Постмодернистское прощание

В соавторстве с Андреем Бусыгиным

 

На чтение потребуется 6 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Горячий знойный летний воздух невыносимо давил на путников; в зарослях рябин и можжевельника кричали дрозды, высоким тенором им подсвистывали соловьи. Их трели, вырываясь из узких глоток, впивались в обожжённые листы кустарника, опоясывали своим мелодичным звучанием нагие тела детей человеческих.

– Послушай, там птицы поют, – сказал высокий светловолосый молодой мужчина с голубыми, слегка раскосыми глазами и гордым профилем, похожим на изображение Александра Великого на антиохских монетах. – И ты знаешь, друг, – измученным взглядом пойманного в сети дельфина посмотрев на извилистую тропинку, напоминающую песчаную гадюку, каким-то магическим образом просунувшуюся через исконно-русскую берёзовую рощу, продолжил: – Там, куда мы идём, ты знаешь, домашний уют… – И, не найдя в себе сил продолжать, опустил взгляд на изумрудный ковёр сочной травы и замолчал.

– А мне все пох*ю, нах*й! – ответил загорелый коренастый мужчина.

Его волосы цвета воронового крыла кучерявились и извивались, подобно почерневшим от времени и забвения кольцам ожерелья древней скифской воительницы. Чёрные как машинное масло глаза изредка с неприязнью поблёскивали.

 

– Послушай, там колосится рожь! – снова уставившись вперёд, провозгласил светловолосый потомок Агамемнона. – Та рожь даст жизнь сотням людей, вкушающих её зерно, хотя она и сейчас даёт жизнь, ты только присмотрись! В каждом колоске, на каждом стебельке, куда ни посмотри, вот она, вот, ты видишь её, эту… вошь?! Тысячи насекомых высасывают жизненные соки из колосьев, чтобы продлить свою короткую жизнь, на то мгновение, в течение которого осознаёшь всю её тщетность?!

– А мне все пох*ю, нах*й! – ответил спутник.

 

– Посмотри на эту благодать, на белые, будто тело северной девы, стволы берёз с чёрными сочными язвами, какими был покрыт Христос. Эта благодать спускается к нам с Небес, оживляя зачерствелые сердца и души. Как прекрасно без людей. Никто, кроме нас, не смеет ступить на эту землю, полную несбывшихся мечтаний, сломленных судеб, скоротечно прерванных молодых жизней. На этой земле не затерялся ни один платок, вымокший от слёз прекрасной римлянки, ждущей своего Помпея из испанского похода. Ты чувствуешь эту прелесть, эту дикую мощь, ты ощущаешь это место силы? Именно к нему стремился Моисей, именно туда ушел дон Хуан!

– А мне все пох*ю, нах*й!

 

Соловьи стали петь слишком громко, да так громко, что даже в «Замке Ангела» нельзя было забаррикадироваться от этих ужасающих, проникающих в самую суть высоких нот, этого диссонанса, порой переходящего в какофонию, пока мелодичные звуки пьемонтского пастушьего рожка, невероятным образом затерявшегося здесь, будто меховым плащом Готфрида Завоевателя, нежно укрыли двух нагих скитальцев, как укрывают одеялом плачущую изнасилованную двенадцатилетнюю девочку.

– Ты слышишь, поет пастух?

– А мне все пох*ю, нах*й!

 

– Ты видишь, кончается день? Закат добавляет на белые тоги берёз пурпурные полосы римских всадников, медленно превознося их до сенаторов, пока не превратит в одеяния Августа. Посмотри на эти берёзы, мне кажется, на их стволах кровь Есенина, Цезаря, Хемингуэя и Клюева! Небо, ещё миг назад окрашенное лимфой хилазона, превратилось в знамя Шестого флота США. Посмотри, зажигаются звёзды: одна, две, пятьдесят. Я думаю, что у небесных авианосцев сегодня великий день – парад. Пойдём на парад! Ты на лошади, я на белом коне. Не смотри, что я без формы, у меня есть форма (самая чистая); я её специально сшил. Сначала на парад, а потом на бал. В Дом офицеров пойдём… бал, пиво. Что ты кашляешь? Вот, пиво выпьешь и кашлять перестанешь!

– А мне все пох*ю, нах*й! – донеслось издали.

 

Высокий мужчина оглянулся и увидел, как, едва спрятавшись за тонкой, будто чубук трубки Магрида, окружённый неосязаемыми образами Венеры Виллендофрской, сжимал жилистой кистью дарованный ему Господом при рождении самурайский меч – катану, который в моменты упадка превращается в самоубийственный вакидзаси. Подобно«мастеру мечей» из древней Нары он полировал катану с вожделением власти монаха из Гакуина, то снимая с него ножны, то снова надевая назад. Его губы от удовольствия вытягивались в слоновий хобот и издавали звук, подобно губам профессионального жокея, пытающегося остановить навеки преданную ему лошадь.

– Ты что там за березой дрочишь?

– А мне все пох*ю, нах*й!

 

Пружинистый блондин, напоминающий своим мускулистым телом сибирского кота, ринулся к оставшемуся позади попутчику. С каждым огромным прыжком его маршальский жезл, не то Наполеона, не то Рыклина, вздымался, как Останкинская телебашня, повинующаяся огромным тросам и крюкам, поднимающим её через тропосферу, чтобы слиться в информационном оргазме с ноосферой. Он подбежал вплотную к ночному самураю и трясущейся, не принадлежащей ему рукой, схватил свою раскаленную от потных горячих рук указку и начал беспорядочно обозначать направление атаки адмирала Ямамото на его теле. Полировщик меча пал на колени перед натиском «варвара южных морей»; лицо его искажали боль и скорбь, чувства тысяч бойцов симпу, отправивших свой налитый яростью и страстью самолёт в глубокое тёплое лоно портовой американской шлюхи.

– Теперь у нас роман?

– А мне все пох*ю, нах*й?

 

Светловолосый воин, еле сдерживая свои белые эскадроны бесчестия, яростно ударил по карте, пробив в ней дыру, из которой слышалось: «А мне все пох*ю, нах*й».

Его бежевый гладиус, с запёкшейся на конце кровью, не давал попутчику произнести ни слова. Он погружался вновь и вновь в раскрытую рану, как будто обезумивший патологоанатом, представляющий себя легионером Красса, пытается добить поверженного неприятеля, недавно расправившегося его центуриона. Насытившись местью, он сбрасывает бомбу на Нагасаки; он торжествует залпами салюта над поверженным окинавским селением, он стреляет, запускает свой двенадцатидюймовый снаряд просто так, без цели.

– По тебе прогулялся мой cock, ты больше не одинок!

 

Его античный профиль озаряет кровожадный Марс. Он впивается дьявольскими когтями в рыхлое тело старухи-земли. Грязь застревает у него под ногтями, как перекосившийся патрон в канале ствола. Горсти земли падают на тело поверженного тайко, как легкомоторный самолет Пауэлса, как уничтоженный силами штурмовиков Империи звездолёт Люка Скайвокера. Комья земли напоминают электроны, бомбардирующие ядро сто двадцать седьмого химического элемента.

– Сейчас ты умрёшь, умрёшь! В горло воткну тебе кол!

Сейчас ты умрешь, that’s all!

В горло воткну тебе прут!

Сейчас ты умрешь, that’s good!

Душа умчится туды,

Там свет далёкой звезды.

Увидишь тоннель впереди.

Смелей, вперёд, не бзди!

Душа твоя будет в раю!

Я рад за душу твою!

А, может, будешь в аду?!

Прощай же! How do you do?

Я слышу какой-то свист…

– Не отвечает… – он умер.

– Прощай, пох*ист!

Не отвечает…