Щит happens

В соавторстве с Андреем Бусыгиным

 

На чтение потребуется 12 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Ящерицы. Маленькие чёрные ящерицы. Они ползут по белому раскалённому песку, сплетаясь желеобразными телами, соединяются в пульсирующую пирамиду, втягивающую в себя пространство, поглощая полумрак комнаты, заливая образовавшийся вакуум зелёным светом. Свет заполняет пространство, выжигая остатки кислорода, закручивая потёртое кожаное с широкой спинкой кресло, как аппарат для сладкой ваты в руках у умертвлённого хасидами^[1] Голема^[2].

Время остаётся. Оно блюёт обрывками коричневых рубашек штурмовиков, железными крестами с выгравированными на них изображениями ампул с цианидом, приколотыми на разорванную снарядом грудь белокурого подростка, сжимающего закоченевшими пальцами фаустпатрон, клетчатыми рубашками с навсегда прилипшими к ним подтяжкам, пропитанными кровью индийских мусульман, тяжёлыми ботинками, которые пожирают белые могильные черви, завязывающиеся в петли на виселицах капитана Дрейка и его команды, Баркашовым, завёрнутым в талит^[3], раскрашенный цветами прусского флага^[4], беззаботно пролетающим над разоренным атомной бомбардировкой Бердичевым^[5]. Вы говорите: «Время проходит!». Глупцы! Это вы проходите!

Жирные ящерицы, вдоволь наигравшиеся фигуркой Гитлера, расписанной гжелью, с усами из солдатской ваксы. Гитлер с орлиными крыльями, как на гербе Пятигорска^[6], зажимает в руке кинжал, подаренный дагестанскими мастерами Шамилю^[7]. Ящерицы, марширующие с факелами «Sochi» и скальпами Тины Канделаки, остановились возле кресла, салютуют своему новому властелину, сыну Одина^[8]. Огромное, чёрное, похожее на нефтяно, пятно разлилось вокруг ножек кресла. Треск бетона и скрежет металла от девятимиллиметровых раскалённых зубов рептилий меньше чем за минуту вверг кресло с сидящим в нём человеком в зияющую пустоту.

 

Человек в кресле приземлился в актовом зале оборонного завода «Вечный Щит». Над головой оратора, разодетого по последней моде сторонников Баркашова, висел лозунг: «Привет участникам сопротивления! «Вечный Щит» (1953-1993) – сорок лет на полях смерти. «Вечный Щит»: ЩИТ HAPPENS».

Человек был высокого роста, но, безвольно откинувшись на спинке кресла, казался леприконом^[9] в коричневой кожаной фуражке. Его редкие, будто выщипанные брови напоминали брови старой владелицы борделя на набережной Орфевр. Его финно-угорское лицо, бледное от природы и выбеленное от привычки «пудриться» чистейшим кокаином смотрелось белым пятном железнодорожного прожектора. Воспалённые, покрытые похмельным дурманом маленькие глазёнки выглядывали из-за широкого, немного искривлённого носа. Из полуоткрытого рта торчали редкие жёлтые зубы.

К нему подсел мужчина с пурпурным транспорантом, где золотыми готическими буквами было написано: «Требуй, русская душа, пива, водки, гашиша!». Он протянул парню в кресле розовую сладкую вату.

– Кушай, сынок! Здесь глюкоза; она силы даёт с врагами бороться! Вот, вырастешь большой и всех сионистов выведешь как тараканов, а после обязательно храм строй, чтобы икона там была «Всем скорбящим радость» и ряса у батюшки шёлковая. И кушай, кушай вату. Только так и Россию полюбишь!

 

Тем временем оратор, громко откашлявшись и выпятив грудь, как Муссолини, сообщал: «Я чо хочу сказать… Я хочу сказать одну важную вещь! Начинается в людях, что идёт, многие люди берут вместо того, чтобы резать, там, морковь, картофель, сейчас продаются баклажаны; покупают миксеры, потому что много увлечений идёт насчёт миксеров! Миксеры появляются сейчас, которые сорванцы покупают, бегают мелкими стайками, тут, там, бегают по дворам. Хотят перемешать все, как говорится, потому что уходит уже эта традиция резать, когда ты спокойно берёшь морковку, эту берёшь, картофель, баклажаны; и собираются старые люди, молодёжь, и это, на кухне, если угодно вам, в кухонном притворе собираются. От этого миксера пошла и микс-культура. Микс-культура нарезается в подпольных клубах, куда эта молодёжь сходится. Посмотрите на них, посмотрите вокруг – у них лица от пива уже круглые, как луна. Это пиво, это же не только вода идёт, оно с помощью миксера делается! Перемешиваются сейчас миксером такие вещи – любые, они в клубах подпольных перемешивают всё!», – оратор закончил речь и вывернул наизнанку карманы брюк, рассыпав громадных сверчков, с человеческую ладонь, по сцене с криком: «Вуаля!».

Овации зала не смолкали. Благодарные слушатели голосили: «Не дадим Русь перемешать!».

– А вата с каким вкусом? – спросил человек в кресле.

– Не знаю, с каким вкусом, – шёпотом произнёс интеллигентный мужчина в круглых очках с зачесанными назад набриолиненными волосами, державший в руках книгу «Газават Кавказ. Вайнахские арийские ведомости», и со значком общества океанологов Чехословакии: «Za objev novéhu druhu žraloků» на лацкане, – но знаю точно, что с запахом сплетен(,) кино и телевидения.

Значок задрожал, издавая звук, будто сквозь ветряные колокольчики храма Бёдоин^[10] проходит канал имени Москвы. В колонках громко зазвучал саунд-трек из фильма «Челюсти» со словами Юрия Энтина в исполнении группы «Комбинация». Откуда-то сверху на сцену плюхнулась огромная белая акула. Она раскрыла пасть, и из пасти по всему залу разлетелась хвостом вперёд, подобно колибри, стая пираний. Набриолиненный мужчина, чеканя шаг, с криком: «Pevnost v noci, pevnost v dne – stejny odpadky!», – бросился вперед ногами в пасть пританцовывающей от удовольствия рыбине. В это время пираньи дожрали остатки пространства.

 

Кресло с человеком неслось в небытие. Над бесформенным миром, до Творения, всходили светила. Они, приближаясь, пульсировали, как эспандер в руках стрит-эйджера^[11], издали похожего на Никиту Михалкова. Даждьбог, жадно поглощающий роллы «Паки-паки», пользуясь чурами^[12] Перуна, как хаси^[13], приблизился почти вплотную к человеку. Даждьбог громогласно крикнул: «Попадались же мне на пути моём звери: бык, тур, волк. Первого пожёг огнём, второго – побил копьем, третьему же вслед смотрел».

Раздвинув завесы тёмной материи, держа в правой руке молот, а в левой каменный истукан с острова Пасхи, явился Сварог. Он гневно уставился на стрит-эйджера-Михалкова и мохнатой, как шмель, рукой, наотмашь ударил незваного в Нирване гостя молотом по лицу. Искры засверкали, будто стразы на костюме гомосексуальной поп-звезды, как глаза Александра Борджиа^[14], любующегося сожжением миноритов^[15], словно забрало гермошлема Гагарина, вспоминающего слово, которое для него написали креативщики из PR-отдела КГБ, подобно смертоносной летящей звезде с погонов убитого полковника, погибшего за свободу Макондо^[16] в безжалостной войне с Сога^[17]; звездой, запущенной вместо сюрикена обезумевшей Мурасаки Сикибу^[18]; искры подожгли, пропитанные дыханием Даждьбога атомы эфира, сложившиеся в надпись: «В редкие минуты отдыха от партийной деятельности Геннадий Андреевич Зюганов накрывается стеклянным колпаком и лежит в костюме неподвижно».

 

– Вуаля! – произнёс Даждьбог, достав огромного идола из-за спины, любовно выточенного волхвом Доброславом, и накрыл его чёрной шёлковой рясой с большими блестящими золотыми полумесяцами.

– Вуаля! – взревел Сварог, отбросив молот, и высоко над головой, как Кубок Гагарина, поднял каменный идол.

– Ах, так! Вы идолами мериться вздумали?!

Никита Сергеевич, прикрываясь соломенной шляпкой с жёлтой лентой, похожей на китайскую реку, откуда-то из глубины своего сознания материализовал огромный колосс в форме надкушенного огурца с двуглавым орлом на макушке и тремя папскими тиарами над головами птицы. Он швырнул своего огромного идола, как биту в городках, в древних богов.

– Вуаля! – сказал человек в кресле.

– Что «вуаля», что «вуаля»?! – разорался Михалков. – Вы сговорились все, что ли? Брать-то будешь? – спросил Никита Сергеевич, грозно позвякивая юбилейными медалями на белоснежном кителе адмирала венгерского флота. – Первый раз со мной история такая, ей богу! Прихожу к мужику в квартиру, а квартиры уж нет, да и ничего нет, кроме мужика. А я-то кровь свою проливал, венгерским эсминцем «Eznem» командовал, значит, боевых дельфинов обучал, а ничего, кроме мужика в кресле нет! Ладненько, брать будешь?

– Вуаля! – произнес человек в кресле, доставая из кармана смятую пятисотевровую купюру.

Михалков достал пакетик с кокаином и вручил его с таким видом, будто награждал премией «Кинотавр» Сашу Грей^[19].

– Только «чай балтийский»^[20] больше не делай! Господи, всему учить-то надо! Ты вот так нюхни, а коль не хватит, в дёсну втирай мягенько, – отряхнув остатки порошка и по-доброму улыбнувшись сквозь усы, как Якубович, произнёс он. – Первая тройка игроков в студию!

Из нестройного пространства появились боги.

– Сварог, а ваш сынишка – Даждьбог, стихотворение-то нам приготовил?

Сварог по-отечески погладил Даждьбога по голове и толкнул к трижды Герою Венгрии Михалкову-Якубовичу.

Даждьбог пропищал: «Дорогой Леонид Сергеевич! Я выучил это стихотворение, когда ещё была сансара!^[21]

Ой, на травке возле сквера
Веселились родноверы.
Им собраться здесь помог
Бородатый Белобог. 

И из братины резной
Угощалися толпой:
Пили сбитень древнерусский
Да с отменною закуской. 

Дал Перун по кружке пива,
Папироски и огниво.
Всемогущий добрый Велес
Им принёс заморский херес. 

Ну, а лучезарный Хорс
Притаранил кальвадос.
Древний буйный бог-Стрибог
Раздобыть им спирта смог. 

Славный Крышень, самый милый,
Драгоценнейшей текилы.
А Даждьбог – великий боже,
Длинных беленьких дорожек. 

Но седой создатель Род
Им принёс один компот.
И тогда святой Ярило
Обозвал его: «..!» 

И ответил мудрый Род:
«Коль, не мил вам мой компот,
Так возьми, отведай квас».
Кто-то крикнул: «..!» 

Началась война богов,
Всяк на смерть идти готов.
Бьются день и бьются ночь,
Биться было уж не в мочь. 

Ну, а утром, очень рано,
К ним спустился Тор с вайтмана.
И сказал: «Какой-то поц
Молот мой вчера унёс! 

Я-то знаю, я ведь бог,
Это сделал ваш Сварог.
Если не вернёт мне молот,
То нашлю я жуткий голод!
 
Вмиг у вас засохнет солод,
Скот ваш одолеет овод,
На колёсах треснет обод,
Постареет тот, кто молод!

Ваши девы-проститутки
Облачатся в мини-юбки,
А мужам, что были тут,
Прикажу обрезать уд!». 

Встали верные волхвы:
«Не сносить нам головы!
Хоть из пушек ты пали,
Но сначала похмели!».
 
Плюнул Тор с досадой наземь:
«Ох! Какое безобразие!
Не торгуйтеся со мной,
Отдавайте. Молот мой!».  

И Сварог держал ответ:
«Молот твой, тут спору нет.
Слушай, Тор, раз пуст карман,
Так давай пропьем вайтман!». 

А на день двадцать второй
Лился ёрш Окой-рекой…
И общинник, что был молод,
Заблевал забытый молот. 

Вдруг, прервав священный сон,
Завалился к ним ОМОН.
С криком: «Твари, всем лежать!»
Поспешили задержать. 

В камере, сырой и тёмной
У окна сидит огромный
Бородатый чужестранец
По прозванию Дагестанец.
 
Был в большом авторитете,
Да на всём босяцком свете.
Он сказал: «Эй, ты, урус,
На тэбя я нэ сэржус. 

Но зачэм кидаешь «зиги»?
Нэ по кайфу мнэ интриги.
Есть жи, слишком любишь Рашу –
Залезай, чёрт, на парашу!». 

Если будешь ты нацистом,
То тебя опустят быстро.
Как и древних тех богов
Превратили в «петухов».

– Итак, я предлагал вам кокаин, вы отказались? – спросил Леонид Сергеевич.

– Кокаин! – послышался голос сорокалетней домохозяйки из Саранска.

– Что?! – переспросил Михалков-Якубович.

– Ко-ка-ин! Ко-ка-ин! Ко-ка-ин! – скандировали сотни невидимых сынов человеческих.

– Нет, я выбираю спорт! – ответил Сварог.

 

Человек в кресле открыл глаза. От ящериц не осталось и следа. Прозвенел будильник. 7:40. Человек в кресле тяжело поднялся и шаркающей походкой направился в ванную комнату, взяв с тумбочки свежий выпуск журнала «Пан Славянист». Он тщетно пытался собраться с мыслями: вспомнить, куда дел ключи от годовалого Renault Logan, и кто именно из авторов журнала заплатил ему за выход статьи «Квазистироческие источники и историографические предпосылки формирования русского языка в эпоху Палеолита на примере болгарского эпоса «Коляны». Голова сильно болела, и казалось, что вот-вот из нее выпрыгнет Михалков-Якубович и прочтёт стихи о Родине.