HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Елена Георгиевская

Луна высоко

Обсудить

Повесть

 

 

В этом мире истинны только те мысли, которые приходят в голову утопающему, пытающемуся спастись. Всё остальное – риторика, поза и, в сущности, фарс.

Хосе Ортега-и-Гассет.

 

Опубликовано редактором: Карина Романова, 27.12.2009
Оглавление

2. Часть 2
3. Часть 3
4. Часть 4

Часть 3


 

 

 

Папаше снится, что на поленнице сидит змея с черными крыльями. Всё вокруг шипит по-змеиному, даже собаки.

 

Что бы сказал на это Фрейд?

 

В соннике Густавуса Хиндмана Миллера говорится, что это не к добру. Отцу не нравятся крылья. И черный цвет. Точнее, такого цвета нет в его системе ценностей. Цветами школьной формы много лет подряд были коричневый и синий – усредненные цвета. Черное – это ночь, ночью нет ничего, потому что надо спать. Людей, которые ночью не спят, отец воспринимает как сумасшедший. У него в башке на обоих полушариях крупными буквами написано: «Дисциплина». Ему когда-то в юности не объяснили, что человек, подчиняющийся железной дисциплине, – это не человек с железным характером. Это всего лишь подчиняющийся. Некому было объяснить.

Он краем уха слышал по телевизору слово «богема», но не сможет объяснить, что это. Он не имеет представления об огромном количестве вещей, в том числе – элементарных. На чердаке дома его матери до сих пор валяются его институтские тетради и допотопные блокноты, исписанные перьевой ручкой. Там есть изречения Диогена, Платона и Александра Дюма. Преимущественно – о силе духа, нравственности и ответственности. Тогда, в шестидесятые, у него еще работала голова, хотя он всегда был, как теперь принято выражаться, гопником. Пока московские хиппи слушали запрещенный рок и ксерокопировали Булгакова, он слушал Льва Лещенко и Кобзона, а читал то, что велели преподаватели. Учиться в Москву он не поехал: жить в областном городе, неподалеку от родителей, всегда готовых привезти единственному сыночку сметану и масло, было удобнее. Разумеется, он не читал Платона целиком, он скатывал эти цитаты из хрестоматий. Если сейчас его спросят, о чем писал Платон, отец переведет разговор на другую тему или начнет орать о том, что читать ему некогда.

Отец преподает биологию. «Я – биолог», – с гордостью говорит он. Ему давно уже «некогда» открывать что-то, кроме учебников для детей, местной газеты, детективов и входной двери, но все-таки на фоне большинства окружающих он – сверхинтеллектуал: многие целыми днями не открывают даже дверь, распивая с соседями заранее приготовленный разведенный ацетон. Отец искренне считает себя интеллигентом, понятия не имея о пресловутом интеллигентском народолюбии, больной совести и хроническом богоискательстве. Он глубоко презирает соседей и в пору существования колхозов всегда был рад подчеркнуть, что он «не в колхозе работает». Но иногда он панически боится: вдруг соседи скажут о нем что-нибудь не то. Из жалких, вечно пьяных бывших колхозников соседи в этот миг превращаются в пугающую абстрактную категорию Живущих Рядом. Всё остальное время он самодоволен и громогласен. Он – Сократ, Магомет, Сталин, хорошо, что не Гитлер, потому что отождествлять себя с Гитлером сыну героя Великой Отечественной войны внутренне запрещено.

Отец стаскивает с себя сон, как одеяло. Сон мерзок, словно одеяло из колючей верблюжьей шерсти. Остатки сна всё еще стоят у него над душой. Ему мерещится, что крылья выросли по обоим концам поленницы, она улетела, и ему теперь нечем топить печь. Да, он распустил всех вокруг, надо закрутить гайки, иначе улетит и дом.

Стоп. Он понял, что это было. Она сегодня приедет. Подколодная змея, скорпион (не по гороскопу, а по своей внутренней сущности, думает отец), неблагодарная тварь. Там, где он живет, еще не принято приписывать интуицию исключительно женщинам, потому что здесь люди редко обращают внимание на предрассудки чисто интеллектуального характера. Принято считать, что женщина должна вкалывать по дому за двоих и не имеет права голоса. То есть, имеет, но исключительно на территории избирательного участка в назначенное правительством время. Вот и всё. Поэтому он смело говорит: «Я как чувствовал!», не рискуя прослыть немужественным и нелогичным.

Приедет тварь. Она вдвойне, вчетверне виновата перед ним. Если уж она совершила неосторожность и родилась девочкой, ей надо было выучиться на врача, чтобы лечить его, когда он постареет. (Мальчика бы он отправил в военное училище, куда его самого не взяли по зрению). Она должна была учиться заочно, чтобы работать дома – ведь им с Любой некогда, – чтобы дом был как картинка. Отца удручает то, что хрусталь не мыли уже три года; сам он делать это не будет – из принципа.

Она живет в большом городе и позорит его. Отца не волнует, что его никто не знает в большом городе. Он так привык к тому, что все вокруг знают друг друга, что глобальное незнание друг друга у него в голове не укладывается. Она позорит его самим фактом своего существования. Человек, так похожий на него, но ведущий себя не так, как он, не может его не позорить. Впрочем, если бы Саша вела себя так, как он, то он давно уже убил бы ее.

Отец сползает с кровати, натягивает брюки из плащёвки и плетется на кухню, где находится железный рукомойник, гордо именуемый умывальником. Там никогда нет воды: умывальник протекает, поэтому отец наливает воду по чуть-чуть, только для того, чтобы умыться. Колодец засыпан, за чистой водой приходится тащиться в соседнюю деревню, но и там она сомнительной чистоты: с песком и дохлыми пауками. Отец умывается, шумно отфыркиваясь, нечаянно задевает локтем тяжелый ржавый ковш, и тот с грохотом падает. Люба в комнате не подает признаков жизни. По логике отца, она давно уже должна готовить завтрак и застилать кровати.

– Люба! – орет он.

На кухонном столе гора грязной посуды. Вода с пауками растеклась по полу. Шесть часов тридцать минут.

 

Поезд – это еще не все.

Они ждут его, второго транспорта, как второго пришествия. Хрущевских времен автобус (это не шутка), черные спинки сидений изрезаны ножом:

«Лёня – лох»;

«Ария»;

«Суки все»;

«Шофер – идиот».

От черных сидений становится еще жарче. Солнце невыносимо бьет в глаза. Она задергивает пыльную темно-красную занавеску. Те, кто сидит рядом, могли бы сделать то же самое, но не делают: здесь не привыкли защищаться от солнца, здесь привыкли его терпеть. У них одинаковое выражение глаз – одновременно терпеливое и настороженно-злобное. У многих женщин шрамы на лицах.

Проходы забиты черт-те во что одетыми стариками с удочками и старухами с плетеными корзинками. Сверху корзины завязаны грязными платками. Несколько издерганных мамаш уговаривают детей не орать. Безнадежно. Автобус трясет, он заваливается то на левый, то на правый бок: водитель откровенно пьян. В столице есть радиостанции, ведущие которых периодически включают заставку типа: «Не пейте за рулем, это чревато», – но здесь не ловятся эти радиостанции. Саша держит тяжелый рюкзак на коленях; перед этим он стоял на земле, усыпанной окурками, так что брюки сто процентов дома придется отстирывать (холодной водой). Адово пекло. Открыть люки на потолке запрещают мамаши: их драгоценные детки простудятся.

– Вы, видимо, предпочитаете, чтобы ваши дети задохнулись, – говорит Саша и отворачивается. Ей не отвечают. Не знают, что ответить, поэтому сейчас постараются забыть о том, что им сказали. Детям от жары становится всё хуже, и они орут всё громче. Действительно, только инстинкты и – в гораздо большей степени – давление общества заставляет людей спокойно и даже умиленно относиться к детскому визгу. Эти звуки омерзительны: как будто сырое дерево перепиливают старой ржавой пилой. Некоторые уже выдохлись и придушенно пищат, как полумертвые мыши в мышеловке. Один ребенок ведет себя героически: он поет. Наверно, так пели коммунары, ведомые на казнь буржуазными эксплуататорами. В роли «Интернационала» – песенка из американского мультфильма:

– Чип, Чип, Чип, Чип, Чип и Дейл к нам спешат! Чип, Чип, Чип, Чип, Чип и Дейл!..

– Заткнись, – одергивает его мамаша, но ребенок не затыкается даже после того, как получает подзатыльник. У детей есть милое свойство: битый час бубнить то, что втемяшилось им в башку, одно и то же, одно и то же. Но если им поручишь что-нибудь сделать, они бросят это, даже толком не начав. Классический эпатажник Дарвин заявил, что человек произошел от обезьяны; присмотревшись к детям, очень похожим на обезьян (недоразвитое человекообразное), мы понимаем, что Дарвин нес не такую чушь, как на первый взгляд кажется верящему в бога человеку. Все мы родом из детства. Все мы родом из обезьянника.

– Я-а-а-а хо-о-очу-у-у до-о-о-о-мой! – истерически верещит маленькая девочка с кошмарным бантом размером в три ее башки. – Я-а-а! Хо-о-очу!! Домо-о-ой!!!

Мать мечтает заклеить ей рот изолентой, но изоленты под рукой нет, только буханка хлеба в пакете. Мать хочет провалиться от стыда сквозь землю, но даже под землей, где кипит расплавленная магма, вряд ли жарче, нежели в советском автобусе. Саша вспоминает знаменитую наркопоэтессу Алину Витухновскую, которая писала, что неплохо бы повесить много маленьких девочек на фонарях вдоль бульвара.

Замолчу, как рыба и мертвец,
Чтоб узнать, что у меня внутри.
Разложи меня, как тряпочку, в траве,
И скажи: умри, лиса, умри…

Скорей всего, это нормальная реакция на стресс. И вдобавок на амфетамин. Врачи из элитной больницы сказали, что Алина абсолютно здорова психически. Может быть, она действительно бывает здорова – в промежутках между амфетаминовыми дозами. Говорит, что она не человек, а существо. Что хочет уничтожить реальность. Скорее всего, неосознанно преломляет миф о «женщине как неземном создании». Вы хотели неземных созданий? Получите.

Девочка с бантом продолжает орать. Ну и легкие. Из нее вполне может получиться рок-певица, куда там Сандре МэссичСолистка группы «Guano Apes». Жаль, что здесь ее талант растратится на семейные склоки, растворится в воздухе. Сейчас в раскаленном воздухе, кажется, растворится всё. К горлу подкатывает ком тошноты.

– Можно открыть форточку? – преувеличенно вежливо спрашивает Саша у старухи рядом. От старухи пахнет потом и нафталином.

– Нет! – из последних сил вопят услышавшие мамаши. – Дети..!

Старуха пытается сдвинуть в сторону прямоугольный кусок стекла с черной ручкой. Черта с два.

– Тебе не открыть, – обреченно бормочет она. – Мужиков надо просить.

Саша привстает на сиденье, одной рукой придерживает рюкзак, а другой легко открывает форточку. Скорбящие матери замолкают: эту форточку и правда откроет далеко не каждая. У них пропадает желание орать на Сашу до конца дороги.

Открытие крайне радует парней на задних сиденьях. Они развалились там, как дома на кровати, и борются с жарой с помощью бутылок. Жаль, что пиво быстро нагревается. То, что они говорят (орут), не смог бы процитировать в своих трудах ни один консервативный профессор-лингвист, но без этого картина диалекта, на знание которого он самонадеянно претендует, не является полной.

 

Диалект – обглоданный остов языка, облепленный рыжими муравьями. «Рыжий» испокон веков считался цветом: сатаны, иного, двоемирия, всего нехорошего и вывернутого наизнанку. Ржавчина поверх нормативного железа. Так воспринимается диалект свежим глазом – если не знать всей предыстории.

 

Саша начинает прислушиваться к тому, что говорят. Так больной, очнувшийся в реанимации, слушает неизвестно откуда взявшиеся в его сознании голоса врачей.

Она почти не понимает. Говор меняет очертания слов так, что они превращаются в бессмысленное месиво. Она не жила здесь всего шесть лет, но сейчас по ее произношению невозможно определить, где она родилась. Что-то смешанное, усредненное, московско-питерское, без демонстративно-снобистского «ч» в слове «что» и без тошнотворных растянутых гласных. Здесь никто ничего не растягивает. Резкая лающая интонация. Когда она сочетается с низким мужским голосом на повышенных тонах – впечатление не для слабонервных.

Так всегда говорил отец.

Автобус останавливается. Чувак со спортивной сумкой радостно покидает ад на колесиках. Указатель возле заросшего травой пруда гласит: «Девницы».

– Девницы – деревня дураков! – орут пьяные парни. Чувак с сумкой уже не слышит. Им на это плевать. Главное – сказать свое веское слово. Саша героически пытается заснуть. Этому не способствует ничто, кроме самовнушения, которым владеет любой уважающий себя специалист по психологии.

Надо ждать. Еще ждать. Переправы. Мост через эту реку не построят, наверно, никогда, зато губернатор области недавно отгрохал себе новую шикарную дачу. Парни на берегу спорят на банку пива, будет ли пьян паромщик. Наконец паром издевательски медленно подползает; издали он кажется расплывчатой плоскостью с небольшим возвышением в конце: это зеленая и на редкость паскудная будка, где должны сидеть пассажиры. Пьяный усатый Харон спрыгивает на берег и орет:

– Эй! Побыстрее на погрузку!

Парни усмехаются. Один из них получит банку пива. Другой усмехается более злобно: в следующий раз надеется отомстить.

Саша прислоняется к борту и на несколько секунд засыпает. Когда она приходит в себя, то не сразу понимает: откуда вокруг так много черной воды? Она поднимает голову. Впереди виден еще не окончательно вырубленный лес. Слышны выстрелы. Значит, она уже дома.

Она привыкла к выстрелам. Здесь всегда охотились, а потом, в конце восьмидесятых, люди назло Горбачеву спились окончательно и стали по очереди засыпать с незатушенной сигаретой в руке; иногда кто-то из них нечаянно разливал ацетон, и когда чужие дома горели, соседи просыпались, как будто от выстрелов, хотя это трещало пламя, все выше поднимаясь над черными бревнами. А потом ей приходилось снимать комнаты в спальных районах, где на самом деле было трудно засыпать по ночам, потому что кавказские мафиозные шестерки устраивали в подъездах стрельбу.

Сезон охоты еще не открыт. Всем на это плевать.

 

Отцу мерещится большая черная бабочка на обоях. Он берет глянцевообложечную книгу из серии «Библиотека здоровья» издательства «Физкультура и спорт» и с силой хлопает ею по стене. На стене следа не остается. Он выписывает несколько подобных изданий, как-то: «Спортивная жизнь России», «Здоровый образ жизни», «Биология в школе» и что-то еще. Он не позволяет топить ими печь. Они ему зачем-то нужны, хотя он их не перечитывает, и целые горы макулатуры загромождают квартиру, дачную веранду и чердак.

Он допивает молоко, кладет пустую оловянную кружку в миску из-под салата, и с грохотом ставит на другой кухонный стол, возле умывальника. Отец обычного среднего роста, но делает всё с таким шумом, будто в нем метра два. У него еще относительно приличные манеры – по сравнению с покойным дедом: тот, поев, швырял в тарелку тяжелую железную ложку и вызывающим жестом отодвигал всё это как можно дальше от себя. Это был знак. Жена, чем бы она ни занималась, должна была всё бросить, примчаться на грохот и начать мыть посуду.

 

Саша идет по растрескавшемуся асфальту. Солнце жжет, лямка рюкзака врезалась в плечо и разодрала кожу. Автобусы здесь не ходят, частники не останавливаются: дорога не достроена. Еще несколько километров – и асфальт оборвется, потянется с грехом пополам вымощенная булыжником дрянь; иногда шоферам кажется, что этот путь вымощен сплошными ямами. The road to hell . Асфальт медленно переползает гадюка. Здесь много змей: невдалеке болото. Саша усмехается: надо ее вежливо пропустить, как пропускают старших, ведь земноводные старше нас. Она не боится змей, это же не люди, которые лезут в драку первыми и без причины. Саша застывает на месте, дожидаясь, пока змея оставит асфальт и скроется в траве.

 

Это не год глобального подешевения сотовых телефонов, поэтому Саша не звонит, чтобы ее встретили. Звонит бабушка, живущая в соседней деревне, с просьбой забрать мальчишек: у нее от них уже в ушах звенит. Отец возмущается: ему некогда, надо ехать в райцентр ремонтировать школу, ведь в этой дыре все на всё плевали, некому работать, кроме него, и ему нужно ставить на каждом квадратном километре района по мраморному памятнику! Но в наше время в этой стране разве оценят такого человека? Он не совсем прав. Живи он веке в семнадцатом в Европе, его бы похоронили в общей могиле и засыпали сверху известкой: то время так хоронили практически всех, и только у самых богатых были семейные усыпальницы. В церквях ставили памятные таблички, и то – не всем. Неизвестно, заслужил бы он тогда право на табличку или нет: он не сделал ничего особенного. Он стал директором школы, поскольку мужчин в провинциальных школах часто назначают директорами, исходя из укоренившихся предрассудков об их якобы врожденной способности руководить. Проще говоря, для того, чтобы стать директором, нужно иметь яйца, быть старше тридцати (хотя и это не обязательно) и почаще орать на учеников. Начальство это оценит. Ученики трудные, дети зэков и пьяниц.

Отец вешает трубку и несколько минут сидит, нахмурившись, в глубокой задумчивости.

Саша проходит мимо отца, говорит: «Привет», – и скрывается в смежной комнате. Она там ночует, когда бывает здесь, а бывает она здесь нечасто. Дверь запирается со стороны отца и не запирается с ее стороны. Отец не отвечает на приветствие и продолжает неподвижно сидеть на раскладном туристском стульчике возле телефона, прислушиваясь: не упало ли что в соседней комнате, не раздалась ли матерщина. Тогда будет к чему придраться. За стеной тихо. Саша методично и машинально распаковывает вещи. Отец крадучись идет на кухню. Он знает: ей же надо будет умыться, чистоплюйке проклятой, и тогда…

Саша возвращается на кухню, берет с печки большую эмалированную кастрюлю и ставит на плиту. Отец долго смотрит на кастрюлю, как зачарованный, и наконец взрывается:

– Ты что собираешься делать, а?!

– Мыться, – невозмутимо отвечает она.

– Зачем еще мыться? Подожди до воскресенья, я баню натоплю.

До воскресенья еще три дня. Отец якобы прочитал в своей оздоровительной газете, что часто мыться вредно, это сушит кожу и снижает иммунитет. Мыться семь раз в день, может быть, и вредно, никто не спорит, но, по мнению отца, мыться семь раз в неделю – это недопустимый идиотизм. Здесь принято мыться по воскресеньям. В квартире тоже нет горячей воды. Отец не может купить даже нагреватель для ванны: жалко тратить деньги на такую дрянь.

Саша понимает, что это провинциальное совковое воспитание; в конце концов, в общежитии Тартуского университета (наша святая святых), по воспоминаниям учившихся, воды не было вообще, и люди без нее обходились. Шататься с книжкой по грязным коридорам и курить до тошноты считалось хорошим тоном, а взять мочалку и отправиться в баню было стыдно. Боязнь собственного тела. Совковые табу. Лучше бы они все боялись обовшиветь.

– Ты видишь, что я здесь сижу, почему ты не можешь подождать, пока я доем и уйду?! – заводится отец. Он давно уже доел, но это частности.

– Я сейчас уйду, а кастрюля тебе не мешает, ты ведь ешь не на плите.

Он был бы рад есть на плите или прямо с линолеума, если бы это помогло заткнуть ей рот.

– Она мне мешает, ты жжешь газ, ты знаешь, что баллон денег стоит, ты знаешь, что это такое – переть на тележке баллон?!

– У меня еще остались деньги, давай купим баллон и привезем, – спокойно предлагает Саша.

Отец дико смотрит на нее. Это не женское дело – возить баллоны. Что о ней скажут? «Размужичье»Наименование «мужеподобной» женщины в некоторых областях центральной России, «росомаха»В некоторых областях означает: «неряха», «плохая хозяйка»; иногда применяется как наименование «мужеподобной» женщины. Она что, хочет его окончательно опозорить? Мало того, что директриса универмага в прошлом году говорила: «Что это ваша дочь, Виктор Иваныч, – как парень: голос низкий, сигарету курит, брюки… моему бы мужу такие, хороший покрой, вы спросите у нее, где такие достать можно». Стыд, позор.

 

Тембр голоса передается генетическим путем.

 

Учебник.

 

Его бесит ее спокойствие. Он рявкает:

– Ты потом не можешь помыться? Я сейчас в школу уеду. Подождать нельзя?!

– Я не здесь буду мыться, а в теплице.

– Ты не поняла, что я сказал?

– Я всё поняла.

– Трудно подождать?!

– Я устала.

– От чего ты устала? – он откровенно недоумевает.

– От дороги, – рассеянно отвечает она.

Отец не понимает ничего. Он думает, что в столичном городе не возникает никаких проблем с транспортом, всё делается само собой, и люди устают только тогда, когда их захватывают в заложники или отправляют бомбить Белый дом.

– От какой дороги?! – орет папаша и шарахает кулаком по столу. – Что, что ты вообще сделала за сегодняшний день?!

В качестве собеседника отец совершенно невыносим. Он не готов к диалогу по определению. Беседа обязана представлять собой долгий и пафосный монолог на повышенных тонах. Он вопит про уважение к старшим и отсутствие оного, как будто от этого прибавится газа в баллоне. Саша уходит на веранду, отделенную от кухни тусклым немытым окном. Из форточки, затянутой сеткой от комаров, несутся вопли отца. Блядь, думает она, какой бардак на веранде, неужели этим людям настолько трудно прибраться?

Люба входит, хлопнув дверью: за двенадцать лет совместной жизни позаимствовала у папаши некоторые чудесные привычки. Она пепельная блондинка – нет, это не тот серо-мышиный оттенок, какой встречается на родимых просторах на каждом шагу, а более светлый. Голливудские звезды добиваются такого цвета путем долгого намазывания на голову химической дряни. Лицо Любы выточено по домонгольскому стандарту: вздернутый носик, широкие скулы, чуть заметно прочерченные брови. Она выглядит симпатичной, когда не слишком измотана, только она бывает измотана слишком часто. На ней футболка, заляпанная известкой, руки в земле.

– Ты банки привезла? – спрашивает она.

Люба продает соленья. Возить банки на междугороднем автобусе, забитом злобными пенсионерами и детьми, – занятие не из легких.

– Да, да.

Люба поворачивается к форточке. Разъяренное лицо папаши мелькает за тонкой зеленой решеткой.

– Ты опять его нервируешь, – укоряет она. – Только приехала, и уже за свое.

– Я поставила воду на газ. Ему это не понравилось.

Люба устало вздыхает. Анонимные авторы фольклора до сих пор эксплуатируют миф о злой мачехе, но Саше то ли повезло, то ли это действительно миф. Люба – добрейшая женщина и может показаться жестокой только на фоне богатых москвичек, инфантильных и сентиментальных. Но если ты здесь будешь вести себя, как москвичка, тебя засмеют. Сотрут в прах и пыль. Утопят в болоте. На фоне своей мачехи Саша кажется себе каменным столпом, воздвигнутым по ту сторону добра и зла.

Отец лезет в холодильник. Там есть колбасный сыр и немного ветчины, но бутерброды должна делать жена, а не он.

– Порежь бутерброды! – орет он сквозь комариную сетку.

– Задолбал уже, старый козел, – вполголоса произносит Саша. – Слава Богу, я скоро уеду. Шел бы в свою чертову школу и драл там глотку.

Люба сейчас на ничьей стороне. Как и все добрые люди, которые жалеют всех подряд, поэтому от них так мало толку.

– Ты скоро уедешь? – огорчается она.

– Нет, бля, я буду слушать эту иерихонскую трубу каждый день два месяца подряд.

– Он очень устает, – вздыхает Люба.

– Не устаю только я. Я сделана из цемента и гранита. Ты бы хоть в перчатках полола, что ли.

Люба пожимает плечами. Она слишком привыкла полоть без перчаток. Она выходит, хлопнув дверью. Не со злости: там, где отец, принято хлопать дверьми.

Сборы отца в школу – отдельное представление. Он бегает туда-сюда, как слон по территории фарфоровой лавки, и кричит, что забыл то, забыл это, забыл термос, все всё делают ему назло, и цепь у велосипеда заржавела, так что он живым не доедет, и вот умру я, тогда вспомните меня. За то время, пока он скандалил, он мог бы довезти до дома пару-другую газовых баллонов. Саша берет кастрюлю, мыло и мочалку и уходит в теплицу. Мыться во дворе было бы гораздо удобнее, но местные ханжи немедленно закидали бы ее камнями. В чужой монастырь со своим третьим размером груди. Здесь нет понятия « topless ». Это действительно в какой-то степени монастырь, и устав здесь катастрофически чужой.

 

Отец едет на велосипеде мимо берез и акаций. Березы и акации не очень хорошо сочетаются между собой. У кого-то когда-то хватило ума посадить здесь всё это. Сквозь заросли виден старый сарай, в котором раньше дробили зерно.

 

Саша вешает мочалку на штакетину, поддерживающую куст помидоров. Идиотизм. Рашен экзотик. Хорошо бы жить в коттедже с камином.

 

Индивид обязан приспосабливаться к условиям социума, в котором он находится в определенный момент.

 

Учебник.

 

Когда она возвращается, в доме неправдоподобно тихо. Ради этой недолгой тишины она, в сущности, и приехала. Она ложится на диван. С него проще упасть, чем заснуть на нем, но она почти мгновенно засыпает. Потолок превращается в небо, которое крошится на белые песчинки. Манна небесная. Наградил Господь папашей.

 

 

 


Оглавление

2. Часть 2
3. Часть 3
4. Часть 4
508 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 19:50 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!