаю, не носом, не лбом, голову мне тоже нельзя трясти, понимаешь... И со всего размаху врезался губами в лед, он показался горячим, шершавым, а насчет твердости и не говори – губы тут же вздулись, раскалились от жара, кожа мигом слезла, конечно, и так я лежал минуту или две. В окнах свет, но на земле темно, никто не видит меня, не ходит мимо, так что я не спешу встать, смешно, да?.. Нет, какие-то алкаши на другой стороне шли, засмеялись – "смотри, с землей целуется!.." – и прошли. А я радуюсь – чувствую, почка не дрогнула, и голова спаслась, губы помягче лба, амортизатор... Особенно за почку обрадовался, говорю ей – "извини, но должна понять, я стараюсь, и ты постарайся, приходи в себя поскорей".

Она молчит, ни за ни против.

Холодно, неуютно лежать стало, всё кругом молчит, мир занят своими делами, никто не спросит, не скажет:

– Саша, как ты?.. Держись.

Или хотя бы любое доброе слово, самое простое – никто!..

Подбородок, губы окаменели, не двигаются, ничего не чувствуют, словно маска на лице, и так, наверное, теперь останется.

Я заплакал:

– Возьми мою руку в свою, мама, как было, не могу больше, не могу!..

А из-за горизонта ты зовешь, очень тихим голосом, но я слышу:

– Саша, Саша, не забывай тех, кому нужен. Назад дороги нет, Саша.

Я знаю, ты меня не забыл, Малов, но очень уж далеко, голос еле пробивается.

И тут вдруг, совсем рядом:

– Дядя Саша, вам помочь?..

Я голову поднял – девочка стоит лет девяти, как ты говоришь, "от горшка три вершка", в руке школьный портфельчик, она мне помочь хочет, по имени назвала, а я ее не знаю, не помню...

Знаешь, мне теплей стало, я губы разжал, подвигал ими – трещинами пошли, наверное, но живые – и отвечаю ей:

– Спасибо, девочка, не надо, я сам. Просто упал, скользко. Завтра все вычищу, уберу, вот увидишь.

Понемногу встал, а она в подъезд ушла, еще обернулась, и наверх.

А я поднял сумку с кастрюлей, хвосты поправил, и пошел вокруг дома, кругами, кругами, постепенно удаляясь, осматривал каждый куст, дерево, сугроб, подвальные окна домов что поблизости от нашего...

Он не мог уйти далеко, вернее, отползти. Лежит где-то рядом, думаю.

Но вот нет его, и все.


* * *

Ты же помнишь наши места, не мог за полгода одичать и все забыть, правда? Тогда отчего не едешь?.. Я понимаю, сестра, тяжело, другие родственники, сорок этих дней, но ведь уже месяцы плывут, зима, а ты не возвращаешься, и писать перестал... Малов, я терпение теряю, рассержусь на тебя, хоть ты и смеялся – "не умеешь..."

Хожу, ищу, темно, самое темное время года эти дни. Под ватником у меня почти ничего, пижаму даже не переодел, и начинаю чувствовать, холод заползает... Удивительно, голова не болит, и даже губы перестали, только говорить трудно, и плакать – трещины мешают, но я тихо говорю сам с собой, шепотом, и не плачу больше. И голове тепло, на ней шапка, я не сказал?.. Нашел в рукаве ватника, связана наподобие известного колпачка “петух”, знаешь, знаешь, только совсем деревенская ручная работа, не из ниток даже, а из тонких лоскутков, скрученных, и связана очень плотно, не продувает. Вот и про шапку теперь рассказал. Нет, не забыл, просто долго говорить не умею, ты знаешь, сколько раз ругал, а что тут говорить, подумаешь, шапка в рукаве... Но решил и о ней рассказать, вспомнил Тараса, фотографа, сарайчик за оврагом, ну, он еще делал тебе фотки на загранпаспорт, вполне умеренно слупил, ты говоришь... так он остановил меня недавно на беседу, про тебя спрашивал, тут же упрекнул за разговор, "все спешишь, ничего толком не расскажешь...", а я молчу, ну, наврал, пишешь каждую неделю... землю носком ковыряю, как бы поскорей смыться от него...

Это я разговорился потому, что никого не видно, заборы одинокие стоят, сугробы утомились за день, тихи, даже ветер заснул, в домах гаснут огоньки, гаснут, у нас ведь рано ложатся, нечего делать, не о чем говорить. Это мы с тобой, два бешеных дурака, вечно дела находим... Прости, Малов, я бессмысленные слова говорю, а сам все шарю глазами по снегам, в тени проницаю, а два дела сразу мне непосильная задача, ты знаешь.


* * *

А про шапку недаром вспомнил, она мне помогла, ведь дальше еще одна история получилась. Я говорю, этот день самый длинный в моей жизни, и тяжелый, да. Паренек выбегает из-за угла, и на меня наткнулся, лет пятнадцати, наверное, в кепочке странной, козырек пол-лица тенью накрывает, только вижу – оно узкое, очень бледное, от пота блестит, хотя вовсе не жарко, и шея голая, и рубашка не застегнута, птичья грудь, хрупкие ключицы... а про глаза ничего не скажу, так и не увидел.

Он совсем не растерялся, тут же говорит:

– Дядя, мне денег надо!..

Очень уверенно, убедительно сказал. Маленький, тощий, в куцей курточке с короткими рукавами, из них тонкие ручонки торчат, он их то в карманы, то наружу, в постоянном движении руки у него... и лицо дергается странно, искривляется, как в испорченном зеркале, знаешь, чуть сдвинешься, и щека раздуется, я видел в рекламе, ты еще звук отключил, помнишь?.. Там парочка целуется, хочет стать ближе друг другу...

Я сразу понял, он голодный, несчастный, конечно, дам, а завтра мне по бюллетеню заплатят, обещали. У меня еще с больницы пять рублей было, большой монеткой, я ее в ватник переложил, когда отчалил оттуда, теперь шарю, карман какой-то бездонный... нашел и протягиваю ему.

Он схватил, спрятал, и говорит – “еще!”

– У меня больше нет, – отвечаю, а он:

– Тогда телогрейку сымай!

Я удивился, такой малыш, а распоряжается. К тому же телогрейка не моя, никак не отдам.

– Зачем тебе телогрейка, – говорю, – она больничная, на ней клеймо, не продашь. И вдруг вспомнил – хвосты! Дам ему один хвост, придет домой, сварит, поест, и то хорошо.

– Бери... вот, хвост, еда что надо! Только довари, сыроват малость.

Он посмотрел, взял... и словно взбесился – начал меня этим хвостом лупить, молча, молча, только дышит тяжело, по голове, по лицу два раза попал, по плечам... Шапка эта, колпак деревенский, он мне помог – голове не больно, плечи толстый ватник защищает, а вот щеке немного досталось, поцарапал плавником. Я руками как могу закрываюсь, ничего сказать не успел, да и не услышит он, и чем это кончится, не понимаю...

Вдруг хвост сломался, переломился, он его отбросил, еще толкнул меня, и убегает. Секунда, и нет его, скрылся за углом, даже не верится, что был, вся природа кругом по-старому стоит, молчит... Только вот щека слегка скулит, царапина, и значит, дело было, а как объяснить его, не понимаю. Странный грабеж получился, Малов, за пять рублей и осетровый хвост, и тот лежит где-то рядом, надо бы найти...

Откуда он взялся, этот странный мальчик?.. Глаза так и не видел. Знакомое лицо... Ты будешь смеяться, Малов, на меня он был похож, лет в пятнадцать, каким я был, только очнулся от своей спячки – тощий, личико бледное, весь на иголках и шарнирах... Может, помнишь, фантастический сериал по телеку шел – "Петля во времени", герой там встречает самого себя в молодости. Знаю, знаю, презираешь, объяснял мне – время не в силах так поступать. Ерунда, конечно, просто вспомнил, как ты потом со мной десять лет возился...


* * *

Вот такой разыгрался к вечеру день... Еще немного, и я бы вовсе свихнулся, может, в сторону нормальной жизни, а может наоборот?.. но вовремя про Жасмина вспомнил, надо друга найти... и поднять рыбий хвост, очень ему пригодится. Пошарил взглядом, нигде не вижу... А рядом заборчик невысокий, за ним стройка начинается, гаражи будут для новых людей, и я подумал, может туда упал хвост... Перелезть сил не хватит, и я кругом обошел, это метров пятьдесят, иду обратно вдоль забора, смотрю в снег... Действительно, лежит!.. Подошел, нагнулся, взял... а когда поднял глаза, вижу – прямо передо мной, за сугробом, в трех метрах, возвышается огромный пес, лохматый, широкоплечий, могучий как скала, и это наш Жасмин!.. И стоит он на всех своих четырех лапах, две их которых мы безнадежными считали. Стоит и смотрит на меня, молчит, хоть бы звук издал какой, а то мне стало казаться, что это сон, или он призрак, как по телеку, знаешь, знаешь, хотя и не смотришь...

Ему надоело привидение изображать, он шагнул ко мне, еще, еще, и я вижу – ступает!.. бережно, осторожно, но настойчиво на лапы нажимает, на больные, и они держат его, держат...

Подошел... мы же его во весь рост никогда не видели! – он еще больше, чем я думал, спина по пояс мне, голова под мышку не пролезает... Прижался к ноге и стоит, чувствую, большое тепло от него струится. Я руку положил ему на спину, он вздрогнул, еще сильней ко мне прижался. Я даю ему хвост, он сначала не берет, потом подумал немного – и одним махом сжевал, только кость хрустнула. И второй хвост проглотил, из кастрюли, и я говорю ему:

– Жасмин...

А он сначала ничего, потом вижу, уши дрогнули, поворачивает морду и смотрит на меня. Не просто на глаза ему попался, как раньше было, а словно хочет что-то сказать... Впервые так посмотрел.

– Идем домой, Жасмин...

Он понял, немного отстранился, и мы двинулись с ним, сначала он рядом шел, поглядывал на меня, а потом все быстрей, и я вижу, он теперь здоровый, а я калека, но он далеко не уходил, отойдет метров десять и ждет меня.


* * *

Но это не все, Малов, прости мою занудность, еще одна история случилась, думаю, хорошая, хотя интим, говорить некрасиво, но без нее рассказ неполный, так что потерпи.

Иду, иду, и чувствую, камень в спине совсем взбесился, острыми углами бьется, ворочается, даже кожа от боли сморщилась... В одном месте на снегу скользкий твердый бугорок, а я совсем плохо стал соображать, наступил без сомнений, поскользнулся, снег коленом задел, ладонью, тут же выпрямился – а мне как ударит в спину утюгом плашмя... Тяжело толкнуло.

Почка, кончилось ее терпение. Значит конец.

Представляешь, наоборот, вышло, сразу легче стало, а потом, извини за интим, мне захотелось по маленькому делу, так сильно и неодолимо, что я еле успел к дереву отойти, стал за ним, народу, правда, никакого, а Жасмин не в счет, тоже ведь мужчина, должен понимать.

Так хотелось, а приготовился, и, представь, минут пять ждал, устал от стояния, а потом словно кран отворился, как если б не было воды и вдруг подали, помнишь, как у нас бывает, наверное, в Англии не так?.. – со свистом, ударами, хрипением... И так я облегчался с перерывами, наверное, минут десять, и сколько из меня изверглось – кровяных сгустков, слизи, гадости всякой... это уж никому не рассказать.

Оказалось, к лучшему, почка очнулась, возмутилась тряске, заворчала – и решила жить, как предсказывал хирург Аркадий Петрович, и даже скорей, чем он надеялся.

Во время моего извержения Жасмин сидел на снегу, чуть поодаль, и ждал, а когда увидел, что я пошел, встал и осторожно переступая, присоединился, шел рядом, не касался меня, хотя я шел неровно, устал за последние дни и меня слегка шатало... но я видел, что ему нравится идти со мной, и мы стали, наконец, друзьями.

Так потихоньку, не спеша, беседуя с тобой и друг с другом, мы не заметили, как вернулись.

Еще поели геркулесовой каши, немного поговорили, и у обоих сил никаких, заснули рядом, у батареи, он на полу и я, прислонившись к теплу.


* * *

Проснулся ночью, Жасмин спит, я на него упал, нам тепло.

Утром перетащу сюда самое нужное, позаимствую немного у тебя, у меня ведь пусто, прости. Поживу с Жасмином, с котами, им из подвала сюда легко пробраться. Пока не разберусь с квартирой, а потом видно будет, не загадываю теперь. За растения свои не беспокойся, буду поливать, как велел, через два дня на третий, и подкармливать удобрениями по выходным. Теперь уж я справлюсь обязательно, не бойся.

Я встал и нарисовал тебе картинку, называется "Мальчик с собакой". У мальчика голова получилась больше, чем я хотел, да еще шапка на ней, колпак, зато собака – точно наш Жасмин, и стоим мы в траве, на высоком берегу Оки, где, помнишь, с тобой стояли.





Оглавление

1. Часть первая. «Весна - Лето».
2. Часть вторая. «Осень - Зима».

507 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 12:03 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!