Мужской процесс

 

 

 

Шагая по лестнице подъезда на третий этаж, я на всякий случай заглянул в почтовый ящик. У меня не было мысли, что Виолетта ушла, но дверцу своего ящичка все же открыл и залез рукой в его железные внутренности, чтобы поскрести там рукой в поисках очередного извещения из суда или счета на оплату квартиры. Пальцы тут же наткнулись на ключи. Значит, все-таки ушла? Ну и ладно, посидим сегодня в тишине. Надо как раз грушу подправить.

По утрам я уже давно молотил сомодельную грушу. Выносил ее на плече из квартиры, подвешивал на турнике и мочалил об нее кулаки, пока не рассвело окончательно, и стадион не начинали пересекать вдоль и поперек многочисленные пешеходы. Было время, в середине 90-х годов прошлого века, когда никто по утрам не ходил на работу. Гегемон переселился в поезда и таскал челночные баулы от вокзала к вокзалу. Воспитаннику пролетарского Свердловска, мне было грустно от того, что экономика зачахла, и к заводским проходным не спешат людские потоки.

В юности, когда процветал развитой социализм, мне пришлось поработать на заводе семь месяцев, моя смена, как несовершеннолетнего, всегда была первая, и она начиналась в половине восьмого утра. В семь утра я уже шел по улице.

Середина знаменитых 90-х, когда деньги водились только у бандитов и воров, не самое было лучшее время для мастеровых людей, которых учили и которые учили, что воровать грешно. А когда нет работы и воровать грешно – надо сидеть дома, чтобы не видеть, как разбирают памятник рабочему и колхознице.

Теперь по стадиону с утра спешили на работу гастербайтеры, продавцы и секретарши. Они своим внешним видом сильно отличались от гегемона, особенно секретарши, но это был какой никакой а все же трудовой люд, что уже радовало и возвращало в душу оптимизм. Однако, грушу в многолюдном месте лучше не колотить, чтобы не напоминать себе и другим о "лихих девяностых", как их романтично назвали те герои, что остались живы и с деньгами. Проклятые люди, проклинаемые годы.

Кожа на кулаках оказалась крепче мешков из под сахара, она быстро огрубела и уже неплохо переносила тридцатиминутное шорканье о мешковину. Мешковина тоже переносила, но швы начали расползаться от давления песка после прямого удара.

Переоденусь и сразу зашью грушу. То, что не сделаешь сразу, останется не сделанным назавтра, а завтра мешок лопнет, и песок вылетит на асфальт. Груша мне нужна еще четыре тренировки, останусь без нее, потом буду карать себя и думать, что проиграл из-за этих четырех дней. Готовиться надо так, чтобы не карать потом себя за недоделки. Надо получить право сказать самому себе: ты сделал все. Проиграл ты или не проиграл – не это будет главным итогом. Смог ты сделать все, что мог, или не смог? – вот в чем вопрос. Гамлет говорил проще, но спрашивал он о том же самом.

 

Быстро открыв замок квартирной двери, я зашел в коридор, тут же снял с себя и кинул в ванну мокрую одежду, как делаю всегда после тренировки, и пошел в комнату к шкафу, где у меня складировано сухое и чистое белье. Ну, на тебе!

На кровати лежала Виолетта. Сюрприз, бляха-муха. Причем, она лежала на левом боку, повернувшись ко мне спиной, и даже не спиной, а тем местом, которое ниже спины и ближе ко мне. Понятно, почему она мне казалась голой в своей сиреневой майке. Когда задницу прикрывает веревочка с лоскутком тряпочки, она ничего не прикрывает.

Я отвернулся и вспомнил, что на мне нет даже веревочки. Если Виолетта повернет сейчас голову ко мне на звук моих шагов, я ее, наверное, напугаю до полусмерти. Прикрыл рукой свою "веревочку" и попятился назад. На – зад от – зада. И уже в коридоре засмеялся.

Обмотался полотенцем и смело отправился в свою комнату за своими трусами. Виолетта лежала в том же самом положении. Да она – спит, понял я. Что ж пусть спит. Принес из ванны огромное банное полотенце и осторожно, даже не дыша в этот момент, накрыл ее.

Спящая женщина, конечно, прекрасна, но видеть спящих женщин детям мужского пола после двенадцати лет не рекомендуется. Пусть женщина будет всегда уверена, что спит она только в прекрасных позах, примерно в таких, в каких спят героини художественных и сериальных фильмов.

Пока мылся, подставляя под струю горячей воды спину и живот, пока ужинал, тыкая вилкой в куски жаренной колбасы, пока зашивал грушу, стягивая шуршащий полиэтилен толстой капроновой нитью, я размышлял о девушке, что спит на моей кровати в моей избушке.

Кто спал на моей кровати? – спросят меня звери в лесу. Это Машенька, она заблудилась, – отвечу я, и звери ехидно улыбнутся, а ехидней всех – ехидна. А старый филин похлопает меня по плечу своим большим крылом и многозначительно скажет: помогать заблудившимся девочкам – долг настоящего мужчины, признаться, я бы тоже не прочь оказать посильную помощь какой-нибудь миленькой Машеньке.

Филин подмигнет мне огромным желтым глазом, заухает, тряся серыми перьями на груди и захохочет громче всех в лесу – ух-ха-ух-ха-ух-ха-ха!

Отправился я в другую комнату собирать шмотки, которые при определенных условиях в силу разных причин и обстоятельств служат иногда людям вместо матраца и одеяла: зимнее пальто, старый свитер, связанный матерью из шерсти тех барашков, что я гладил рукой, когда ходил в садик, три осенних плаща, в каждом из которых я умудрился упасть в лужу, будучи под хмельком. Сбил все это тряпье в кучу напротив телевизора и лег на нее, не зная, что ответить старому филину.

Может, пока он ухает и смеется, ему по морде дать? Между двух огромных глаз, подмечающих все, что творится в лесной темноте. Они, наверное, станут еще больше, хотя больше уж некуда, морда маловата.

Зазвонил домашний телефон.

– Это Виктор? – услышал я незнакомый женский голос.

– Да.

– Виолетта у вас?

– Да.

– Я ее мама.

– Да.

Из трубки послышались гудки.

– Нет, – сказал я напоследок в гудящую черную пластмассу.

Когда мне говорят что-то важное, я часто не знаю, что сказать в ответ, а потом, когда собеседника след простыл, я ему что-то говорю, говорю, говорю...

Матери Виолетты я мог бы успеть сказать хотя бы несколько слов, понимая ее состояние, но, как всегда, не успел. Надо бы подняться к ней на этаж выше, успокоить, поговорить о дочери, о том, что она славная девочка, и что эта девочка не заблудилась в лесу, а идет по тропинке, которая известна только ей, и тропинка выведет ее к замечательной полянке, где среди полевых цветов растет крошечная незабудка – символ предчувствия любви.