Дни недели

 

Перевёл с азербайджанского Надир Агасыев

 

 

 

 

С чего бы начать? Не знаю, откуда, с какого момента начать писать о субботе. Какой бы ее миг мне ни понравился, сверкнув, в глазах моих, в дне моем, он тотчас же гас. Я весь во власти мгновенных сполохов субботнего дня. Они тянут меня в разные стороны, и я не могу остановиться ни на одном из них. Из-за моей нерадивости и неумелости, стараясь попасть мне на глаза, они начинают драться между собой. Пора уже выбрать какой-то из них. Не то от злости они разойдутся вконец и, уничтожив мое настоящее, унесут меня в прошлое, навсегда лишив будущего, или же, поубивав друг друга, навсегда приведут мое прошлое к смерти, и останусь я без прошлого. А это, можно сказать, есть потеря части собственной памяти. Частичная же потеря памяти означает, что ты разрываешь и выбрасываешь прочь одну из нитей, которая посредством памяти связывает тебя с этим миром, с самим Аллахом. К тому же выбрасываешь ее в такое место, что не найти ее потом ни на том, ни на этом свете. Разрыв одной из нитей, связывающих тебя с Аллахом, равносилен отказу от жизни на земле. В таком безвыходном положении я мог рассчитывать только на себя. Чтобы ничего такого не случилось, я обратился сам к себе.

 

Я (сам себе, в волнении). Что стоишь, выбери же один из прошлых моментов жизни. Смешал все былое в кучу. Если так пойдет, знаешь, что будет... Храни тебя Аллах от того, что может быть.

 

Оставшись перед необходимостью выбора, я стал торопливо перебирать моменты своей жизни. Не зная, правильно поступаю или нет, вернее, не обращая на это внимания (честно говоря, необходимость выбора привела меня в такое замешательство, что мне и не вспомнилось ни о чем таком), я выбрал один момент своего дня. Это была моя прогулка по улице за нашим домом. Сделав выбор, я остановился посмотреть, по сердцу ли он мне. Несмотря на спешку, кажется, выбранный мною момент пришелся мне по душе. Сердце стучало ему в унисон. Наверное, в моменте, о котором идет речь, было что-то, о чем я не знал. Было, раз сердце отозвалось на него. До сих пор сердце меня не обманывало. Посмотрим, как теперь. Чтобы узнать, каким же будет день, перейдем к делу, собственно к самому моменту. Перейти-то перейдем, я не возражаю. С вашего позволения и этот момент, и все то, чему положил он начало, я представлю вам по-другому, так, чтобы бросалось в глаза. По-моему, такое стоит выделить в записях своих. Пожалуйста...

 

Я о своем дне (очень неохотно). Будучи дома, я нашел время, пришедшееся мне по сердцу. Мне хотелось погулять. Но почему-то этого было недостаточно, чтобы я спокойно отправился на прогулку. Виной тому были мои ноги. Они не меня не слушались, а сердца моего. Несмотря на это, не желая обижать сердце, я вышел из дома. По дороге из-за противоречивых чувств я оказался словно меж двух камней. Сердце вело меня на дорогу позади дома, а ноги тянули обратно. Можно сказать, что ноги свои я волоком тянул за собой. Непонятно, почему я убеждал себя, что надо дойти хотя бы до нижнего конца улицы и увидеть диких голубей, то прячущихся в кронах деревьев, то прохаживающихся по асфальту и давно уже вписавшихся в атмосферу улицы, по которой я прогуливался. (Кажется, среди деревьев тех было их гнездо, потому и держались они этих мест, но, сказать честно, до того времени я не обращал на это внимания. Теперь же, волоча за собой ноги, я твердо пообещал себе, что сегодня, то есть в субботу, непременно выясню, на каком из деревьев есть гнездо). По неясной для себя причине, мне хотелось как-то пообщаться с этими птицами, прикоснуться к ним... Как ни прибавлял я шаг, ноги не слушались ни меня, ни сердца моего. Может, поэтому, как ни удивительно, придя на место, я остановился и обратился к ним: «Почему не хотите двигаться, ну, что бы я делал, останься дома, писать неохота, заняться нечем, так гуляйте себе на свежем воздухе, что вам стоит». Но они не обратили на слова мои внимания. От такого невнимания я твердо решил для себя, будь, что будет, назад я не вернусь, буду гулять ногам назло. Волоча ноги, направился вверх по улице. Это, правда, нельзя было назвать ходьбой. Это больше было похоже на вымученное от безысходности вышагивание моих ног. Эх, на что бы ни было похоже, важным было продвижение вперед. Плохо ли, хорошо ли, но я занят был своим делом. Для меня основной задачей было то, чтобы сердце слушалось меня. Когда сердце тебя слушается, как бы там ни было, ты приходишь туда, куда хочешь. А чтобы прийти туда, я должен был, забыв о том, что ноги мои едва волочатся от безысходности, слушать свое сердце, остаться с ним один на один. Так я и сделал. Оставшись с ним один на один, скоро я слился с атмосферой улицы, по которой гулял. Но не улица с атмосферой моего сердца. Вполне возможно, что в основном из-за этого сердце мое и все, что на улице этой имело ко мне отношение, попали в водоворот моего безысходного вышагивания. Этот водоворот безысходного вышагивания командовал всеми моими действиями.

 

Так и остался я, не сумев выглянуть изнутри себя наружу. Что бы мне такого сделать, чтобы и улица пришла в соответствие с атмосферой моего сердца?

 

На меня и на чувства мои плохо подействовало то, что еще до того, как безысходность походки стала властвовать над моими действиями, начиная с того самого отмеченного мною момента, я стал забывать нечто пережитое в жизни моей, какие-то вещи, что обычно приводили меня и улицу, по которой я прогуливался, в соответствие с сердцем моим, не давая жить мне ни на этом, ни на том свете. (Именно в это время я понял, что единственное, что может привести в соответствие с сердцем моим улицу, по которой прогуливаюсь, вывести из безысходного положения, в которое попал я, это то самое пережитое, что может помочь мне выглянуть из собственного, внутреннего, из самого себя в этот мир). Беда была в том, что с этим я не жил ни в одном из миров, имеющих отношение к тому или к этому свету. Словно что-то или кто-то в своем мире изолировал меня в моем добром здравии от жизни и существования (да, я забыл сказать, что человек, который не может выглянуть из самого себя в этот мир, принадлежит иному миру). А от того, что жизнь моя попала в водоворот безысходности походки моей, мгновения (кто знает, может, и не мгновения, а долгое, имеющее протяженность время), изолированные от жизни и существования на том и этом свете, скатились на самое дно существования. И каждый раз, с трудом делая шаг, я будто с усилием вытягивал ногу со дна такого существования. От того, что передвигался с таким трудом, я не мог догнать, как ни старался, даже дикого голубя, вышедшего из-за деревьев и осторожно шедшего впереди. Мне же так хотелось дотронуться до него, что ни сказать, ни представить. Если честно, то я решил, что, догнав голубя и дотронувшись до него, смогу избавиться от состояния, в котором находился. Желание прикоснуться к нему было просто неодолимым (не знаю, может, я, не ведая того, что-то предчувствовал). Вероятно, это желание подвигло меня на действие, которое опять покажется вам странным. С чистым сердцем говорю, я ничего не ждал от этого прикосновения к дикому голубю. Ничего не желая и не ожидая, я, не обращая внимания на прохожих, стал упрашивать голубя: «Ты же видишь, что у меня сил нет ноги переставлять, умоляю, дай до тебя дотронуться. Подойди поближе, молю, подойди поближе». Дикий голубь, то ли услышав мои мольбы, то ли потому, что сам так решил, в растерянности остановился. Оглядевшись по сторонам, повернулся и пошел прямо на меня. Чтобы не спугнуть его, я стоял, не дыша. Взяв себя в руки, собрал силы левой ноги. Когда голубь подошел ко мне, я просто слегка пододвинул ее к нему. Как только нога моя коснулась голубя, он тотчас взлетел. Взлетая, птица крылом задела мою левую ногу, и улетела. Когда голубь пропал из виду, прошло совсем немного времени, как я почувствовал, что муки безысходного вышагивания оставили мои ноги. Словно кандалы с них спали и полетели на дно чего-то (видите, я не знал. Оказывается, выход из всего происходящего был в крыльях дикого голубя). Я внутри и я снаружи, а главное, сердце мое, обрело крылья, вырвало меня со дна того и этого света, куда я провалился, из жизни, изолированной от того и этого света, и если на том и этом свете есть еще какой-то мир, вознес меня на самую вершину его (скажу и то, что теперь и улица, по которой я прогуливался, слилась с атмосферой сердца моего). На той высоте мне было видно Аллаха, а Аллаху – меня.