Луна высоко

 

 

В этом мире истинны только те мысли, которые приходят в голову утопающему, пытающемуся спастись. Всё остальное – риторика, поза и, в сущности, фарс.

Хосе Ортега-и-Гассет.

 

 

 

 

Последний день, думает она. Нельзя посылать бабушку на фиг. Она переживает. «Где моя дорогая Сашенька?» – мелькает фраза в недрах ее маразматического сознания. Не стоит посылать родственников, лучше вежливо отдаляться, если совсем достали; в противном случае будешь себе локти кусать, когда понадобится занять денег, но будет уже не у кого.

Саша привозит на тележке две канистры воды, чтобы отец успокоился, и идет в соседнее, не менее живописное поселение. Там почти никто не живет. Серые покосившиеся дома.

 

«У тебя нет плохих предчувствий?»

 

Это повлияла чудесная ночная беседа. Саша думает о себе: неужели она стала настолько внушаема? Ведь провести сеанс гипноза или внушить навязчивую идею может и первокурсник психфака, главное, чтобы аудитория была подготовленнойСм. об этом у Владимира Леви.

Бабушка отдыхает в кресле, сложив руки на коленях. Мальчишки на кухне шумят и брызгаются водой.

– Люба сказала: домой идите, – говорит им Саша.

– Не хотим, – хором возражают они, – там батя орет.

– Бабушка устала, не мешайте ей. Он сказал: если сами не придете, он прифигачит за вами и даст звизды ремнем.

Бабушка ничего не говорит. Ждет, когда они уйдут. Начинает расспрашивать об учебе, в которой не понимает ничего, не отличает доцента от фолианта и сессию от лекции. Она всю жизнь была бригадиром колхоза. Сейчас ей всё равно. Она выглядит так, будто ей всю жизнь было всё равно. Она спокойна, как буддийская монахиня перед смертью.

Саша стирает пыль с комода, выдвигает верхний ящик и достает фотоальбом в тяжелом переплете. Старосоветский образец. Сейчас таких не делают.

Конец девятнадцатого века. Женщины с высокими прическами, затянутые в корсеты. Ее прадед и прапрадед: кресты и рясы. Фотография матери, заложенная между страницами, с мягким шелестом падает на пол. На фоне крашеных блондинок, демонстрирующих с телеэкрана разные оттенки губной помады, ее лицо выглядит непристойно естественным. Секрет моей кожи? Холодная вода и глицериновое мыло. Саша благодарна ей за эту фразу, которую давно запомнила и иногда произносит. Почему она вышла замуж за отца? А Бог ее знает. Все мы ошибаемся.

 

Когда говорят, что жизнь – это всего лишь улыбка, которая теплится на губах повешенного, тоже ошибаются. Жизнь – это улыбка на губах твоей давно умершей матери, которую ты можешь видеть только на фотографии.

 

Кресты и рясы. Неудивительно, что она стала психологом. Принцип комплексов потерпит такое же сокрушительное поражение, как принцип грехов, но на обломках фрейдистского самовластья мы создадим… и т. д.

(В конце концов, это была не худшая в мире теоретическая основа, хотя и более чем наполовину замешанная на песке).

Другая сторона генетического наследия более интересна. Сколько людей идет на психфак, чтобы вылечиться от собственных неврозов, в итоге приобретают новые и укрепляют старые. Одной девице казалось, что если она не будет во время обеда ровно три раза незаметно стучать ножом по тарелке, то на нее обрушится потолок. Разумеется, она всё понимала, но поделать ничего не могла. Прости, сказала она Саше, утирая слезы, со мной, наверно, тяжело жить в одной комнате. Еще у нее была привычка садиться на пол в центре комнаты и смотреть в потолок, словно умоляя его не падать ей на голову. Сейчас она – практикующий психотерапевт.

Да нет, всё нормально. К ней это отношения не имеет. Потому что это обычно передается через поколение.

Она бережно поднимает фотографию матери с пола. Вкладывает обратно. Узорные уголки для снимков в старых альбомах: сейчас таких не делают.

Она прислушивается к бабушкиной речи, пытаясь отличить слова одно от другого.

– Слушай, у нас были сумасшедшие в семье? – глядя старухе в глаза, негромко спрашивает она.

– Дак а брат-то его, деда-то… прадед-то твой, он когда служил в УглическойПросторечная форма произношения-то церкви, его комиссары-то и посадили, и вот свекровь моя с девятью детьми осталась. Дак он, брат-то его, деда, младший-то, дак он был точно тронувшись, мерещилось ему всё, и он ее бил, свекровь-ту, а что делать? В эту, в лечебную-то, не свезешь его, там документы-то, скажут, давай, а в документах-то прописано: сын врага народа.

Не через поколение. Более редкий случай.

– Я об этом никогда не слышала, – говорит Саша, пристально глядя на нее. – Мне никто не рассказывал.

– Дак а что рассказывать-то, ангел мой? Уж умерли все.

В худшем случае это маниакальный психоз. (Она не специализируется на патологиях). Возможно, сейчас обострение. Хотя в учебниках пишут, что обострение должно быть весной или осенью. Мало ли что где пишут.

 

Умерли все. Осталась одна Таня.

 

Блокадный дневник.

 

На белом поле – черная точка. Хлопья снега падают сверху, но не могут ее закрыть. Они просачиваются сквозь нее и перестают существовать как материальные предметы. Я – Сократ, Будда, Магомет. Гора идет ко мне, и чужой бежит от меня. Да не будет хлебу преломления и вервию пресечения. Да не будет прекращения моей жизни. Только я имею право по-настоящему говорить.

Иногда подобные мысли и представления берутся ниоткуда, захватывают его врасплох, но уже через несколько секунд он принимает их и радуется. Когда мысли снова становятся обыкновенными, и голова его остывает, он не испытывает чувства вины за то, что думал накануне. Если так думает он, если это происходит с ним, значит, это нормально. То, что делает он, всегда имеет логическое обоснование.

Сегодня он не может избавиться от чувства тревоги. Вчера тварь нахамила ему и опять посмела дать сдачи. А если бы она была парнем? Шутки шутками, но тогда он вряд ли смог бы справиться с ней. Она проломила бы ему череп и, наверно, даже не стала бы раскаиваться, бесчувственная сука, животное. Неужели это – его дочь, ведь его дочь должна была быть тихой, скромной и покорной. У нормальной женщины социальная активность должна в десятки раз уступать социальной активности мужчины. Так написано в учебнике 1969 года издания.

 

(Еще в учебниках писали вот что:

презерватив можно постирать, посушить и использовать снова (если кому интересно, откуда взялся этот бред, мы рады уточнить: это учебник для студентов медицинских вузов, изданный в начале пятидесятых, огромный талмуд в красной обложке);

лоботомия практически не оказывает отрицательного влияния на интеллект человека;

во время месячных нельзя принимать душ;

реформы Хрущева оказали положительное влияние на сельское хозяйство;

наши дети будут жить при коммунизме).

 

Папаша тащится в соседнюю комнату за таблетками от простатита. Он замечает, что картонная коробка с лекарством лежит уже не по правую, а по левую сторону от фарфоровой вазы. Ключ от внутреннего замка тоже лежит слева. Значит, тварь брала ключ. То-то он ночью слышал, как скрипнула дверь в сени. Туалет здесь только один, на северной половине дома, значит, она куда-то выходила ночью.

Отец сует в рот таблетку. До чего противный вкус, кажется, еще противнее, чем обычно. А вдруг она подменила таблетку другой, похожей, в которой на самом деле медленный яд? Он помнит, как в детстве она кричала: «Не смей меня больше бить, я тебя отравлю, вырасту и отравлю тебя!» И никогда не плакала. Нормальная женщина должна плакать, она не должна с детства отучать себя от слез, как мужчина. Отец выплевывает таблетку в открытое окно. И Люба заодно с ней, Люба только с виду тихая. Иначе предупреждала бы его о каждом шаге дочери, а она этого не делает. Первая жена тоже не хотела во всем слушаться его, и Бог наказал ее: забрал к себе. Он так думал с самого дня ее смерти. Но теперь ему ясно: благодаря проискам масонов такие, как она, почти живы. Он слышал по телевизору, что некоторые цари были скрытыми масонами. Масоны везде, и это неправда, что они не принимают женщин в свои ложи: бабы могут проползти туда, где их не ждут, своими окольными путями, не может быть, что они не бывают масонками. Он чувствует: масоны доверяют бабам тайные миссии, ведь бабу труднее заподозрить, официально-то она нигде не состоит. Вот и сейчас Нина не оставляет его в покое, она ему снится, но она не смеет войти в этот дом в своем облике – после того, как он из нее человека сделал, разрешил ей жить рядом с собой, а не в сталинском аварийном доме с дедом-маразматиком. Она не любила готовить, стирать чужие шмотки, витала в облаках. Хотела получить второе высшее. Бог наказал ее. Но масоны выманили у Бога ее душу и подселяют ее теперь к Любе и к этой сволочи, его дочери. Вторая душа приходит, как жилец к хозяевам, и занимает часть пространства в голове, и наводит там свои порядки. Или это одна душа расселяется по всем бабам и засыпает, позволяя мужчине руководить, как то и следует, но периодически просыпается – поэтому некоторые бабы так нагло себя держат? Ему становится по-настоящему страшно. Это вещи и понятия, с которыми он не привык иметь дело. Это силы с другого берега реки. Он хотел бы выпить воды, вызывающей амнезию, чтобы забыть свою последнюю мысль. Эта тварь три раза давала ему сдачи, когда он пытался поставить ее на место. Он достаточно терпел. Нельзя поднимать руку на отца ни под каким предлогом, даже если он кожу клочьями с тебя сдирает. Три года назад она схватилась за нож, как будто знала, что он боится ножей, хотя он никому никогда об этом не говорил. Не тупых кухонных: это был нож с выкидным лезвием.

Он тогда учился в институте. Он возвращался вечером в общежитие, и внезапно его остановили трое парней. Забрали все деньги, часы и куртку. Он не сопротивлялся: жизнь дороже, особенно его жизнь.

В глазах дочери мелькнуло удивление, когда он резко отступил. Пробормотал невнятное ругательство и скрылся на кухне. Они умеют придавать своему взгляду любое выражение, какое нужно. Этому их учат масоны. Учат узнавать о человеке всё. Он вспоминает, как году в шестидесятом его мать раскладывала на кухне игральные карты, шепча: «Винновая дама по свету летала, всё ты знала. Слетай на тот свет, открой гробовую доску, наведи добру молодцу тоску…» От одних этих слов начинается не то что тоска, но смутная тревога, от которой уже много лет не избавиться.

За окном – гул мотора. Видно, как возле автобусной остановки тормозит белая «Волга». Из нее вылезают местные торгаши – два азербайджанца и жирный лезгин. Они давно уже нашли общий язык – ломаный русский. Они орут что-то ломано-русское, к каждому слову присобачивая звукосочетание «ара». Приехали из райцентра отдохнуть. Папаша, набычившись, следит за их движениями. Наконец они снова загружаются в машину и отчаливают, предварительно свалив возле обочины кучу пустых пакетов, бутылок и другого хлама. Чертовы мусорные хачи, думает отец. Он отчасти прав. Если отношение этих торговцев к своим покупателям лежит за пределами порядочности, а отношение к русским – и вовсе за пределами добра и зла, то они заслужили, чтобы высказывания в их адрес лежали за пределами политкорректности. Жирный лезгин давно уже вынашивает планы в стиле «Как нам обустроить Россию», точнее – тот кусочек России, который он пару лет назад осчастливил своим появлением. Его не интересует, что его мнения российские граждане как-то не очень спрашивали. Это уже не то что лежит за пределом – это не лезет ни в какие ворота. Go home , ара. Тебя сюда, если честно, не звали.

Чужаки возникают в этот день перед его домом не зря, соображает отец. Это знак. Все, что против него, в этот день пройдет перед его взглядом. Он должен на корню пресечь неумолимое чужое движение.

 

Настоящий мужчина всегда найдет себе врагов – даже там, где их нет, и особенно там, где их нет.

 

Надо избавиться от нее. Эта душа просачивается в окно, как сквозняк. Отец с шумом захлопывает ставни. Всё происходит не зря. Каждый раз, когда он видит на поленнице змею, эти твари выкидывают номера. И с чего он взял, что Саша – именно его дочь? Они запудрили ему мозги, сделали так, что он видит галлюцинацию, а на самом деле ее лицо – совсем другое. Они издеваются над ним. Недаром она кажется настолько похожей на него. Недаром и сыновья Любы кажутся похожими на него. Но им больше его не обхитрить.

Дочь выходила на улицу встретиться с матерью. В дом мать не зайдет, еще раз повторяет он. Эти твари обсуждали план дальнейших действий против него. Потом она приснилась ему. Потом он понял, что она готова поджечь бревна.

Отец надолго застывает на месте, держа в руке коробку с лекарством от простатита. Он слушает. Слушает себя.

Неважно, кто их биологические родители. Дополнительная душа превращает их в других людей. Рано или поздно его действительно отравят. Он – влиятельный человек, воспитывает детей русскими патриотами, его знает весь район. Его надо убрать.

Он не должен позволить убрать себя, даже если ради этого придется пойти на жертвы. Он думает упорно и пафосно. Мысли сыплются, как разноцветные кубики, но из них нельзя выстроить дом или стену: они образуют небольшую, хаотичных очертаний, гору, и эта гора идет к нему.