ОНМ-474

 

 

 

После обеда они вышли на прогулку. Предложил Рома, Воксон охотно согласился, тем более что Рита сказала, что она хочет сама по своему вкусу украсить гостиную. Рита распечатала зеленую коробку и велела Роме идти подышать свежим воздухом.

 

Разговор не клеился. Воксон признался, в чем причина его истощения. Оказывается, он проделал весь путь пешком, сюда из родного города. Ничего другого, кроме как понадеяться на собственные ноги, он не придумал, потому что денег у него не было. Он даже не пытался поймать попутку или прокатиться зайцем на электричке. Рома был ужасно удивлен таким признанием, тем более, что до его родного города по дороге было, по меньшей мере, 670 километров. Воксон заметил, что шел напрямик, выдерживая северное направление, что с его слов позволило сэкономить километров шестьдесят.

 

Они шли тропинкой вдоль посадки. Коттеджи из красного кирпича выстроились справа. Тропинка спускалась вниз к ложбине, потом поворачивала вправо на бугор, шла через рощу и петляла дальше, в сторону деревни. Рома любил пройтись в хорошую погоду и часто заглядывал в деревню. Воксон шел сзади, стараясь не ступать в мокрую после ночного дождя, жухлую траву. Ничего не мешало задушевному разговору, но разговор не шел. Рома молчал, молчал и Воксон. Воксон шел вначале бодро, но вскоре выдохся, и Роме пришлось сбавить шаг, чтобы тот не отставал.

 

Устал Воксон сразу, едва они вышли, но виду не подавал. Настроение его было благодушное, он с интересом оглядывал окрестности, щурился на солнце и старался, как и Рома, продемонстрировать свое расположение к разговору. Свою обиду на утреннее происшествие он удачно скрывал, но она все равно проглядывала в нем, как только Рома оборачивался и они встречались глазами. Рому больше всего беспокоил предстоящий разговор, ему не терпелось устроить Воксону проверку.

 

«Еще немного, и Воксон растает», – думал Рома не то с надеждой, не то с тревогой, оборачиваясь раз от раза. Дом с включенным прибором уже скрылся среди красных крыш, и следовало напрячь зрение, чтобы высмотреть его знакомые очертания среди остальных коттеджей. Удаляясь от прибора все дальше, Воксон оставался таким же плотным и продолжал двигаться, как ни в чем не бывало. Ничего не предвещало его скорого исчезновения. Этот факт сильно озадачил Рому, и все новые и новые вопросы о технической стороне дела беспокоили его.

 

Но более всего не давала ему покоя мысль о необходимости извинений. Ему было стыдно за свою дикую выходку утром. Еще хуже было то, что безобразная сцена, разыгравшаяся на лестнице, и его желание выкинуть Воксона, словно щенка, на улицу оказались полезными сейчас. Если бы не эта сцена и навязчивая потребность принести извинения за содеянное, то Рома не знал бы, с чего следует начинать разговор. И что вообще важно в сложившейся ситуации, а что нет? Воксон был чужой и отдельный, но в то же время он был близкий и родной. Это был тот самый Воксон, его справедливый мучитель. Он ли это был? Рома чувствовал всем сердцем, что как только он извинится, то сразу будет покончено со всеми недоразумениями, и разговор ляжет в нужное русло. А когда разговор примет удачный оборот, то он найдет возможность устроить Воксону проверку.

 

– Утром я, конечно, погорячился, – сказал Рома, собравшись с силами, обернувшись назад на прибор. – Хочу извиниться. …Извини, я не должен был так себя вести, – промямлил он, четко выдерживая направление.

 

Воксон сразу задохнулся. Рома перехватил его возбужденный взгляд и тоже остановился.

 

– Отстаю! – выдохнул Воксон, привалившись спиной к березе.

 

Они подошли к роще. Место кругом было открытое. Тропинка в этом месте достигала самой нижней своей точки и, минуя ложбину, ползла вверх на бугор. Коттеджи, окруженные высокими заборами, остались позади. Все пространство просвечивалось лучами солнца. Из-за рощи выглядывала деревня.

 

– Ослаб! Чувствую, как ослаб, когда рядом с тобой. Особенно чувствуешь слабость рядом со здоровым человеком.

 

– Деревня вон!.. – кивнул Рома за рощу. – Можно к ней. Можно вернуться домой.

 

Воксон долго и тяжело дышал, собираясь с ответом. Взгляд его стеклянный, тяжелый от одышки, устремился в землю.

 

«Интересно, что скажет про деревню? – думал Рома. – Захочет ли идти в деревню, если я захочу? А если уступлю, пожалею его и предложу назад вернуться, а сам буду в деревню хотеть, что тогда?»

 

Воксон облизнул пересохшие губы. Вязаная шапка снова закрыла ему половину лица, он натянул ее на затылок.

 

– В деревне, говорят, бар есть? – улыбнулся Воксон. – В бар пойдем?

 

– Очень хороший бар! – удивился Рома. – В баре большой телевизор, всегда есть свежее пиво!

 

«Неужели мы совпадаем?» – промелькнуло у Ромы в голове.

 

Воксон выглядел беспомощным. Судя по всему, он так же, как и Рома, не привык мыслить отдельно. Справившись с одышкой, он некоторое время о чем-то сосредоточенно думал. Думал он совершенно отдельно от Ромы, и Рома, сколько ни тужился, никак не мог уловить его, Воксона, мысль. Он даже пытался прочитать мысль в глазах Воксона, но Воксон, судя по всему, был занят тем же, и так же, как и Рома, безуспешно. Идти дальше к деревне он не мог. Зато он мог выразить свое желание идти туда, что для Ромы было куда важнее, чем его настоящая физическая возможность. В деревне действительно был вполне приличный бар, куда Рома частенько заглядывал во время своих прогулок в выходные дни. Рома долго и внимательно наблюдал за ним, пока вся эта безмолвная игра не вылилась в неутешительный вывод: Воксон – сам по себе.

 

– Выходит, что теперь я в безопасности? – робко поинтересовался Воксон. Приветливое выражение снова задержалось на его лице. Он протянул руку в знак состоявшегося примирения.

 

«Да, особенно здесь!» – подумал Рома, оглянувшись по сторонам. Место здесь было безлюдное. Вслух он сказал: – Мне достаточно одного раза ошибиться, чтобы осознать свою неправоту и чтобы избежать подобной ошибки в будущем. Впредь нужно отталкиваться от необходимости компромисса. И поиски компромисса должны быть отправной точкой всех наших отношений. Я поступил необдуманно сегодня, поддался эмоциям, потому приношу свои извинения.

 

Рома говорил убедительно, убеждая себя самого, и таким странным образом через убеждение самого себя убеждал Воксона в невозможности повторения подобного рукоприкладства. Говорил Рома громко и смотрел на протянутую ладонь Воксона. Воксон дышал ровно, но лицо его болезненно дергалось и кривилось. Воксон из последних сил старался навесить улыбку на это покривившееся от страдания лицо. Такая странная жестикуляция вызвала у Ромы ответную реакцию. Совершенно неожиданно для себя он решил устроить Воксону проверку незамедлительно.

 

– Ты подлец! – сказал Рома тихо и твердо в сторону березы, у которой стоял Воксон, так, чтобы прибор оставался за его спиной и не мог уловить его грубость. – Чем докажешь, что ты не подлец?

 

Глаза Воксона метнулись к нему с упреком. Он продолжал протягивать руку для рукопожатия, уверенный, что здравый смысл победит. Здравый смысл всегда побеждал в их отношениях, несмотря ни на что. Воксон ждал подобного вопроса. Он прекрасно знал, что Рома все равно рано или поздно захочет устроить ему проверку.

 

– Я давно хожу за тобой, – ответил Воксон уклончиво. – Мы отделились друг от друга и можем оставаться каждый при своем мнении.

 

– Ты подлец по происхождению своему, – настаивал Рома. – Ты даже представить не можешь, как давно я собираюсь тебе это сказать.

 

– Как мне это знакомо! – печально вздохнул Воксон. – Тебе проще унизить друга, чем попросить у него прощения.

 

Рома приветливо вскинул брови.

 

– Знаешь, тот мальчик ни разу не упрекнул меня. Он даже ни разу не вспомнил про тот случай. Он забыл про колесо. Ты подло и трусливо ждал, когда я вернусь домой. Ты тащился за мной всю дорогу и радовался, что положение мое с каждым шагом становится все более удручающим. Вопрос. Как звали мальчика? Куда делось колесо?

 

– Мальчика звали Толик. Колесо ты засунул под шкаф. – Воксон опустил руку.

 

Рома распахнул объятия навстречу другу. Воксон сделал шаг, и они тепло, тесно прижались друг к другу, как могут поступить только очень близкие люди.

 

– Я скучал, – признался Воксон. Он расчувствовался и немного всплакнул.

 

– Мне тоже не хватало твоих придирок, – ответил Рома ему в тон, прижимая друга к своей груди.

 

Назад они шли обнявшись. Воксон еле тащился. Рома все время придерживал его.

 

– Теперь я знаю, что ты это ты! – радостно сообщил Рома дорогой. – Что ты чувствуешь, то и я чувствую, так было всегда. Теперь у меня появилась возможность переубедить тебя, чему я, черт возьми, ужасно рад. – Рома похлопал Воксона по спине. – …Знаешь, это знак! Это уже настоящее примирение. …Что же ты делал все эти полгода, пока я здесь? – спросил Рома.

 

– Я ждал, – ответил Воксон.

 

– Эх! Здесь же все по-другому. Все новое, незнакомое и столько перспектив, – рассказывал ему Рома. – Здесь совершенно другая жизнь, и строить ее можно самому, заново, без оглядки на прошлое...

 

Он еще долго говорил о том, как способны меняться люди к лучшему, если они чувствуют в себе силы изменить свою жизнь. Если у них появляется такая возможность. И как важно порой начать все с чистого листа. И что прошлое всегда тянет назад, мешает, вставляет палки в колеса. И что только сейчас он понимает, что такое настоящий глоток свежего воздуха. Воксон говорить не мог, он шумно дышал ртом, останавливался, стараясь быть приветливым, и вместо улыбки жалко скалился.

 

Когда они вошли в гостиную, Рита занималась тем, что, забравшись на стремянку, развешивала фонарики. Стены в гостиной уже были украшены яркими плакатами и разноцветной праздничной мишурой. Рома толкнул Воксона к дивану, включил ему ДиВиДи, поставил диск с самой последней подборкой Лососевых, схватил в охапку пальто и шапку Воксона и со словами, что мешать не будет, побежал наверх.

 

Прибор уже ждал. Красная стрелка нетерпеливо вздрагивала. Рома сложил одежду Воксона в шкаф, закрылся на ключ, сел и, склонившись над прибором, начал.

 

«Воксон всегда себя выгораживает. Всегда. Он всегда это делает за мой счет. Он тащится за мной повсюду и ждет, чтобы я допустил промашку, чтобы я оступился и совершил ошибку. Он ждет, чтобы потом все это преподнести в выгодном ему свете. Всю жизнь он только и делает, что пытается меня воспитывать, полощет мне мозги, а может при желании вывернуть мою душу наизнанку. …Но теперь он, слава богу, отделился, и в этом я вижу огромную для себя открывшуюся возможность все изменить. Нет ничего лучше, как самому строить свою собственную жизнь. …Поверьте!»

 

В комнате было тихо. Прибор издавал равномерную вибрацию. «Это все пустые слова! – решил Рома про себя. – Нужно излагать суть и ничего лишнего!»

 

«Было все не так, – продолжил он вслух. – …Не так, как считает Воксон. История эта важна, потому что отражает суть Воксона. Это история о том, как Воксон появился на свет…

 

Пусковым моментом появления Воксона на свет был конфликт. Это был самый первый по значимости для меня и тяжело мною переживаемый конфликт детства. Мальчика звали Толик. Толик был моим другом. Это он первый нашел колесо. Он поднял его из пыльной травы, радостно повертел перед собой и сказал: – Смотри, что я нашел! – Дал мне обод потрогать. Обод был блестящий, а шина из плотной резины. Колесо было удивительно новым и сверкало спицами. Это было колесо от детской коляски. Толик замахнулся и запустил колесо. Колесо покатилось по ухабам, по траве, подпрыгивая и поднимая пыль. Укатилось оно далеко и легло в траву. …Я первый побежал и первый поднял его».

 

Тут Рома запнулся, встал и с озабоченным видом прошелся по комнате, сознавая очередную несправедливость со своей стороны по отношению с Воксону. Рома общался с прибором наедине, а доверчивый Воксон остался внизу на диване, больной и несчастный. Рома сел и, желая компенсировать сложившуюся несправедливость, продолжил.

 

«Воксон всегда прав по-своему. Он заблуждается, но в собственных глазах он прав. …Толик жил в соседнем пятиэтажном доме. И мы были закадычными друзьями. Нам было по десять лет, и учились мы в одном классе. Ну, по правде говоря, это мой самый первый друг. Это я сейчас понимаю. Спросили бы вы меня тогда, друг он мне? И я бы сразу открестился от нашей дружбы. В школу мы с Толиком ходили порознь, а возвращались всегда вместе. Дорогой мы много и подолгу разговаривали. Удивительны были темы наших разговоров. Взрослые люди обычно на такие темы не разговаривают. Нам было интересно все, но сблизил нас интерес к устройству окружающего мира. Шли мы всегда через пустырь, хотя можно было идти асфальтом вдоль длинных пятиэтажных домов, но мы всегда шли через пустырь, так было интересней. На пустыре и нашлось колесо от коляски…

 

Получилось так, как я уже сказал, что колесо первым нашел Толик и запустил его. А я первым колесо догнал и поднял с одним лишь желанием снова его запустить. Толик нагнал меня и сразу же крепко, двумя руками вцепился в колесо. Если бы он не вцепился, если бы хоть одно мгновение повременил, я бы замахнулся и сам запустил колесо. И так запускали бы мы его по очереди. …Воксон все это должен прекрасно понимать.

 

Толик тянул колесо вверх и сильно дергал, желая вырвать его у меня из рук. Я не хотел уступать. Толик всегда был выше меня и сильнее. Мои пальцы уже разжимались, а он продолжал выкручивать. Тогда я пустил колесо и со злостью и со страшной силой влепил Толику в ухо. Удар пришелся в ухо и шею. Толик вскрикнул, бросил колесо и схватился за больное место. Я поднял колесо, повернулся и пошел, не оборачиваясь. Толик шел за мной и кричал мне в спину одно и то же: «Что ты этим хотел доказать?» Он стал красный, как рак, вскидывал руки, но так и не ответил мне на унижение. …Мы были друзьями. …Потом Толик шел молча и громко сопел, чтобы показать свою злость. Я нес колесо и едва держал его двумя пальцами. Долго мы шли, потом я свернул к себе, а он – к себе».

 

Рома снова мучительно поглядел в окно, затем в потолок, и с решимостью обреченного на тяжкий крест человека продолжил.

 

«Вечером меня мучил страх. Я не мог найти себе места, все падал и падал на самое дно отчаяния. Холодная и безжалостная действительность окружила меня, а непонятная тоска впервые сжимала мое сердце. Боялся я одного, что мама Толика, вернувшись домой, увидит его вспухшее красное ухо, потребует объяснений, а когда Толик расскажет, как все было, она возьмет его за руку и придет к нам разбираться. Сгущались сумерки, наступил вечер, а я все дрожал, забившись в угол. Мне все представлялась эта большая и всегда уставшая женщина, то, как она войдет и станет медленно, тяжело вздыхая, рассказывать моей маме о том, какой ужасный у нее растет сын.

 

…И вот в этот самый момент появился Воксон. Он появился ниоткуда, когда муки мои достигли предела и начал подсказывать мне, что нужно делать. Он настаивал на том, чтобы я шел извиняться. …Хорошо все помню. Я говорил ему, что уже темно, но он настаивал. Это тот самый Воксон, что шел за мной и все видел. Да, он все видел и все слышал, но ничего не сделал. Просто шел за мной и ждал, что будет. Я так и спросил его, где же ты раньше был? Ты мог в одну секунду положить всему конец. Задумайтесь, он запросто мог все исправить, просто повернуться, отдать Толику колесо и сказать «извини». Но этот подлец ничего не сделал, он ждал удобного момента. Он появился в тот момент, как он утверждает, когда он был особенно нужен, и подсказал единственно правильный выход из сложившейся ситуации – принести извинения мальчику. Повторяю, было темно, и мама не отпустила бы меня одного. …Знаете, что я сделал в ответ? Ничего сделать я уже не мог, но кое-что я все-таки сделал. Я полез под шкаф, вынул спрятанное мною колесо, выбежал на улицу и зашвырнул его в кусты. Воксон сказал, что это не решит проблему, но знаете, мне стало легче…»

 

Стрелка прибора внезапно дернулась, поплыла и остановилась прямо на середине выпуклой шкалы. Половина пути была пройдена.