Пятое время года

Запах... Запах кислой капусты, жженой бумаги, подгорелых гренок, смешанный воедино. Женя завороженно смотрел на окружающие его каменные стены, черные от копоти факелов, утыканных в них. Повсюду висели странные предметы, назначение которых оставалось неизвестным, настолько удивительна и непонятна была их форма. В горевшем в двух шагах от Жени камине уютно трещали дрова и искры рвались вверх, танцуя на лежащих в пламени длинных металлических прутьях.

Хозяин всего этого насмешливо поклонился.

– Хопкинс. Мэтью Хопкинс. Мне сообщили о вашем возможном визите. – Это был маленький бородатый старик в старомодном камзоле и шляпе с блестящей пряжкой. Эдакий одряхлевший щеголь. – Желаете сразу снять билет-с?

Женя молча смотрел на него, хлопая глазами. Уже знакомое ему чувство неправильности снова захлестывало его волной. Из тени, отбрасываемой непонятной конструкции лестницей, отделилось двое – в черных балахонах и с абсолютно одинаковыми лицами. Женя постарался не поддаваться панике. Старик, назвавшийся Хопкинсом, протянул руку к каминной полке и взял как-то внезапно материализовавшийся там свиток бумаги. Тяжесть, застывшая в воздухе, мешала думать, сковывала разум и призывала молчать, но Женя таки несколько наивно открыл рот:

– А где дверь? Я просто выйду и все.

Хопкинс невесело посмотрел на него и ничего не ответил, углубившись в изучение пергамента. Женю посетила мысль, что он похож на Щелкунчика – сказочного деревянного человечка для колки орехов. Когда Хопкинс говорил, его нижняя челюсть двигалась вместе с бородой так, будто кто-то взади палкой управлял ею.

– Обманом проникли на праздник, забрались в балаган, подсматривали концерт, танцевали... – словно огорчившись, говорил-щелкал Хопкинс. Он выглядел растроенным. Брови сгустились над маленькими бегающими глазками, штудирующими свиток. – Это плохо. Пытки будут ужасны и они заставят вас рассказать все, во всем признаться и во всем покаяться. Заодно снять так необходимый нам жетон.

– Пытка? – не поверил своим ушам Женя, а ехидный внутренний голос насмешливо поинтересовался, уж не этого ли он ждал в самом начале?

– Тринадцать! – восторженно обвел рукой серые угрюмые стены Хопкинс, задев балахон одного из молчаливых стражей. – Но я превентивно расскажу-с, что будет болеть и как это будет происходить.

Женя сделал шаг назад.

– Нет смысла бежать. Посудите сами – кому охота из-за минутной слабости, трусости терять жизнь. Снимите билет и оставайтесь в нашем вертепе. У нас хороший карьерный рост. Мои помошники тоже начинали с клоунов. – Хопкинс бросил свиток в камин. Узорчатые готические буквы исчезали, осыпаясь в золу. – Раны исцелятся при выходе отсюда, но зачем страдать зря? Просто снимите ваш гостевой билетик!

– Да, да. День рождения этого карапуза можно занести в энциклопедию, где-то примером к слову «Контрасты». – зло сказал Женя. – Только что под интимную музычку тебя облизывают три внезапно стареющие шлюшки и сразу же за ними в программе все пытки инквизиции в исполнении ряженого пенсионера. Вы бы хоть с правилами определились! Форт «Буайяр», блин.

– Молодой человек! – встревоженно повторил Хопкинс. – Вы меня слышите? Нам пора начинать.

– Фиг тебе, мразь. – Женя с силой двинул ногой в пах одному толстяку и отбросил его этим на второго. Затем быстро выхватил что-то длинное из камина, с деревянной ручкой, и с разворота, как клюшкой для гольфа, залепил по Хопкинсу. Железный стержень, оканчивающийся криво изогнутым крючком, просвистел и ударил прямо в ухо растерянно наблюдавшему за происходящим инквизитору. Шляпа с пряжкой слетела в огонь, подняв сотни искр вверх и начала тлеть, издавая зловонный запах паленой старой шерсти.

– Назад, твари! – нервно закричал Женя, отходя глубже в комнату. Откинув балахон, совершенно лысый стражник шел прямо на него, расставив руки. Голова блестела, как натертый мастикой баскетбольный мяч.

– Схватите его! – зашипел Хопкинс. Из раздробленного виска сочилась густая кровь и что-то еще, белой, двигающееся, напоминающее личинок для рыбалки. Женя размахнулся и железный стержень просвистел еще раз, опустившись на бедро лысому. Тот отклонился, но продолжал идти, без тени боли наваливаясь на поврежденную ногу. Женя снова замахнулся, но споткнулся об выступ на полу и удар только слегка задел нападающего.

– Схватите его! – шипел Хопкинс, как разьяренный кот. Его рана практически затянулась назло всем срокам регенерации тканей и только кровяной подтек на щеке напоминал об инциденте. Любой терапевт отдал бы хорошие деньги за возможность понаблюдать за этим. – Теперь все будет по-другому!

Женя с заломанными за спину руками, скривившись от боли, не видел его лица, но по интонации голоса мог сделать выводы, что ничего хорошего оно не представляло. Двое поверженных им громил как ни в чем не бывало держали его за кисти рук, вызывая этим резь в плечах и спине. Драгоценный желтый билет раскачивался на шее, как метроном психиатра, пытающегося ввести пациента в гипноз.

– Начнем традиционно. – сухо приказал Хопкинс. – Раздеть и на доску его.

Белый свитер свалился с плеч, разрезанный ножом вдоль позвоночника и фабричных швов. Следом за ним полетела распоротая рубашка.

– Сюда. – скупо махнул Хопкинс. – Ведите его сюда, лодыри.

На Жене не осталось ничего, кроме красно-черного шнурка на шее с желтым треугольником. Правое плечо кровоточило – нож задел кожу, разрезая ткань рубашки.

– Итак, приступим. Вот доска. – указал Хопкинс рукой на длинную, расположенную под острым углом к полу, доску. Он поднял лохмотья – остатки одежды парня, и одним лоскутком тщательно вытер висок и щеку, скомкав и выбросив затем его в огонь.

– Вижу, кретин, что это не кожаное сидение в Большом театре. – отозвался Женя.

– Доска эта груба и несовершенна в глазах плотника, но в глазах инквизиции это превосходный инструмент для пыток, – продолжал Хопкинс, осторожно поглаживая шершавую поверхность с особенной, личной гордостью, – здесь столько заноз, щепок, игл! Мы протащим вас вверх и вниз по несколько раз, пока спина не будет напоминать сосновый бор в окрестностях Валадилены или на худой конец, спину дикобраза. После прокалывания я натру вашу голову брагой и подожгу ваши волосы. Вы немного заросли и похожи на обезьяну. К сожалению, у нас мало времени и я не могу лишать вас сна в течении многих суток. Это потрясающе! – мрачно улыбнулся Хопкинс, – и всегда приносит немыслимые страдания для жертвы. А это тиски для пальцев, мое собственное изобретение. Кровь пойдет через ногти и поры кожи так, что добрый месяц вам не достать пальцами и спички из коробка.

– Плети, кнуты из сыромятной кожи, вымоченные в соленых растворах, – продолжал он после некоторой паузы, – кипящее масло в плошках для поливания ран, «лестница», «дыба», щипцы для глаз, иглы – горячие или раскаленные, сапоги...

– Ну и дерьмо же ты. – спокойно сказал Женя. – До смерти, небось, ты занимался инквизицией или пахал на фюрера? Сколько безвинных людей ты загубил? Десять? Двадцать?

– Хочешь быть крутым? – остановился Хопкинс и приподнял брови. Зрачки были желтые и при взгляде на них мерещились жалящие осы. – Проявляешь смекалку? Были круче тебя. Были титаны, короли. Рыцари, смелые, храбрые! Ты против них червяк. Сотни, тысячи людей... Они все кричали, умоляли о пощаде, говорили, что сделают для меня все, что пожелаю. Я вырывал глаза, языки, отрезал пальцы и кое-что еще у мужчин, после чего те становились существами среднего рода. Мы сжигали их на кострах и до сих пор запах горелой кожи нравится мне больше всего и даже запах женщины – ты знаешь, о чем я? – не может заменить мне аромат человеческого бивштекса. Жаль, что я не могу убивать тебя бесконечно долго. Жаль, что мне не дали поработать с твоей дурочкой. Очень жаль...

Голос его изменился и стал хриплым, кашляющим, будто его обладатель в свое время много курил и пил. Изменилась и интонация. Исчезли притворно-вежливые нотки, подчеркнутое «Вы» Жене. Вместо появилось нечто злобное, нехорошее, по настоящему злое. Лицо словно перекосилось, уголки губ здорово оттянулись к подбородку, брови тяжелыми тучами сгустились над желтыми глазами.

– Начнем. Давайте вспомним былое и освежим кровью эти доски. Свяжите руки за спиной мокрой веревкой, лентяи. Подведите его сюда. Наклоните доску. Теперь медленно, аккуратно...