Почтовый ящик

 

 

 

Роман Чесноков жил в старой «сталинской» четырехэтажке с пристроем. Этот громоздкий дом с декоративными полукруглыми балкончиками, – пережитком ушедшей эпохи, с облупившейся штукатуркой, – располагался почти в центре и был одним из первых многоквартирных домов, выстроенных на этой улице. Предки Романа были коренными жителями города. В доме когда-то жила городская элита, местная знать.

Роман обитал один в своих двух комнатах, доставшихся ему от матери. Отец жил где-то на окраине с другой семьей, и Роман однажды едва его узнал, когда случайно столкнулся с ним в аптеке лоб в лоб. Отец оказался уже совсем седой. Это был маленький, подвижный старичок с быстрыми глазами. Он тоже, видимо, не сразу узнал Романа. Узнав, смутился, замельтешил и, сославшись на дела, засеменил прочь.

Детство Романа Чеснокова было вполне счастливым. Тогда и солнце светило ярче, и в небе было больше синевы, и т.д. и т.п.

Все это было давно, в прошлой жизни, теперь же Роман с трудом осознавал даже настоящее. Его мозг воспринимал окружающую действительность смутно и обрывочно, выхватывая из вязкой массы бытия случайные лица, окна, вывески, стеклянные двери магазинов и аптек.

Когда-то Роман был хорошим футболистом, на протяжении многих лет футбол был его единственной настоящей страстью. Каждое утро он изматывался на тренировках, калечился, но никогда не думал о том, что ему придется еще чем-нибудь заниматься в жизни. Правда, после перелома ноги кость срослась неправильно, и Роману пришлось распрощаться с командой. Потом он работал охранником на складе, был продавцом на овощном рынке, подвизался в такси, но все у него выходило нехорошо и не так. Он даже подался было к баптистам, но и среди баптистов ничего не нашел для себя.

К тому времени Роману исполнилось уже 29 лет, и у него, конечно, были женщины, которые бросали его одна за другой, были приятели за стаканом. Много разных приятелей. И вина было тоже очень много. В конце концов, Роман начал отдавать дань водке ежедневно. Чем больше и чаще он пил, тем упоеннее разглагольствовал в компании, что был блестящим нападающим в команде, что тренер – скот, так как не ценил его по-настоящему, и что все, абсолютно все виноваты в его, Романа Чеснокова, загубленной, поломанной жизни.

Череда подруг и приятелей сменяла одна другую, круг его знакомств постепенно сужался, друзья с неизбежностью самой судьбы попадались все более оборванные, часто не имеющие жилья. Наконец, за несколько лет этой беспутной и бессмысленной жизни у Романа остался лишь один приятель. Это был совсем потрепанный тип по кличке Сизый, с чумазой физиономией, глазами навыкате, выражающими вечное изумление, со свалявшейся, серой бородой.

Летом Сизый ночевал на городском кладбище, зимой – где придется. Время от времени он жил при монастыре, где за похлебку выполнял самую черную работу. Конечно, приходилось ему спать и в оврагах, а если повезет, то в чужих садовых домиках.

Сизый был когда-то вроде как «интеллигентом». В молодости он учился в каком-то вузе, правда, где и на кого, Роман точно не знал. Зато он точно знал, что спился его приятель по причине своей исключительной никчемности и слабохарактерности. Жена оттяпала квартиру, и Сизый, остался без жилья. Затем он пополнил свору городских бомжей. Вообще, сам он был приезжий. За время бродяжничания он волей-неволей приобрел ухватки бомжа, но все-таки чем-то разительно отличался от собратьев. Иногда Сизый даже с горечью подтрунивал над собой и над всей своей собачьей жизнью, хотя это бывало только в случаях острой душевной тоски, вызванной, в основном, похмельем, чувством голода и просто его слабодушием. Еще он, например, не умел по-настоящему материться. Ну не получалось у него так смачно выплевывать грязные, хамские ругательства, как у других. Когда он выходил из себя, то начинал материться, как дилетант, не к месту вставляя особенно гнусные выражения. Бомжи без труда распознавали в нем «лоха» и «фраера» и жестоко били. Роман разрешил Сизому ночевать у себя в квартире. Сделал он это по причине врожденного человеколюбия, так считал сам Роман. Сизый имел, в общем, миролюбивый характер. Иногда, правда, бывал, капризен, иногда, ни с того ни с сего – заносчив. А вообще он был хитер по разного рода мелочам, ленив и бесстыж, как закоренелый бомжара.

Ни Роман, ни, тем более, Сизый – нигде не работали, что, в общем, вполне естественно для людей, основным промыслом которых, являлся ежедневный поиск, сбор и сдача стеклопосуды в приемный пункт. К тому же, Сизый не имел ни единого документа, удостоверяющего его личность, и был личностью как бы несуществующей, абсолютный ноль. Роман, тем не менее, не смотря на беспутный образ жизни, был по сравнению с приятелем человеком с положением, поскольку имел собственную квартиру, прописку и паспорт, и это возвышало его в глазах товарища. Да и в собственных глазах. Не смотря на эту разницу в социальном положении, приятели жили почти в полном согласии.

 

Однажды в конце октября, холодным, пасмурным утром, когда друзья пробирались в полутьме подъезда к облезлой двери своего жилища, неожиданно взошло солнце. Его лучи заглянули вдруг в маленькое окно и осветили крашеные стены, лестничные перила и опухшие физиономии приятелей. Их тяжело ступающие, закутанные фигуры казались нелепыми и громоздкими в солнечном свете. Роман остановился перед своей дверью, нашаривая в кармане ключ. Пока он шарил трясущейся пятерней и что-то беззвучно шептал, его блуждающий взор совершенно случайно уперся в синий почтовый ящик на двери, откуда высовывался белый уголок какого-то конверта. Вид конверта неприятно поразил Чеснокова. Он, конечно, не мог наверняка знать, что в конверте, но, исходя из собственного опыта, предполагал обнаружить, например, очередное извещение или повестку. Кто знает, что там могло быть, за квартиру ведь не плачено около года… «Зачем они ко мне цепляются, – думал Роман с негодованием, – Ну, отключили свет уже, отопление, пора бы теперь оставить человека в покое…». Роман легонько двинул по ящичку кулаком, и конверт, выскользнув из прорези, плавно опустился на бетонный пол. Роман разорвал конверт, извлек из него сложенный вдвое тетрадный листок и, с трудом фокусируя взгляд на маленьких прыгающих буквах, написанных чьей-то резвой рукой, начал читать, шевеля губами. В процессе чтения лицо его приобрело вдруг выражение самого глупого и отчаянного изумления. Стоя на лестничной площадке, Роман сдвинул на ухо безобразную, растянутую вязаную шапку и почесал заскорузлым пальцем свою косматую репу. И чесал ее довольно долго, пока от этого занятия его не отвлек звук, напоминающий негромкое бульканье. Сизый, видимо, уже не надеясь попасть в квартиру, расположился на ступеньках и теперь беспечно похрапывал, разинув пасть и выводя носоглоткой сиплые булькающие рулады. Стоя у двери, Роман вновь и вновь перечитывал послание, фыркая и встряхивая головой. Он прочел следующее:

«Доброе утро, мой кареглазый принц! Ты меня, наверное, не знаешь, но это не важно. Зато я тебя знаю, ты – моя маленькая светлая мечта. Я знаю, что ты добрый и милый, и когда вижу тебя на улице и смотрю на тебя, то знаю точно – это именно так. Ты и в самом деле хороший, просто никогда об этом не задумывался, поэтому не знаешь себе цены. Я думаю о тебе часто. Извини за глупое письмо, просто очень захотелось сказать тебе что-нибудь хорошее, ведь сегодня такой замечательный, солнечный день».

Незнакомка.

 

Вот что прочитал Роман Чесноков. Он мял лист бумаги в кулаке с весьма озадаченным видом, не зная, что с ним делать, а потом, опомнившись, запихнул его в карман, отпер дверь и, пинком разбудив товарища, дремавшего на холодной ступени, мотнул ему головой. Оказавшись в квартире, оба, не разуваясь, прошаркали сквозь длинную темную прихожую прямо на кухню, где тут же начались спешные приготовления к утренней трапезе. Из допотопного холодильника, который давно уже не работал и был приспособлен под кухонный шкаф, Роман торжественно извлек кусок черствого ржаного хлеба, банку горчицы и пару мутных стаканов. В холодильнике, кроме этого, громоздилась какая-то почерневшая столовая утварь. Сизый с самодовольным видом вытащил из карманов своих дрянных штанов четыре флакона аптечной перцовки. Он с важностью выставил их на стол. Он пребывал в самом приподнятом настроении и радостно суетился в предвкушении попойки.

Когда приятели проглотили по стакану горького пойла, и их внутренности опалило огнем, оба чрезвычайно оживились. Перебивая друг друга, они повели разговор о наболевшем, о смысле жизни, о подлецах. Они обвиняли кого-то в «крысятничестве». Они презрительно отзывались о людях, совершенно, по их мнению, конченых. Приятели рассуждали о том, что по жизни надо поступать всегда правильно, так, как поступают они сами, настоящие, порядочные люди. Особенно горячился Сизый. Слушая его, можно было подумать, что он – сама чистота. В процессе пьянки, языки у них все больше развязывались и заплетались, взгляды мутнели, мысли путались. Наконец, вместо членораздельной человеческой речи, за столом стали раздаваться, в основном, междометия. На этом этапе приятели не сошлись во мнениях относительно взглядов на некоторые жизненные позиции. Произошел спор, затем толкотня и возня на кухне, и в результате, хозяин квартиры, страшно разгневанный, но, сохраняя спокойное выражение лица, проводил незадачливого гостя до входной двери, слегка поддерживая его за шиворот, и пинком вышвырнул на лестничную площадку.

 

Вечером того же дня Роман Чесноков обнаружил себя лежащим на своей собственной кровати в неудобной позе. Он пошарил в кармане куртки, в которой спал, в поисках какого-нибудь окурка, и не нашел. Зато вместо курева, обнаружил скомканный лист бумаги. Роман снова перечитал странное послание при свете уличного фонаря, заливающего комнату, и содержание письма теперь не вызывало сомнений – над ним кто-то подшутил. Но почему-то думать так не хотелось. Ему стало вдруг очень грустно и вроде бы даже захотелось всплакнуть. Потом, конечно, эта нелепая слабость прошла, но что-то и осталось. Развалившись на скрипучей койке, Роман, почесывая лодыжку носком ботинка, мечтал. Он мечтал о чем-то несусветном, грезил о всяких романтических вещах, о каких-то изящных дамах и благородных рыцарях, про которых читал в детстве. Его волнение улеглось лишь вместе с запоздалым сном.

Проснулся он очень рано и, очнувшись, с каким-то новым чувством оглядел свое жилище. В комнате из мебели осталась только поломанная тумбочка, щербатый стул и громоздкая кровать. Роман оглядел комнату и вдруг пришел в ужас. В этот промежуток времени он что-то как будто понял. В тот момент Роману захотелось совершить что-то очень значительное, что перевернуло бы всю жизнь, но он сидел на кровати, свесив ноги в грязных ботинках, и ждал. Секунды бежали, время шло, а он так ничего и не совершил. Вместо этого, он вышел из дома и направился в парк. Оказавшись на одной из аллей, он побрел по хорошо знакомому маршруту, мимо скамеек, где в урнах и на асфальте с вечера остается великое множество пустых пивных бутылок. Фортуна в это утро явно благоволила к Роману, он набил стеклотарой две матерчатых сумки до отказа, опередив конкурентов. Довольный, он засеменил по улице по направлению к приемному пункту, неся посуду бережно, как хрусталь. Теперь его больше не одолевали разные путаные мысли, он точно знал, что сегодня у него будет еда, и может, хватит на фанфурик.

Спустя некоторое время, Роман уже шагал налегке, зажав в кулаке в кармане четверку бодяжного спирта – огненного пойла, купленного у знакомого шинкаря. В другом кармане болталась чисто символическая закуска. Роман шел размашистой походкой, слегка прихрамывая на левую ногу, его хмурая, скуластая, не совсем еще испитая физиономия – светилась довольством. Свернув за угол, он разглядел тощую темную фигуру, маячившую возле подъезда, и узнал в ней Сизого. Тот стоял, прижавшись к трубе, и, увидев приятеля, благодушно и развязно поприветствовал его. Роман обрадовался встрече и, по широте души, не словом не упомянул о вчерашней размолвке. Оба молча прошмыгнули в подъезд. В этот раз Роман снова обнаружил письмо в своем почтовом ящике. Он показал письмо Сизому, но тот пожал плечами, Сизому было плевать. Послание, видимо, было опущено в ящик этим утром, в отсутствие Романа. Дома Роман внимательно перечитал его.

«Добрый, застенчивый принц, – писала незнакомка аккуратным полудетским почерком. – Я снова решила написать. Сегодня утром я видела тебя, когда ты шел по тротуару. Ты шел, и у тебя было счастливое лицо. Мне тоже стало радостно. Сегодня, вообще, какой-то особенный день, правда? Хорошо ли ты спал ночью? Надеюсь, что хорошо. А я вот почти не спала. Все думала о чем-то, что-то тревожило, беспокоило. Ты меня, наверное, поймешь, ведь бывает, когда совсем не спится и кажется, что ты абсолютно одинок и никому не нужен в этом мире. Прости, но я думаю, что тебе это чувство должно быть знакомо. Но это ничего, это пройдет, главное, надо верить в то, что все будет хорошо. Ты мне поверь, я это знаю точно».

Роман, дочитав, аккуратно положил письмо на тумбочку и вышел из комнаты, а когда вернулся, застал Сизого за чтением послания незнакомки. Сизый взглянул на Романа с блудливой ухмылкой и, выставив длинные коричневые зубы, просипел:

– Что за дура малолетняя тебе тут пишет? Ты, Рома, давай, действуй. Давай, используем ее в нужных целях…

– В каких целях… – буркнул Роман и отобрал у Сизого письмо. Сизый осекся и добавил:

– Ну, можно у нее, например, жратвой разжиться.

Роман с досадой отмахнулся. Всю остальную часть дня он был молчалив, без цели слонялся по квартире, курил бычки и смотрел в окно. Вечером он сказал Сизому устало:

– Слушай, давай на работу устроимся.

Сизый опешил. Предложение было настолько невероятное, что он сначала долго, пристально смотрел на Романа, выпучив глаза. Затем недоверчиво усмехнулся, прищурился, и в глазах у него засветилось что-то необыкновенно глумливое. Сизый буквально сверлил приятеля глазами в то время, когда тот начал вдруг толковать ему о преимуществах трудовой жизни. Роман знал одно такое место, где можно поработать временно. Просто пришел, погорбатился неделю-другую и получил зарплату. Причем, наличие документов там не обязательно. На этом предприятии по переработке вторсырья, в ангары привозились тонны всякого тряпья, макулатуры, где все спрессовывалось, упаковывалось и отправлялось на дальнейшую переработку. Часть сырья доставлялась, конечно, с городских свалок. В ответ на доводы приятеля о трудоустройстве, Сизый заартачился, как осел.

– Ну почему ты не хочешь работать, ленивый, тупорылый ты человек… – терял Роман всякое терпение.

– Не могу… – гнусил Сизый. – Не могу рыться в отбросах. У меня другая система ценностей…

– Значит, пойдешь ночевать в овраг. – Жестоко констатировал Роман.

Выслушав с горестной миной этот последний и убедительный довод, Сизый сдался.

В течение почти двух недель, каждый день с утра до позднего вечера они грузили и прессовали вторсырье внутри огромного холодного ангара. Работали они, не щадя сил, ночевали в рабочей раздевалке. За все это время их глотки и желудки не знали спирта, да и ели приятели не часто. Сизый пытался капризничать, бунтовал, но это ни к чему не приводило. Роман беспощадно пресекал любые попытки приятеля отстоять свою бродячую свободу и вел себя по отношению к нему тиранически.

Получив первую зарплату, товарищи решили обустроить жилище. Для этих целей была приобретена кое-какая подержанная посуда, веник, два куска хозяйственного мыла и несколько свечей. Часть выручки пошла на продукты, а оставшиеся деньги Роман припрятал в заначку, в прихожей, за лоскутом обоев.

Незнакомка за это время написала еще несколько писем. В своих посланиях она беспокоилась по поводу внезапного исчезновения Романа, писала, что это ее тревожит, и прочее. Она ведь не могла знать, что Роман работает на вторсырье. В одном из писем незнакомка упоминала что-то о классической музыке, о том, как она любит Бетховена, и что Бетховен, будучи совсем глухим, сварливым и вообще очень тяжелым человеком, сочинял такие прекрасные вещи. Она бы очень хотела, чтобы Роман послушал эту музыку, тогда бы он сам все понял. Роман Чесноков о Бетховене знал исключительно понаслышке, где-то мельком слышал его фамилию, а вот теперь узнал о том, что этот самый Бетховен – композитор. Бетховен его заинтересовал.

Последнее письмо незнакомки почему-то тяжким камнем легло на сердце. Она писала, что, возможно, совсем скоро их переписка закончится. Почему это произойдет, она не указала. Однажды вечером, поддавшись какому-то необъяснимому порыву, Чесноков твердо решил написать ответ. Пусть несколько строк. Он раздобыл огрызок карандаша, достал старую амбарную книгу, и очень серьезный, уселся за стол. Писал Роман медленно, мучительно долго, что-то постоянно перекраивал, комкал и рвал листы, в конце концов, сама мысль написания подобного послания показалась ему нелепой. Тем не менее, он сидел и упорно размышлял над текстом. Роман пытался выразить что-то очень-очень важное, рассказать правдиво о себе, но чтобы это было изложено хорошо и складно. Он промучился над письмом до самой глубокой ночи. Сие послание помещалось на девяти листах и представляло собой нечто среднее между автобиографией и рядом путаных, противоречивых рассуждений о смысле жизни. Он не без хвастовства написал о том, что устроился на работу и решил все изменить. И что-то еще в этом духе.

После того, как письмо было полностью закончено и проверено, Роман вышел ночью в подъезд и быстро засунул несколько свернутых желтых листов в свой почтовый ящик так, чтобы их было видно. Он был почему-то твердо уверен в том, что она обязательно прочтет. Вернувшись в комнату, Роман взглянул на спящего на матрасе Сизого. Тонкие губы Сизого брезгливо подергивались во сне, будто он видел что-то мерзкое, возможно что-то еще более омерзительное, чем даже его собственная, поганая жизнь. В последнее время Сизый изменился. Не то, чтобы новый образ жизни подействовал на него в каком-то исправительном смысле, это вряд ли, просто он стал слишком уж тихоньким. Только глаза у него то и дело беспокойно шныряли по сторонам. Он был как больной. А на следующий день Сизый ушел и больше не вернулся. Когда он не появился и в другие дни, Роман спохватился, бросился в прихожую и заглянул под старый обойный лоскут. Так и есть, денег в заначке не оказалось. Это был наиподлейший поступок. Не всякий гад бы так поступил. Сизый осмелился замахнуться на святое – на общак, завладел в одиночку общими, кровно заработанными, которые уже наверно до копейки пропил, и не было ему теперь за это прощения. Романом овладело неукротимое желание нанести сейчас жесточайшие побои по телу вероломного приятеля. Если бы в тот момент он повстречал Сизого, то с удовольствием переломал бы ему все кости. Но Сизый так и не объявился.

 

Роман приходил с работы поздно вечером, измотанный, валился на кровать и мгновенно засыпал. Работа, которую он выполнял в ангаре, была самая отстойная.

Написанное им послание пролежало в ящике почти с неделю, незнакомка так и не удосужилась его прочитать. От нее тоже ничего не было. Роман иногда, по нескольку раз в день тщетно заглядывал в пустой ящик. Он вдруг затосковал. Он так привык к ее коротеньким, удивительным посланиям, что, внезапно лишившись этого, ощутил необъяснимый душевный разлад. Он подумал даже о своей жизни, как о чем-то совершенно несущественном, лишенном всякого смысла, совсем ненужном.

Однажды, работая в ангаре, он случайно нашел среди разнообразных печатных отбросов истрепанную книжку о великих композиторах. В ней было и о Бетховене. Вечером он прочитал книжку от корки до корки и нашел ее очень интересной.

Каждый день он ждал письма от незнакомки, оно почему-то было ему необходимо именно сейчас, когда шел какой-то трудный, мучительный процесс, когда этот процесс незримо, но упорно ввинчивался в жизнь Романа Чеснокова. Он, конечно, догадывался, что незнакомка – совсем девчонка, это было видно из писем, но он и не думал о ней, как о каком-то там любовном объекте и прочее…

 

В ноябре уже выпал мелкий липкий снежок, но потом тут же весь растаял. Часто дул холодный ветер. Дни стали совсем короткими, а когда наступала очередная ночь, Роман Чесноков, или не спал совсем, или засыпал, и ему снилось, будто он летит в бездонную, безымянную дыру.

В тот день Роман, когда пришел, даже дверь забыл запереть. Он, лежа вечером на кровати в темноте, слушал, как за окном гуляет ветер, за стеной пищит младенец, а наверху кто-то бренчит на пианино. Роман был спокоен и долго лежал без движения, потом – пришла ночь и тихо пожрала его.

Спустя несколько дней неожиданно объявился Сизый. Сначала он юлил у подъезда, озабоченно поглядывая на окна и не решаясь зайти. На нем была вымазанная в глине болонья куртка с разодранной спиной. Сизый долго топтался под окнами, ежась от холода. Потом юркнул в подъезд. Несколько ночей подряд ему пришлось спать почти под открытым небом, теперь он совсем продрог и отупел от холода. Поэтому он и вспомнил о приятеле. Сизый толкнулся в дверь, она оказалась не запертой. Тогда Сизый неслышными кошачьими шагами вошел в полутемную прихожую и замер. Конечно, он ощущал некоторую неловкость, даже что-то вроде раскаяния, но надеялся на скорое примирение. Он был готов ко всему, даже к побоям, но ведь это ничто по сравнению с холодными уличными ночевками. Сизый хрипло закашлялся в прихожей. В квартире стояла мертвая тишина. Сизый окликнул Романа и, не дождавшись ответа, вошел в комнату. И приглушенно вскрикнул. Он увидел хозяина болтающимся под самым потолком на брючном ремне, мудрено прикрученном к крюку от люстры. Роман Чесноков висел неподвижно. Он был в одном ботинке, второй, видимо, свалившись с ноги, выглядывал теперь из-под кровати. Рядом валялся и опрокинутый табурет. Сизый в ужасе смотрел на повешенного, но потом его мысли приняли другое направление. Немного боязливо обойдя труп, бродяга прошел к окну, пошарил в тумбочке, швырнув на пол несколько конвертов, заглянул под кровать и с разочарованным видом вышел из комнаты. На пороге он обернулся и еще раз взглянул на удавленника. Труп теперь слегка покачивался на ремне. Сизый смотрел секунду-другую, а затем отправился на кухню, – он умирал с голоду. Он долго гремел там посудой, шаркал ногами и что-то бубнил себе под нос.

 

 

 

В купе вагона, на нижней полке сидела, покачиваясь, смуглая жилистая старуха с усами и читала газету. Напротив – тоненькая черноволосая девушка лет четырнадцати задумчиво смотрела в окно. Поезд мчался, громыхая, по рельсам. Девушка и ее бабушка возвращались домой в Москву из маленького города, где пару месяцев гостили у родственников. Девушка была задумчива по разным причинам, и одной из них было то, что она вспомнила сейчас того одинокого, несчастного, а потому, наверное, пьющего человека, который жил на первом этаже в доме у их родственницы. Она вспоминала его хромающую походку и довольно приятное, открытое лицо. Она часто видела этого человека из окна и наблюдала за ним. Девушка вспомнила свои письма и слегка покраснела. Но в них, правда, не было ничего такого, она лишь хотела сказать этому человеку что-то хорошее, правдивое, сказать, что на самом деле все не так грустно и скучно, как многие думают. Ведь если так думать, то и жить незачем. Наверное, надо просто поверить в себя. Она бы очень хотела, чтобы тот человек тоже поверил. Интересно, понял ли он что-нибудь из ее писем? Она надеялась, что понял, ведь у него такое хорошее, неглупое лицо…

Девушка улыбнулась своим мыслям и, почти счастливая, откинулась на подушку.