Из цикла «Напевы»

* * *

Пшеничные поля. Ужели прежние?
Безболием, просторностью близки.
Близки своей диковинною нежитью,
клонящей хороводом колоски.

Кругами злак по полю гладко стелется,
прореженный нехитрым васильком.
«Все отшумит, все после перемелется», –
нашептывает колос и тайком
поет о том, что памятно, что дорого,
о том, что бередит тревожный сон.
Выводит шелест: «Поле… ставни… бороны…»
и повторяет грустно в унисон:
«Сверчок у дома, поле чисто скошено,
и бороны усталые – в отстой…
девичье платье смолоду не сношено,
за ставнями томится дом пустой».

Одинокая синица

Ни ответа, ни привета,
ни подсказки, ни совета.
Хриплой выпью ночь отпета,
месяц завершает круг.
На вопрос тревожный «где ты?»
нет подсказки, нет ответа.
Растревожившись рассветом,
небо хмурится не вдруг.

На ветру ворожит жрица –
мается смешная птица –
не покойно ей, не спится:
«Где ты, где ты, милый друг?!»
Режет воздух, суетится
одинокая синица:
«Ох, ему бы воротиться.
Где ты, где ты, мой супруг?»

Где ты? Где ты? Где ты? Где ты?
Нет ответа……………………….
……………………….Нет ответа.

Песня

Кто-то кровушку твою сосёт, ох!
Ох, почти ни капли не осталося.
Что ж, бледнея, духом занемог?
Иль с тобой сердешная рассталася?
А за вздохом-то опять вздох…
Ох!

Что же глазоньки потухли, голубок?
Иль от горьких слёз повыцвели?
Уж пойди развейся на лужок,
Там девчата пляшут с гармонистами.
А за вздохом-то опять вздох…
Ох!

Коли сердцем-то к одной присох,
Не ходи, не слушай гармониста.
А сплети-ка милушке венок
Да купи богатое монисто.
А за вздохом-то опять вздох…
Ох!

Да ступай-ка к милой на порог,
Молви слово доброе, засватай.
Не тужи. Авось, поможет Бог, –
Чай поди, ни в чём невиноватый.
А за вздохом-то опять вздох…
Ох!

А не пустит милка на порог, –
Запрягай коней да тёмной ночью
Укради, свези на хуторок
Иль куды глядят шальные очи.
А за вздохом-то опять вздох…
Ох!

Кто-то кровушку твою сосёт, ох!
Вовсе уж силёнок не осталося.
Тихо помирает голубок, –
С им его сердешная рассталася.
Не слышён ужо совсем вздох,
Ох!

Напевы

*
Ой, травиночка-хворостиночка,
девка русская да с огнём.
Закружила меня тропиночка
в чащу тёмную белым днём.
Заблудилася, потерялася
на чужбинушке средь дерев,
да на век в лесу том осталася –
то ли Божий дар, то ли гнев.

**
Не вяжите мне руки белые,
не пытайте меня огнём.
Сердце верное, сердце смелое
не боится, болит о нём.
Сердцу жаркому – солнцу красному –
иль бояться ему огня?
Не старайтеся по-напрасному,
не пытайте огнём меня.

***
Cердце смелое – лебедь белая –
расстели крыла да лети.
Сердце смелое неумелое
непрощенному-то прости.
Ты прости ему боль сердешную,
отболевшую наперёд.
Отжурчало водицей вешнею:
«Всё проходит, и боль уйдёт».

****
– Отболит душа, оттревожится,
потерпи еще год-другой.
– Ох, не терпится, да под кожицей
струйкой мертвенной ледяной
подбирается к сердцу верному
та кручинушка, та тоска,
что погубит его, наверное,
что погубит наверняка.

Песня про брата и сестру

Проросли два семечка –
братец и сестра.
Побежало времечко –
с ночи до утра.

Полетит былиночка
дворовой тропой.
Повернёт тропиночка,
обратясь судьбой.

Приголубит долюшка –
плети да ухват.
– Потерпи, голубушка, –
тихо просит брат.

Наливает долюшка
в чашу горький яд:
«Выпьешь всё до донышка!»
– Потерпи, мой брат.

– Потерпи, сестрёночка…
– Потерпи, родной…
– У меня ребёночек.
– И у нас с женой.

Проросли два зёрнышка –
детки-детвора.
Торопливо времечко –
с ночи до утра.

Разродилась смертушка,
оглушая слух.
Кормит грудью детушек –
горе да недуг.

Молодое горюшко
белит сединой
братову головушку.
– Потерпи, родной.

– Потерпи немножечко,
твой недуг уйдёт, –
брат сестре на ложечке
капли подаёт.

Проросли два семечка –
внученька да внук.
Подустало времечко,
переводит дух.

В поминальный понедельник

Ой, что же могилка-то твоя провалилася?
Ой, зачем же земелька-то осыпалася?
Знать, плита-то надгробная давит твои косточки,
А душа твоя добрая воспарилася.

Ох, на коленушки-то станет она, страдалица,
Да возведёт к небу рученьки белые.
Ох, заголосит твоя дочь-лебёдушка:
"Тятя, где ты?! Приди, родимый!
Да рукою своею тёплою
Приголубь да согрей болезную".

Ой, что же могилка-то твоя провалилася?
Ой, зачем же земелька-то осыпалася?
Знать, плита-то надгробная давит твои косточки,
А душа твоя добрая воспарилася.

Ох, и стонет она, сердешная.
Ох, и плачет-то над могилкою.
Да ложится на землю влажную,
Да обымает плиту холодную.
Не достать ей тебя, не выкопать
Да не прижать к себе, что осталося.

Ой, что же могилка-то твоя провалилася?
Ой, зачем же земелька-то осыпалася?
Знать, плита-то надгробная давит твои косточки,
А душа твоя добрая воспарилася.

* * *

Две серёжки – две слезинки,
две настенные картинки, –
всё, что в память мне осталось
о тебе, мой добрый друг.
Я почти что позабыла
как лиловые чернила
на бумаге расплывались
под нажимом нервных рук;

как вода у ног плескалась,
и как капелька стекала
на виске, оставив стежку
белой соли в жаркий день;
как сквозь ивовые ветви
солнце золотистым светом,
рассекало на мережку
неспасительную тень.

Вот уж грустною капелью
дождик шелестит за дверью,
еле слышен из прихожей, –
осень песенку поёт.
И под зонтиком седая,
друг о дружку согреваясь,
пара старичков в калошах
медленно сквозь дождь бредёт.

"Всё проходит. Всё проходит, –
осень лейтмотив выводит. –
Ваша жизнь – такая малость,
как сезонов мерный круг".
Две серёжки – две слезинки,
две настенные картинки, –
всё, что в память мне осталось
о тебе, мой добрый друг.