Август. История болезни

Свидание

Ритуал хождения взад-вперед
с поглядыванием на часы
означает обычно, что кто-то ждет
кого-то: приготовился, снял трусы,
налил вино и зажег свечу –
утром не вспомнить – кому?
На вопрос что делаешь? – ответ: я торчу.
Молчание на вопрос почему?

Рыжая

лицо исцарапано
все сообщения разосланы
без устали
шагом
бегом
следом
россыпью
укусы
зеленка
укоры взглядами
индусы
не думали
что позже красавиц называть станут блядями
недолго осталось-то
язык не шевелится
надвое перекушенный
все следом
и следом
с пивом
за глазами твоими припухшими
пакетики чайные
стопочки полные
поездки на водоем бесстыжие
такси
нет свободных на линии
опомнилась
рыжая

Седьмое июля

Лето в разгаре. Пьяные воробьи.
Камрад МакМерфи, помнится, тоже был рыжим.
То, что завтра на работу, не отменяет прихода зари.
Если кто-то движется – еще не значит, что им что-то движет.
Бесконечность – это меньше, чем безграничность.
Потеешь во сне – значит седьмое июля.
Хочется плюнуть на все и взять больничный,
заклеится пластырем и говорить всем – бандитская пуля.
Хорош говорить намеками! В этом колоссальном пип-шоу
вывернуть наизнанку – не значит поведать правду.
В хижине тети Гарриет Бичер-Стоу
политкорректность под звуки бубна танцует самбу.
Красивая цифра из трех семерок. Время глушить портвейн.
Но ничего не хочется. Флегматичная сигарета
пишет в воздухе слово ауфидерзейн.
Жаль, но это видимо последнее лето.

Безнадега

Это лето пахнет смазкой от гандонов.
Хочется закрыться дома, написать
повесть о любви вора в законе –
как влюбился он в какую-нибудь блядь.
Эту повесть издадут, дадут мне денег –
я куплю себе на них диванчик новый.
Но не стоит, brother –  завтра понедельник.
Понедельник – день до судорог знакомый.

Конец перспективы

Встань в углу комнаты. Зашторь окна.
Здесь – конец перспективы. Видишь ли,
в карманах пусто, в ботинках мокро...
Хочется материться, молиться, говорить на идише,
обсуждать смысл жизни на языке жестов,
неизбежно скатываясь к драке,
вызванной разногласиями по поводу занимаемого места
за столом в общаге.
Здесь – конец перспективам. Закрывай двери.
Пачка честера, помноженная на ночь...
Счастье – это когда не только понимают, но еще и верят,
однако в этом тебе никто не может помочь.
Здесь кончается будущее. Начинается прошлое. Сегодня.
День, делающий все понятным,
когда утром стоишь в передней и шевелишь в исподнем
органом своим ватным.

2100

О, нет, дорогая! Я не доживу до две тысячи сотого года:
я умру значительно раньше
и значительно (что обидно) проще,
чем это случилось бы в две тысячи сотом году.
Я не узнаю, какая в том году будет погода,
какое там будет небо – выше, дальше
или напротив – такое низкое, что белье на пятнадцатом этаже полощет –
я не узнаю. Я в это небо не попаду.
Дорогая! Они приходят! Они нас с тобой заберут
туда, где вовсе не будет ни неба,
ни две тысячи даже пятидесятого (что вообще обидно!) года;
они только и умеют, что забирать!
Это наши с тобою дни, их стрелки, они бегут,
они кочуют туда, где нас нет, не будет и никто никогда из нас не был,
они говорят, что только в этом и есть свобода,
но я им не верю. И, дорогая! – я уже не хочу умирать.

Пиздец

Смотри: приближается осень!
Ты всегда знал, чем кончается каждое лето:
пиздец входит в комнату под крики милости просим
последним аккордом несыгранного куплета.
Попрощайся с любовью красиво, сделай ей ручкой,
если сделать язычком уже никто не дает.
Ты еще будешь счастлив – в баре наедине с получкой,
тебе еще будет тепло – если метеоцентр не врет.
Первый день последнего месяца лета…
Поприветствуй его, скажи – но пассаран, камрад!
Финальной сценой недоигранного сюжета
пиздец выходит на бис и говорит: я рад.

Телефон

Но все это будет позже… Ты их еще услышишь:
когда тебе в голову вопьется мелодия чьего-то звонка –
предположительно это будет Red Hot Chili Peppers.
Вот тогда-то шепнешь арбайтен – душе – по лужам на лыжах.
Кузнечик выпрыгнул из-под твоего каблука –
и карма твоя спасена в этот вечер.
Со вчерашнего дня ты впервые начал молчать о себе,
в то время как ты подсажен на телефонные разговоры,
но никто не звонит – и от этого кости ломит.
Можно долго кричать проклятья судьбе
и придумывать аргументы в уже отшумевшие споры,
но от этого легче не станет, никому не станет, кроме
клавиатуры – по ней стучат, она работает, она это любит,
ее собрали на трудолюбивом востоке,
где труд – единственное, что отвлекает от размножения.
В голове у тебя безумная АТС диск телефонный крутит,
затягивает пружину, накручивает упреки.
Вызов на удержании и ты ждешь его продолжения.

Солнце

Посмотрел в окно – испортилось настроение:
солнце светит, но как-то все же не в масть.
Не дождался ни своего, ни ее дня рождения.
Столько всего покупал, что захотелось украсть.
Убить всех людей – говорил мудрый робот Бендер,
если точнее – еще только скажет – через тысячу лет.
И вроде есть все – микроволновка, миксер, тостер и блендер,
а шейкера нет – вот и как тут приготовить обед?
Солнце все так же светит, вышибает из глаз слезы и искры.
Новый альбом Radiohead. Прогрессирующая паранойя.
Шарлиз Терон не права: за месяц возникают проблемы – так быстро,
что, жизнь, ты уже никогда не узнаешь, что это такое.

Осколки

В слово она незаметно закрался ноль.
Столько открытых окон – и ни в одном не радость.
Напрасно олово тает, дымит канифоль:
ни припаять, не склеить то, что от нас осталось.
Фон Триер опять провоцирует на жестокость,
доказывая, что даже красоту можно ногами топтать.
А ты перед зеркалом репетируешь очередную колкость,
которую все равно – сам знаешь – не сможешь сказать.
Суровая лирика – один хрен ничего не расскажет.
Агония продолжается. Бежимте скорей все глядеть!
Все, что от нас осталось: в легких сажа,
в правом кармане – сигареты, в левом – на сигареты медь.

Shit

Крайняя степень недовольства собой,
граничащая с предрасположенностью к суициду.
Боже!
Да все это в прошлом!
Еще бы! – нетрудно каждый осенний запой
списывать на то, что:
уж такая выпала нам планида!
Все, что приходит в голову
или точнее – выходит из головы, –
имеет мало общего с тем, что там происходит на самом деле.
Топорище ухает так,
что даже ритма не уловить.
Стволы
валятся с такой скоростью,
что не разглядеть:
это сосны? Ели?
Или осины?
А тем более – кто там на них висит? –
наверняка на лице гримаса под грифом прошу прощения.
Все это характеризуется емким английским словом shit –
и потому пусть убирается по назначению.

Воспоминания

воспоминания
воспоминания
как фигуранты в момент дознания
как пострадавшие
в час нападения
еще не знавшие
всей силы трения
уже прошедшие
насквозь все тернии
уже хотевшие
просить прощения
уже хотевшие
еще не могшие
не пропотевшие
но все же взмокшие
воспоминания
куда вы денетесь
когда разденетесь
сойдетесь
женитесь
когда расстанетесь
в момент признания
к чему вернетесь вы
воспоминания

Тишина

Надо надолго заткнуться, чтобы было чего сказать,
надо уйти в подполье и никому – ни слова.
У тебя есть я, у меня есть диван-кровать…
Или как там это было у Башлачева?
Но видимо это не в кайф. Недотраченных денег звон…
И без того противно – не покупай мне пива!
Жизнь остается. Остается перрон
утираться от слез, вызванных дымом локомотива.

Клик

сколько пришло к нам
сколько ушло от них
где этот весь хлам
на страницах каких книг
запаян в какой крик
неужто кричит не дам
лишь только бы шум стих
лишь только бы стих гам
лишь только б прикрыть срам
но видимо зря клик
пускай хоть придет спам
не свет так хотя б блик
не скок так хотя б прыг
не смог а хотел сам
построить большой бриг
и на нем по волнам

Бессонница

Убей себя дважды,
трижды,
нежно –
об стену.
Ездят такси.
Нет денег.
Ты любишь ходить пешком.
Ты знаешь себе цену.
Но смотри не забудь, что есть такой день – понедельник!
А у меня воскресенья не будет теперь ох как долго!
Я не сплю по ночам.
Я пишу для тебя, о тебе, тебе.
Я снимаю очки.
Моих глаз двустволка
(немного косит, сбит прицел)
блуждает от стены к стене.
Вот кто-то еще уехал.
Я остался.
Грусть уже вовсе не тихая,
и даже уже не грусть.
Ты знаешь, я хотел уснуть, я, правда, пытался!
А то, что не смог – так и пусть его, пусть!

Камни

Время собирать камни,
лежащие на дне сердца,
стоящие на надгробиях,
время собирать камни и выкладывать ими дорогу.
Время набивать ими карманы,
чтобы со дна уже никуда не деться,
признаваясь в фобиях.
Время собирать камни и время никогда их не трогать.
Камни. Большие тяжелые камни
и камни поменьше, но от этого вовсе не легче
смотреть на камни,
которым даже если они в огороде – не стыдно.
Камни с надписями на память.
Камни, которые летят, догоняют, калечат.
Не время разбрасывать камни! Камням обидно,
если их суровые многоточия
с греющимися ящерками, поросшие мхом
начинают швырять без дела, пинать ногами.
Камни выстраиваются в очередь.
Камни стоят на земле босиком.
Время приподнимать камни и прятаться под камнями.

Дым

Он все время стоит на этом крыльце,
как будто бы просто к нему прирос,
как будто крыльцо построили рядом с ним.
Он всегда здесь стоит и курит, запутываясь в кольце
дыма, захлебываясь от слез,
вызванных дымом. Можно подумать – дым
и он это единое целое, плюс на минус,
защита от воздуха, резких запахов и истерики,
новая нереальная степень свободы.
Сколько раз ты мимо него проносила свою невинность,
а потом он нашел в Интернете свои неподдельные метрики:
согласно им он будет стоять и курить здесь еще двадцать четыре года.

Все меняется

В тот миг, когда я говорю вот эти слова,
мир необратимо меняется, ты меняешься,
да что там! даже я меняюсь,
меняется состав воздуха, которым заполнена моя голова,
меняется цвет волос твоей головы.
Прежний я слишком запомнил.
Теперь пытаюсь
его забыть,
но все меняется – и ты мне опять звонишь,
еще мгновение, все меняется – и ты бросаешь трубку.
С твоим бы темпераментом – покорять Париж,
а мне что попроще – принять нитразепам – и в отрубку,
но все меняется, и нитразепам не действует.
Перед глазами всю ночь какое-то рыжее мельтешение,
видимо, что-то меняется.
Друг восклицает в сердцах:
вот еще детство ведь!
Да нет, это не детство, это что-то меняется
и мы наблюдаем эти неуловимые изменения.

Конец августа

Я все сказал. И голова вывалилась из петли.
Как будто бы долго наощупь, а потом – бац! – свет в глаза.
Пришлось пить агдам, в то время как хотелось шабли,
но в принципе я был не против – нет, нисколько. Скорей я был за
чертой прошлого, которому нужно кричать: немедленно все сотри!
Я был за – отражением в зеркале, которое снова – ну наконец-то! – стало смешным:
слишком уж долго шли сообщения, дни ожидания и дождь.
Небо продал облакам, взамен получил что? – ну конечно, дым.
Стены не стал продавать, отдал просто так портретам, они подарили мне гвоздь,
которым я нацарапал на крышке гроба: мне долго еще быть молодым.