Все цветы

 

 

 

– Ну что с тобой сегодня? Жутко смотреть. Не морщи лоб, Тоня. Ну вот, так лучше.

Улыбнись.

– Егор, не приставай. Не будет сегодня ничего. Не хочу я, не могу...

– Тонь, я не понимаю, – что происходит? Столько лет мы знаем друг друга. Я люблю тебя, клянусь. Ты напрасно считаешь, что для меня самое главное – постель. Посмотри сама, последние два года почти ничего между нами. И я мирюсь с этим. Наши отношения выродились.

– Почему «выродились»? Не выродились, а переродились. Переросли... в дружбу. Разве это так уж мало?

 

Беседа, повторяющаяся с определённой регулярностью, уже даже не раздражала Антонину, скорее, утомляла. Любовная связь, которая началась много лет назад и была тогда для Антонины всего лишь небольшим романтическим приключением, как-то незаметно привязала её к сумбурному и непрактичному Егору. Постепенно он стал для неё самым близким другом, и эта роль теперь настойчиво вытесняла Егора-любовника. Поначалу он сопротивлялся, пытаясь отвоевать свой, как ему казалось, законный клочок пространства, именуемый им Счастьем. Но после нескольких серьёзных ссор с Антониной, пригрозившей ему полным разрывом, сдался, не теряя, всё же, надежды на то, что его страсть и терпение рано или поздно возвратят ему самую желанную на земле женщину всецело. Было совершенно очевидно, что сей долгожданный миг сегодня не наступит. Егор уже хорошо знал, что если Тоня расстроена, – лучше не спорить и дать ей выговориться. Но что-то другое, чего он не видел раньше в лице и голосе любимой, подгоняло тревогу к его сердцу.

 

– Ладно, Тонь, забыли. Говори. Говори, что не так! Ты же знаешь мою теорию о том, что всем положено время от времени плакать.

– К чёрту твою теорию. Я не люблю плакать. И ты прекрасно это знаешь. И теорию твою не признаю. От слёз стареют. А у меня всегда болят виски... Но я расскажу, конечно. Прости, что ничего не говорила раньше. Не считала это значительным, что ли.

 

Её глаза увлажнились. Тихо вздохнув, она продолжала:

 

– Это произошло... Нет, это произошло намного раньше. Помнишь, я тебе про одного мальчика из моего класса рассказывала? Он ещё был влюблён в меня.

– Да, что-то такое припоминаю. Его, кажется...

– Максим. Максим его имя. У него это что-то вроде первой любви было. То ли в шестом классе, то ли в седьмом он мне подложил в дневник маленькое картонное сердечко. Потом даже стих сочинил, неуклюжий такой, но искренний. В то время все мальчишки нашего класса «в разноголосицу» влюблялись в меня. А я интересовалась ребятами постарше.

– Вот все вы такие – неблагодарные, – робкая попытка Егора изменить настроение беседы, казалось, сработала.

 

Тоня мечтательно продолжала:

– Да, мы уже были в восьмом, а Максим всё так же густо краснел, когда мы с ним разговаривали или танцевали на какой-нибудь школьной дискотеке. Однажды мы собрались всем классом на день рождения моей подруги у неё дома. Её родители великодушно предоставили их скромные хоромы в наше распоряжение. Так что мы отрывались, как могли – поднакатили слегка шампанского, танцевали, бесились… Так разошлись, что я даже, шутя, поцеловала Максима. Он, ободрённый моим жестом, расхрабрившись, поцеловал меня в ответ. Результатом этой игры стала звонкая оплеуха. Все, кто тогда находились рядом, на мгновение замерли, направив в нашу сторону настороженные взгляды. В душе я не сердилась на Максима, весело рассмеялась, все облегчённо вздохнули и снова погрузились в беззаботно-шумное состояние. Максим же, обрадованный тем, что пощёчина была «ненастоящая», тоже улыбался, поглаживая бурую пятерню на его щеке.

 

– Доброжелатели… Как же без них? – снова продолжала Антонина после небольшой паузы, подперев подбородок ладонью и глядя куда-то в сторону, – пожалуй, это был первый случай в моей жизни, когда я узнала, что стоит за этим «добро-коренным» словом. На следующий день Максим был необычайно молчалив и угрюм. «Кто его знает, что у других на уме», – я не придавала большого значения его настроению и подшучивала над ним, как ни в чём не бывало, на большой переменке. Максим сидел, насупившись, нарочито отворачиваясь от меня. А потом еле слышно пробубнил: «Как ты могла?! Я тебе верил. А ты…». «А что я? Не оправдала высокое доверие?», – я по-прежнему пыталась развеселить его, даже не догадываясь о том, что своими шутками только усугубляю его обиду и недоверие ко мне. «Я думал, ты просто так… А ты поспорила на меня!», – он задрожал всем телом, и скулы его живо задвигались. «Ха-ха! Было бы на кого спорить!», – не унималась я. Ещё одно мгновение, он стоял рядом, а я… еле успела уклониться от «ответной» пощёчины. Такое отрезвит кого угодно. Обрывистые мелкие вопросы, наперебой пульсировавшие в моём мозгу – «Почему? Зачем? За что?» – сливались в один большой «Что произошло?». После этого случая Максим замкнулся в себе, и из всех его редких «знаков внимания» мне, как правило, доставалось «дура» или «отстань». Хотя, я к нему и не приставала, – тоже обиделась.

Так тянулось довольно долго. И это долгое двухлетнее напряжение было снято на удивление лёгким и быстрым примирением на выпускном вечере. Потом мы разъехались по разным городам, а небольшая переписка между нами, оборвавшись по каким-то причинам, больше не возобновилась. Казалось, мы взаимно исчезли из жизни друг друга навсегда. Правда, я иногда вспоминала историю пощёчины, всё думала: «Где он теперь? Чем занимается? Женат, конечно. Дети...»

И вот, полгода назад (я тогда была в отпуску и, выпроводив своих в школу и на работу, сладко отсыпалась) меня разбудил телефонный звонок. Звонила мама. Я бы, пожалуй, меньше удивилась, услышав о приземлении инопланетян, чем от того, что услышала от неё тогда: «Тонечка, угадай, кто здесь у меня сидит. Подскажу. Красавец-майор. Высоченный, – думала, что в дверь не войдёт. Ещё не поняла? Да, Максим, одноклассник твой. Он на неделю в отпуск приехал, первый раз за двадцать лет на родину. Вот пришёл ко мне. Хочет с тобой два слова сказать. Тоня, говорит, что любит тебя, что всегда любил. Боится вон трубку брать». Потом мама передала ему трубку. Я пыталась расспросить его о том, где он теперь, как… Но всё без толку. Он без конца перебивал меня: «Тоня! Какая ты?! Какая ты?! Всё равно лучше тебя нет…» Из всей нашей короткой и бессвязной беседы я только успела выхватить, что он был женат два раза, что хотел дочку назвать Тоней и что прикомандирован сейчас в Чечню – часто туда мотается по работе. А сегодня…, – Антонина утирала слёзы, размазывая тушь и щурясь от жжения в глазах, – сегодня я снова говорила с мамой… Его больше нет. «Погиб при неясных обстоятельствах». Вот так вот, коротко и ясно… Это был последний романтик, – уперевшись пустым взглядом в пол и уже не всхлипывая, Антонина закончила свой рассказ.

 

– Нет, Тоня. Это был не последний романтик…, – Егор присел на корточки, пытаясь заглянуть Антонине в глаза, и поглаживал большой тёплой рукой её ссутуленные плечи.