Здравствуй, это я

 

 

 

Спал Сергей или не спал – сам сказать не мог бы. Так, полуявь, полусон. И даже в полусне к нему приходили отчётливые видения. Казалось, что они были долгими, и всего-то он забывался на какой-то десяток минут. На этот раз ему приснилась женщина, довольно элегантная, даже красивая. В присутствии мужчин она восторгалась стихами и песнями Владимира Высоцкого, говорила о своей любви к поэту. И чем больше, чем возбужденней она говорила, тем угрюмее и злее становился Сергей. Наконец не выдержал, подошёл к женщине и сказал:

– А вот если я тебя прилюдно буду любить, тебе понравится это?

– Как это? – спросила женщина.

– А так вот, прилюдно. Согласна?

– Да вы что… что вы себе позволяете! – женщина заискала глазами поддержку.

– А что позволяете вы себе? Если он не может вам возразить, то вы готовы любить его прилюдно? А ему не нужна такая ваша любовь. Он хочет, чтобы его любили тихо, без лишних слов.

Сергей очнулся. И бывает часто так, что увиденное во сне тут же забывается. Проснётся и не может вспомнить, что снилось, кто снился. На этот раз, даже уже проснувшись, повторил вслух:

– Он хочет, чтобы его любили тихо, без лишних слов. То есть, настоящей, а не показной любовью.

 

Как это часто случается, когда зима приходит ночью, Сергей приход её пропустил, вернее, проспал. Открыв глаза, он увидел в своей комнате особо чистый и мягкий свет, исходящий от окна.

Прижмурился, не веря в случившееся, вновь открыл глаза и, отбросив одеяло, пружинисто вскочил с постели и приник к окну. Так и есть, весь двор был устлан ровным белым снегом, и небо было чистым, с лёгкой, еле заметной алостью от восходящего солнца. А так как день был воскресный, выходной, то людей во дворе не было, снег лежал, ещё не тронутый ногой человека. Даже собаки сидели на площадках перед входными дверями, они будто не отваживались топтать снег.

Сергей глядел прямо, вправо, влево, запечатлевая в себе первое утро зимы. Через приоткрытое окно вдыхал свежий и, казалось, стерильно очищенный снегом воздух.

Справа от соседнего дома по нехоженому тротуару шла женщина. На ней было светло-голубое распахнутое пальто с небольшим воротничком, на груди – лёгкий шарфик, без головного убора, на ногах – облегающие сапожки. Шла она неторопливо, легко, будто поигрывая своим стройным телом. Будто наслаждаясь тем, что она первая ступает по новому снегу, оставляя за собой строчку чётких следочков.

Ещё не поравнявшись с окном Сергея, женщина посмотрела на его окно, на него самого, отчего Сергей отступил от окна. Ему показалось, что взгляд её был чист, тёпл, приветливо-любопытен, даже любящ, да, именно любящ, всеобъемлем, просторен, улыбчив, наконец. Взгляд затмил всё остальное – двор, саму женщину с её изящной лёгкой походкой. Он наполнил комнату Сергея каким-то несказанно-радостным жизнеутверждающим светом. И самого Сергея наполнил до краёв этим же светом.

 

Женщина прошла мимо окна, скрылась за углом дома. А Сергей вдруг понял, физически ощутил, как для него начался отсчёт совсем нового времени. Хотелось наскоро одеться, выскочить во двор, догнать женщину и ещё раз ощутить на себе её взгляд. И тут же он отбрасывал этот позыв: нет, нет, два раза, много раз такого не бывает. Как художник, он понимал: взгляд женщины состоял из многих компонентов, окружающих её, из минутного состояния её души. Сменится композиция внешняя, сменится её настроение, и взгляд будет уже другой, не тот, что минуту назад наполнил Сергея, его комнату какой-то несказанной радостью и особым, чарующим светом.

– Господи! Благодарю тебя за подаренный мне взгляд, – вслух произнёс Сергей, понимая и предчувствуя великолепную картину, которую он сделает легко, празднично, весело.

Лишь бы не вспугнуть видение, лишь бы не вспугнуть…

На холст легла легчайшая голубизна. Как первое, робкое дыхание весны.

Зазвонил телефон. Сергей взглянул на часы – одиннадцать. Марина звонит. Вчера договорились встретиться, куда-нибудь сходить, погулять. Но это вчера для него теперь было когда-то давно, в одном, соответствующем прошлому настроению. А сегодня…

– Да, Мариночка, весь внимание, – сказал Сергей в трубку как можно ласковей, миролюбивей.

Он уже знал, что встреча их не состоится, что он сегодня, завтра и, наверное, много позже никому, даже ей, Марине, не позволит нарушить ощущение дыхания весны ни в себе самом, ни в своей комнате.

– Нет, Мариночка, пока отставим наш план. Да, произошли некоторые изменения. О них позже скажу. Да, позже. Не знаю, когда. Извини. Нет, не приходи. Я сам тебе позвоню. Напрасно, не обижайся. Слышу, обиделась. Пойми, мне сегодня так надо. Без лжи.

Марина первая положила трубку.

«Обиделась, – подумал Сергей. – Есть, на что».

 

Он сидел в кресле, представлял удивлённый и оттого задумчивый взгляд кофейно-карих глаз Марины, её лёгкое перебирание пальцами локона над правым виском. Она теперь гадает: что же произошло с ним за эти неполные сутки?

В комнате стены и потолок были побелены так, что создавали лёгкое голубое свечение. Ещё вчера при сырой серой погоде свечения этого не было. А первое зимнее утро и поднявшееся солнце, чуть наискось светящее в окно, именно наполняли комнату будто бы тем самым светом, который проник в неё из взгляда женщины.

Сергей радовался тому, что он не ошибся, когда наперекор матери и Марине белили стены и потолок. Они говорили, что побелка – это несовременно, что нужны такие-то или такие-то обои. Мать даже купила обои какого-то берёзового цвета, сказала: «Уходи, мы с Мариночкой в один день обновим до неузнаваемости твою комнату».

Теперь обои мамины лежали где-то за диваном, а Сергей уже верил в то, что побелку стен и потолка он делал именно для того, чтобы в комнате поселился взгляд этой незнакомки в голубом в первый день зимы.