Кипяток

 

...Действительность нашу можно сравнить порой с кипятком, в котором мы совершаем заплывы…

 

Купить в журнале за июнь 2017 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 4 часа 30 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

 

Тульскую бабку, решившую за полночь посетить одну из наполненных благоуханьем цветущих черёмух аллей, едва помню. Кажется, бабке стукнуло семьдесят и, не радуясь ни своей востроглазости, ни железному здоровью, эта бывшая нянечка, работавшая в интернатах для умственно отсталых, начала мечтать о том, чтобы оставить свет. Не то жизнь натерла мозоль. Не то она слышала голос. Чёрт знает, откуда такие мечты приходят тульским старухам!

Наварила она для своих домашних – дочки, зятя и внучки – борща на три дня. Настряпала пирожков, время от времени роняя слезу в тесто. И, после завершения вечерних телепрограмм, когда в прогретом теплом водяных батарей бревенчатом доме все крепко уснули, старуха, вдруг отбросив одеяло, поднялась с кровати – в выходном габардиновом плаще, цыганской шали, новёшеньких резиновых сапогах.

С подведёнными тушью глазами, ярко накрашенным ртом, стараясь не шуметь, красавица двинулась на выход. Тихо шурша полами своего плаща, прошла мимо дочки и зятя, почивающих под окном на софе. Свет от уличного фонаря, проникая через неплотно прикрытые шторы, освещал грузный, прямой, высокий старухин силуэт. В этот момент она была похожа на статую Колхозницы или богини Деметры, которая, попирая железобетонными ногами поскрипывающие половицы, направляется к своему пьедесталу.

Пятилетняя внучка, вдруг сев в кроватке, спросила ползущую по стене тень:

– Баб, ты куда? – и, рухнув на подушку, вновь мертвецки уснула.

Не повернув головы, старуха прошествовала мимо ребёнка. Тихо щёлкнул замок входной двери.

Позднюю пташку ещё видел постовой милиционер, коротающий время в своей караульной будке. Удивляясь про себя, что в столь глухой час разгуливает по улицам нарядная пожилая женщина, постовой машинально проследил за тем, как медленно, словно нехотя переставляя ноги, прошла она через площадь и вдруг свернула в городской парк. Светлый плащ странной старухи напоследок мелькнул в отблесках одиноко светящегося у арки фонаря, засим растворился в парковой мгле.

Невольно поёжившись, милиционер вновь погрузился в чтение романа Евгения Даниленко «Возлюбленные луны», прерванное появлением морщинистой незнакомки.

Поутру пожилая чета туляков вывела на прогулку пуделя. Отбежав в сторону от главной парковой аллеи, тот вдруг принялся тявкать и кружить возле кустов. Машинально переругиваясь по многолетней привычке, супруги, желая выяснить, кого облаивает их любимец, подковыляли к кустам.

Пудель, маленький резвый бесёнок, уже смолк и стоял, задрав ножку, среди сыплющих цветом черёмух, под которыми лежало то, что выглядело просто прелестно. Но вид разделанного топором человека, наверное, слишком сильное зрелище для пожилых пар…

 

Итак, всё о старухе. Затем было одно из местечек, расположенных на северо-западе от Москвы. Те девственно нетронутые места, берег заселённого утками озера и сосновый бор на высоком берегу речки облюбовали нувориши. Когда я там появился, всё было кончено. Живописная когда-то долина трещала под тяжестью двух сотен каменных вилл, поражающих воображение – главным образом, громоздкостью. Стояла ранняя весна. Измученный авитаминозом, с кружащейся головой, неуклюжий и робкий, я переходил с виллы на виллу, показывая свои эскизы, предлагая варианты оформления интерьеров. О, новейшие, с лицами усовершенствованных шимпанзе господа! Рассмотрев проекты, они цедили сквозь зубы: «Ну, ладно, это самое… Сделай! Чтоб всё было путем! Цена меня не волнует…» При деловых переговорах обычно присутствовала и хозяйка. Сидела, потупившись, пока заключалась сделка. Но едва хозяин отлучался грести деньги лопатой, подступала ко мне. Некоторым из этих пигалиц, уже повидавших и испытавших всё, что можно повидать и испытать за деньги (не так уж много, как можно было бы предположить), исполнилось едва по восемнадцать. Пьяненькие, с горящими сигаретами в руках, они, бывало, день-деньской таскались по вилле за мной и, мешая работе, умоляли до них снизойти – прямо в стружках, рассыпанных на полу. Видя мою непреклонность, одни из жён оставляли меня в покое. Другие начинали угрожать. Третьи рыдали, выкрикивая:

– Этот сопляк, наворовавший миллиарды, не может выполнять супружескую обязанность! У него, видите ли, проблемы после того, как его едва не пристукнул наёмный убийца! Радостям супружеской вольной борьбы скотина предпочитает «блэк-джек»! А порядочная девушка предоставлена самой себе!

На минуту отрываясь от работы, я вежливо объяснял Госпоже Неудовлетворённой, что не ложусь в постель с каждой взбесившейся с жиру сукой.

– Так со мной ещё никто не говорил! – лепетала лахудра и смотрела на меня как мышь на Папу Римского.

Моя загадочная целомудренность сделалась предметом обсуждения вначале среди ближних соседушек. А по мере того, как, перемещаясь из усадьбы в усадьбу, я продвигался вглубь заповедника толстосумов, слух обо мне достиг обитательниц и дальних кварталов. Приступая к осуществлению очередного проекта, я обыкновенно селился в бани или гаражи. И вот туда зачастили гостьи. Среди них были девушки и женщины, на первый взгляд не имевшие между собой ничего общего. Правда, их роднило одно: так называемая «красота». Вначале члены клуба красавиц приходили поодиночке. Стесняясь. Уверяя, что заскочили буквально на пять минут, моя хозяйка заинтриговала их рассказами о преобразившем её гостиную художнике, и вот… Но, спустя самое малое время, начали являться по двое, по трое. Всё ещё чувствуя себя скованно, приносить с собой лёгкое шампанское. Малюя от нечего делать головку очередной посетительницы, я бормотал:

– Зоя, психической деятельностью управляет не голова, а внутренние органы. Например, энергия таится в лёгких. Ум в сердце. Дух в печени. Воля в селезёнке. А стремление в почках.

Зоя, в шиншилловом палантине, с капельками брильянтового пламени, дрожащего на пальцах и в ушах, сидела передо мной на расстеленных по полу гаража замасленных ватных штанах.

– Ум в лёгких, – повторяла она, записывая шариковой ручкой в школьной тетрадке. – А дух?.. – вскидывала она на меня свои блестящие не глаза, а очи, за которые можно было бы отдать жизнь, если бы стать хоть чуть поглупей.

Почеркав ещё немного, Зоя откладывала стило и наводила разговор на любимую тему. Тоже прервав малевание и покачиваясь в сетях гамака, набитого парчовыми подушечками и валиками с кистями, которые красавицы не преминули нанести ко мне, я прислушивался к голосу, звенящему как натянутая струна. Жена миллиардера повествовала о беспорядочных связах со знакомыми и малознакомыми юношами, девушками, мужчинами и женщинами.

После Зои приходила и чинно усаживалась на штаны Рая. За окнами слепая темнота. Голова моя от всей дневной круговерти раскалывается. Записав в тетрадку, где таится энергия человека, Рая неожиданно вскакивала и, сделав рубящий жест унизанной браслетами рукой, начинала кричать. Смысл её довольно бессвязных выкриков почти всегда сводился к тому, что она устала. По одной версии, силы женщины истощил муж, использующий жёнушку в качестве тренажёра. По другой – Раю изнурило то, что её супруг, директор финансово-промышленной корпорации, повадился спать на диване в соседней комнате, ссылаясь на ранний подъём.

Далеко за полночь, выпроводив последнюю гостью, я выключал свет, падал в гамак, накрывался овчинным тулупом и без мыслей и чувств засыпал.

 

Вскоре, однако, всё изменилось. Прекрасные создания валили ко мне, сбиваясь в косяки по пять-шесть человек и уже не пряча под дошками из драгоценных мехов никакого шампанского; спортивные сумки, набитые водкой – вот что у них было. Среди ночи я просыпался, разбуженный стуком в дверь, женскими воплями: «Митрич!!! Митри-и-и-ч!!!» – и начинали выть все окрестные сторожевые псы. На верхнем этаже очередной виллы, украшательством которой я занимался, открывалось оконце. Голос хозяина интересовался, кого там черти дерут в его личном поместье, и не смогут ли горю помочь три-четыре выстрела из карабина «беретта», заряженного картечью. Лишь вмешательство супруги хозяина (обыкновенно кричавшей «Митрича» громче всех) спасало меня от немедленного отказа от места. Волей-неволей приходилось вставать и накидывать на плечи атласный багровый халат с гусарскими петлями – очередной дар поклонниц.

Кодла вламывалась в гараж полупьяная, шумная, озорная. На крыше и капоте хозяйского «Ягуара» расставлялись бутылки, стаканы, раскладывалась колбаса, солёные огурцы, хлеб.

Пили. Курили. Базарили взахлёб, не слыша ни себя, ни других. Голоса, пропорционально выпитому, становились всё громче. И перерастали в дикие вопли, визг, бешеный хохот.

Профессиональная содержанка и бывшая чемпионка по художественной гимнастике Неля в мгновение ока скидывала леопардовое манто, платье, и в чёрном кружевном белье, красных ботфортах вспрыгивала на капот «Ягуара». Канкан экс-чемпионка исполняла мастерски! Напрасно хозяйка поместья пыталась стащить стокилограммовую танцовщицу с мужниной колымаги. Это было то же самое, что рукой остановить несущийся с косогора воз с углём. Потирая ушибленное предплечье, хозяйка отскакивала в сторону, а великолепная гимнасточка, пыхтя и покрываясь потом, откалывала на стонущем рыдване все свои номера.

 

…У моих ног, глядя на меня снизу-вверх, расположилась Марина, великолепный экземпляр полукровки-цыганки. Из-за неё сошёл с ума начальник секретной химической лаборатории. А двое – кораблестроитель и патентовед – покончили с собой. Сидя у стола, перебирая эскизы, повторяю полукровке то, что навязло в зубах, любуясь помимо воли тем, как красиво, свободно раскинулась на полу смуглянка. Затем украдкой смотрю на часы. Третий, чёрт побери, час ночи.

– Какой вы умный! Всё бы слушала вас… Не то, что мой Павлушка, даром что доктор наук! Хотите, поработаю язычком?

В полной мере оценив сей прекраснодушный порыв, я качаю головой.

– Ай, не люба я вам?! Чудно! Вон, профессор Отсекальников и доцент Чуркин повесились из-за меня! Слыхали?

Я отвечаю, что слыхал. Но, впрочем, этот разговор бесконечен, так говорит ветер с грустящей над омутом вербой.

Весна между тем продолжала делать своё дело. Снег с шелестом полз в овраги. Налетевшие скворцы материли окрестных помещиков, требуя скворечников для вселения. Я пил отвар картофельной шелухи, молоко, взбитое с сахаром и яичным желтком. Ел грецкие орехи и мёд. Постепенно желтизна с моего лица сходила. В волосах стала пропадать седина. Я по привычке завязывал их в хвост, и он спускался уже едва не до пят. А как-то раз, наблюдая за тем, как в углу баньки пристроилась на корточках полячка Божена, муза Константина Волгина, главы банковского дома «Лемур», я почувствовал полузабытый вздрог. Но тут мулатка, жена хозяина, на которого я в тот раз гнул спину, с хохотом вспрыгнула на Божену верхом, и всё хрупкое очарование картины исчезло.

…Очередной вечер и, опустив глаза, отвечаю вздохом на какую-то сентенцию, произнесённую Русланой. В ответ эта зеленоглазая писательница, свежеиспечённая вдова контр-адмирала, смытого с палубы эсминца за борт тихоокеанской волной, чмокает меня в колено…

Вероятно, есть какой-то вирус, поражающий тех, кто оказался под колёсами успеха. Сознание исключительности не давало моим прихожанкам покоя. Возможность купить любую цацку для взрослых делала подобные покупочки просто бессмысленными, и цацки эти, словно постылый ненужный хлам, утратили для их обладательниц всякую ценность.

Избыток рождает праздность. Праздность стимулирует воображение. У того, кто вкалывает, воображения нет, работяга приходит домой и дрыхнет без задних ног, не воображая ничего, кроме вековечной работы. И всё чаще помыслы моих прихожанок отвращались от залитой огнями рампы театра «Жизнь» – к другой, затемнённой части сцены.

Странные мечты посещали «избранных» женщин! Они вдруг озадачивали своих мужей просьбой о шлепке по ягодицам. Шлепок производился. После этого приходило удовлетворение, спутник сбывшегося желания. А вслед за ним неизбежно наступало разочарование. Что поделать – они бродят по миру рука об руку, эти двое неразлучных! В конце концов, дать нам истинное наслаждение, избавить от ощущения подавленности, зарядить новой энергией способен один лишь запретный плод.

 

…Восседаю на бараньем тулупе, расстеленном на банном полке, теребя золотую гусарскую петлю шёлкового багрового халата – суть саккоса первосвященника, а десяток разнокалиберных красавиц вылезают передо мной из кожи.

– Митрич! – душераздирающе кричат Даша, Инна и Оксана – долгоногие, грудастые, тощие как скелеты балерины, приведённые сюда племянницей Нели.

Поворачиваю голову к служительницам Терпсихоры. Над балеринками, завязав их в невообразимый узел, трудится Мерцалов, косматый дурак. Ещё недавно он проживал в картонной коробке близ метро «Баррикадная». Там-то я его и увидел. И, из необъяснимой любви к блаженным, отбил у злобного милиционера, возжелавшего заслать Мерцалова не ближе, чем в Сибирь, где этот ягнёнок должен был бы жить среди волков, тачая грязными, нежными, неприспособленными абсолютно ни к какой работе руками бессмысленные задвижки для нефтепроводов. Тридцать сребреников сократили натиск ретивого постового, и Мерцалов поступил в моё распоряжение. Дав ему нести свою сумку с новыми кистями и красками (для того, чтобы приобрести их, я и покидал свой кроткий северо-запад для волнений бранной Москвы), я надел на шею несчастненькому верёвочку и, ведя его за собой, пошагал на Белорусский вокзал. Там мы попытались занять места в электричке, однако толпа пассажиров чуть не линчевала нас. Пришлось нам с Иваном, так звали идиота, голосовать на дороге, и нам посчастливилось остановить ехавший на свалку «КамАЗ». Я помог убогому забраться в кузов с отбросами. Обрадовавшись им, как потерянное дитя, вдруг узревшее в толпе родные лица, Иван, урча, зарылся в гноище. Я устроился в кабине. Через полчаса мы были на месте.

Неля, та самая, отплясывавшая канкан на крышах «Мазерати», «Бугатти» и «Ягуаров», первой испытала на себе чары Мерцалова. Экс-чемпионка забежала ко мне предупредить, что какая-то добрая душа стукнула на наш детский сад, и волей-неволей менты вынуждены сымитировать активность.

– Конечно, – сказала Неля, – у нас всё схвачено. Но пару дней придётся посидеть тихо…

Тут в баню ввалился Иван и, свалив у печки охапку поленьев, предстал перед моей гостьей. Схватившись за сердце, Неля пятилась от заросшего бурой шерстью исполина, пока не упёрлась в стену.

– Ну, всё, – простонала очарованная Иваном, – убил…

И битый час уговаривала меня отдать дурака ей да, заводя глаза под лоб, расписывала, как здорово у неё будет житься посаженному в яме на цепь Ивану.

Но я не отдал, побоялся, что ненормальная Ивана замучит. Тогда-то и вспомнила Неля о своей племяннице, делавшей карьеру в музыкальном театре, не столько танцуя в спектаклях, сколько в перерывах между репетициями взбираясь всё выше по известному столбу. Племяшка привезла с собой двух товарок. Они вошли, скинули в предбаннике дошки и, встав на карачки, поползли через довольно обширное помещение ко мне. Лёжа на своём бараньем тулупе, я чувствовал себя довольно неловко. Прелестные девушки, вижу их впервые, а они такое вытворяют. Балеринки между тем были уже рядом. Следуя заведённому ритуалу, по очереди полизали мою набрякшую от дневных трудов правую кисть. Затем Нелина племянница, Даша, сообщила прерывающимся от волнения голосом, что вместе с Инной и Оксаной с первого класса живет в балетном интернате. По её мнению, это была отличная рекомендация, лучше не требовалось.

Паства между тем потихоньку подтягивалась, за полночь основной костяк коллектива был в сборе…

– Митрич! – продолжают неистовствовать Даша, Инна и Оксана. – Вы целитель душ! – Истекающий потом Мерцалов, косясь на дев, стоял у стола, утоляя жажду водкой. – Вы помогаете людям!

Попив, дурак возвратился к прерванному занятию – скульптор, заячьей лапкой из глыбы гранита высекающий свой бред.

 

…Расходились, как всегда, под утро. Зоя, её выпала очередь, отправилась в соседнее село за уборщицей. Через час на голубом «Кадиллаке» 1957 года доставлена усатая тётка в защитного цвета фуфайке, клетчатом платке, диагоналевой юбке, резиновых сапогах. Едва переступив порог нашей молельни, прибывшая застывает как вкопанная. Зоя, привалившись к стене предбанника, просит, через силу ворочая языком:

– Тёть Фень, не тяни кота, – и, покопавшись в сумочке, суёт в руку уборщице зелёную бумажку. – Давай, чтобы всё тут блестело.

Пряча бумажку в карман, тётка сокрушается:

– Эх, Сталина нет! – и… замечает меня.

К тому времени я уже не занимался дизайном. Так, писал картинки с натуры. Жил в бане при усадьбе Русланы-писательницы, контр-адмиральской вдовы, наиболее рьяно творившей мой культ. Странное безволие вновь сковывало меня. Я давно не мылся. Волосы не чёсаны. Сижу на своём тулупе, потягивая из стакана картофельный настой и – здравствуйте, оказываюсь в поле зрения деревенской клуши. Пока она, мелко работая ногами, добиралась от дверей до полка, с нею произошли перемены. Её грубое и простое, но смышлёное лицо много повидавшей и испытавшей женщины превратилось в красное, вспотевшее рыло идиотки. Без толку взмахивая руками и судорожно кланяясь, уборщица скулила на одной придушенной ноте:

– О-о-ох, пособник благо-ой… Человеколюб! Прозорливец! Пособи! Пособи!

Напрасно Зоя тянула её за рукав, убеждая:

– Старец устал! – Я был уже Старец. – Старцу нужно отдохнуть…

Внутри меня зияла абсолютная пустота, в которой дрожали какие-то до отказа натянутые проволоки. Я с ужасом смотрел на просительницу, взирающую на меня с твёрдой непоколебимой верой.

– Чего тебе? – услышал я, словно со стороны, свой голос.

Тётя Феня, бормоча:

– Как ночь – он тут как тут, и ну разжигать меня, потому как я есть бедная незамужняя старушка, – задирает, словно в кабинете у врача, юбку и разворачивается ко мне своей баснословной кормой. – Задай ему!..

Выплюнув настой, с проклятием вскакиваю. Бросаю стакан об пол. И, не удержавшись, ударяю несколько раз ладонью по толстой склонённой шее.

– О-ох… – только покряхтывает, жмурясь, баба. – Страсти какия… Ужасти!

Из-под пола в углу, где выломана половица, выползает, весь в паутине, Иван. Стаскивает с полка тулуп, зевая, подходит ко мне. Обёртывает меня тулупом, вскидывает на руки и выносит наружу.

На дворе ночь. Обессиленно лежу на коленях у дурака, восседающего на тающем сугробе и сквозь тулуп ощущаю дикий жар Иванова тела. Нежно звенят развешанные в чёрном небе звёзды, из распахнутых дверей баньки доносится:

– Изблевал на меня Старец из уст своих! Ручку наложить изволил! Полегчало. Вышел из меня бес!

…Однажды, из последних сил сохраняя баланс между явью и обмороком, я работал маслом по мольберту, закреплённому на холсте. Вернее, конечно, наоборот. Накануне, в поисках одежды для поизносившегося Ивана, я наткнулся в своём чемодане на охотничий ягдташ. По особому роду щегольства я когда-то использовал его вместо сумки. В городке, прищемившем реку плотиной, это было. Перевернув вверх дном, я начал трясти ягдташ и вытряс из него полуистлевшие бумажки, пыльные комочки, трамвайные билетики. Вдруг под ноги шлёпнулось дерматиновое портмоне. Поднимаю его, пахнущее затхлостью. Раскрываю. Просматриваю все отделения. Пусто. Ах, нет, осталось ещё последнее – конвертик из прозрачного пластика. В нём-то и сохранилось фото моей запорожской златовласки, такое же невозможное, как фото Христа.

Наведя на неё объектив, я нажал спуск «Зенита». Это произошло, когда мы, ещё совсем недавно не подозревавшие о существовании друг друга, бродили по днепровским берегам, целуясь без устали. Слитых воедино на пробившейся сквозь прошлогодние листья траве, нас застигла майская гроза…

Я бросил портмоне в печь. Златовласка, вернее, лишь её бледный засвеченный силуэт существовал теперь лишь в моём воображении.

Между тем на холсте проявлялось то, что было вызвано из области фантазий и грёз, будучи на самом деле реальным, как газопровод. Вздымающиеся в облака жертвенники… Толпы мутантов с чешуйчатой кожей и длинными стыдливыми клыками… Неизбежный маленький гермафродит… Саламандра, танцующая в огненном хвосте реактивного истребителя… Чума – экий глупый у неё вид… Обещанные Ужасы На Дорогах… И птица Феникс, преспокойно возрождающаяся из пепла…

В центре картины помещаю девицу с содранной кожей. Молодка так раздвинула ноги, что между ними рискует однажды провалиться весь этот мир.

 

Вздохнув, откладываю кисть и поворачиваюсь к окну. За ним, в голубом кепи с длинным козырьком, бордовом свитере, едва доходящем до пупа, жёлтых с алыми лампасами шароварах, шиповках, чудом сохранившихся у меня с тех времен, когда я увлекался бегом на короткие дистанции, расхаживает, блаженно ухмыляясь, Мерцалов.

В соломе сбоку от моего мольберта сидит Руслана. Семь утра. На чисто вымытом лице женщины ни капли грима. Рыжие волосы гладко зачёсаны и заплетены в толстую, кончиком лежащую на полу, косу. Серое шерстяное платье. На плечах оренбургский платок. И то особое, исходящее из глаз сияние, которое видишь лишь на иконах.

Минувшей ночью, надев платья-декольте, хрустальные туфельки, Руслана и Неля заманили Мерцалова в гараж. Хитростью убедив дурака лечь на верстак, подружки зажали тисками голову Ивана и принялись жечь его паяльной лампой.

Мерцалов-дымящийся ворвался в баньку, когда вечер танцев был в полном разгаре, жалобно скуля, залез под пол. Стоны оттуда раздавались всю ночь. Поутру, однако, Иван выбрался на поверхность. С железными тисками на голове приблизился к столу, схватил блюдо квашеной капусты, давясь, принялся есть.

Поставив позади своего подопечного табурет, я взобрался на него и кое-как отвинтил тиски от покрытого струпьями черепа. Оборвал с убогого клочья обуглившейся одежды и кожи. Затем посыпал страдальца стиральным порошком и окатил водой из ведра.

После помывки Мерцалову было выдано вещественное довольство в виде кепи, свитера и прочего. И вот теперь Иван-обновлённый расхаживал по двору, привыкая к своему новому туалету…

Обхватив себя за плечи унизанными кольцами руками, слегка покачиваясь, глядя куда-то в область за моим ухом, Руслана вещает голосом из светлого сна:

– Нам всем лишь кажется, что мы живём. Нет никакой жизни! А только дымка – сфомато, на фоне которой Леонардо писал портрет своей Монны Лизы.

Это были всего три мудрёные фразы, которые писательница произнесла. Далее всё было понятно:

– Перебили Лопахиных! По Москве волки ходили… Маринка – в Кремле…

Беру кисть, ожесточенно чешу ею за ухом. Принимаюсь подправлять тогу, в которую задрапирован один из Ужасов.

– Предтеча-а-а-а-а!!!

Мазок у меня вышел кривым. Зато зелёные глаза кричащей переполнены слезами, на губах улыбка, руки протянуты ко мне. Тоже кое-как растягиваю губы улыбочкой. Женщина чиркает зажигалкой, подносит огонёк к охапке соломы, на которой сидит. Взметнувшееся пламя закрывает Руслану и с нарастающим треском, гоня горячие волны, бьётся в воздухе, как крыло. Вдруг пламя гаснет. Банька наполняется дымом, хлопья сажи летят косо, как снег. Из этой метели, живая и невредимая, выползает писательница, бормоча:

– Благодать в виде росы или в виде огня, – и: – Всемогущий! – берёт мою руку и, что же вы думаете, принимается её лобызать.

 

…Наступил май. Та, гносеологического толка секта, буддой которой я волей-неволей был, достаточно далеко продвинулась в отправлении своих обрядов, и наступил момент бесчасья. Энергию моих самозваных духовных дщерей уже не в состоянии был подпитывать прежний источник, полный ила мёртвых иллюзий. Энергии была необходима свежая струя.

…Зубами отодрав полы от моего полушубка, Иван обматывает обрывками овчины два весла и выносит их из бани. Через некоторое время возвращается за мной. С недавних пор Мерцалов таскает на себе стальные тиски, привязанные к правой руке цепью. Завинтив в них валяющийся на земле камешек, нежно урча, поднимает его. Выдёргивает тисками редиску из парниковой грядки. Вытаскивает гвоздь из стены. Даже кашу Иван обучился есть ложкой, зажатой в тисках. Приблизившись ко мне, убогий встаёт на колени, стукнув об пол рачьей своей клешнёй. Запахнув халат, взбираюсь на плечи Ивана, и на коленях он ползёт к выходу. Конечно, гораздо удобнее было бы мне идти самому, но протоколом предусматривалось иное. В дверях я вынужден нагнуться, чтобы не удариться о притолоку. Придерживая меня тисками, Мерцалов выбирается наружу. Внутри него рокочет, как в утробе трактора. Эта вибрация передается мне…

Пройдя через покрытый зелёным пухом сад за калитку, дурак по змеящейся в камышах тропке начинает спускаться к озеру. Небо темнеет, от нашего берега на озёрную гладь набегает тень, и в тёплый вечерний воздух прокрадываются струйки холодного. Шиповками выдирая щепу из покрашенных в красный цвет мостков, Иван подносит меня к лодке. Он занимает место на веслах, я – на корме.

Чу! Женский смех, весёлые голоса, сухие камыши трещат, из них – подвенечное платье, простоволосая, букет алых роз, – выступает Руслана.

За нею шествует Неля в переливающемся, как оперение зимородка, вечернем туалете. Чемпионка несет какой-то плоский полированный ящик, похожий на складной мольберт.

Немного отстав от неё, семенят, держась за руки, Зоя в зелёном лайковом комбинезоне и Марина в закрытом алом купальнике, золотых, по типу античных, сандалиях, ремешками оплетающих точёные смуглые голени.

Нос лодки медленно, тяжело разворачивается к противоположному берегу и замирает, рыская, словно стрелка компаса. Вдруг со всех сторон защёлкали соловьи. Косматые вёсла, приподнявшись, бесшумно погружаются в воду и с дрожью проходят сквозь её глубь…

Иван, откидываясь всем телом, грёб. Под соловьиное пение мы толчками подвигались к противоположному берегу. Марина, свесив за борт оплетённую золотыми полосками ногу, шлёпнула ею по воде. Зоя, щурясь от солнца, тихо улыбалась. Неля, горстями зачерпывая забортную воду, отфыркиваясь, жадно глотала её. Полускрытая под роскошными своими волосами, завитыми в крупные локоны, Руслана вынула из букета розу, кинула её в озеро. Описав дугу, роза легла на воду. Тотчас какая-то рыбина заходила кругами, шевеля и подталкивая цветок.

И вот навстречу нам выплыл сколоченный из свежеструганных досок причал, у которого покачивались водяной велосипед и пластиковый челнок. Глухой стук. Наше судно коснулось бортом причала.

Выбираемся на берег, засаженный плакучими ивами. Сидя на плечах шагающего вперёд Ивана, поглядываю по сторонам. Под одной из ив верёвочные качели, и чёрно-красный клетчатый плед, сохранивший отпечаток человеческого тела, стёк с них, волочась концом по земле...

Сжимаю коленями шею дурака, он останавливается, как дрессированный слон. Ни Мерцалов, ни те, кто шёл позади, не могли увидеть того, что с высоты Иванова роста открылось вдруг мне. За окружающей участок перед белым особняком металлической оградой, под кустом, сидела девочка с каштановыми волосами, целуя в губы куклу Барби.

Все жилки во мне встрепенулись, как струны гитары, по которым чиркнул отвалившийся с потолка кусок штукатурки!

Но тут кто-то из моих наступил на сухую ветку, раздался резкий щелчок. Девочка обернулась и, заметив по пояс высунувшегося из ивовых крон незнакомца в багровых шелках, бросив куклу, бежала.

Трогаю Ивана, он приближается к ограде. Перевесившись через неё, поднимаю пластикового болвана, умудрившегося сорвать поцелуй такой крали. «Я и дьявол, – негромко поёт мне на ухо фальцет моего умершего в судорогах брата. – О-о…» Размахнувшись, отбрасываю Барби. Растопырив руки, она мелькает над цветником, затем слышится лёгкий стук – должно быть, кукла упала на дорожку, ведущую к дому.

Обойдя его со стороны сада, никем не замеченные, поднимаемся по лестнице на второй этаж. Через стеклянную дверь входим в комнату, обставленную со вкусом. Шкафы с книгами. Музыкальный центр. Домашний кинотеатр. Громадный аквариум. В торцевой стене этой читальни сияла ещё одна – белая – дверь.

Я направил дурака к ней. За белой дверью оказалось не что иное, как супружеская спальня. И мы расположились там. Кто где. Лично я, оставив, наконец, чугунную шею, занял место в одном из кресел, установленных напротив входа. Мерцалов, забавляясь тисками, уселся у моих ног. Зоя, Марина, Неля развалились на кушетке и креслах по соседству. Руслана, в своём наряде невесты, улеглась на кровать, прижала к груди букет и закрыла глаза. Воцарилась тишина. Слегка шевелилась тюлевая занавеска перед распахнутым настежь окном. Заключённые в его раму, плыли по небу облака. Клубились, темнели, в разрывах между ними вдруг остро сверкало. Откуда-то издали доносились удары молота по наковальне.

И глядя в окно, я видел и чувствовал, что всё решено. Сцепленные друг с другом, невидимые шестерёнки кропотливо вращались. В дрожь бросало от их бесстрастного хода! И не было в мире силы, способной помешать тому, что, следуя за облаками, в такт ритму ударов неведомого молота приближалось к этому дому.

В спальне как-то быстро стемнело. Неля задела стоящий возле её кресла деревянный полированный ящик, в нем бряцнуло, шпорой о шпору. Дурак, спустив до колен «треники», наделал посреди ковра. Зоя с Мариной, полулёжа на кушетке, целовались. Руслана сохраняла неподвижность. По её лицу перебегали тени от волнующейся занавески, на губах стыла улыбка.

Внезапно за окном подул ветер, вразнобой дала залп гаубичная батарея, сразу пошёл дождь. Вслед за этим в спальню торопливо вошла, нет сомнений, хозяйка дома. Положив на тумбочку книгу, это была роскошно изданная пьеса А. Чехова «Чайка», вошедшая включила свет, принялась было торопливо расстёгивать пуговички белого в красный горошек сарафана...

Вы сидели в своей садовой беседке, увитой плющом, наслаждаясь пьесою, написанной высоченным красавцем, любителем женщин, остряком, умницей, врачом. Внезапно разразилась гроза. И, со всей этой в голове мешаниной из действующих лиц, на протяжении пьесы пьющих чай, признающихся друг другу в любви, пытающихся поступить на сцену, а под занавес, как водится в русских комедиях, кончающих самоубийством, спешите вы в дом. Поднимаясь по лестнице, на ходу одёргивая липнущий к ногам подол, зовёте:

– Ле-е-ена! Ты дома?.. – входите в спальню, здесь платяной шкаф, вы хотите сменить чудо как идущий вам промокший сарафан на уютность домашнего халата.

Однако до уютности халата добраться не удалось.

– Мама-а! – послышалось: – Ой… – должно быть, оступилась, и в спальню вбежала облепленная сочащимся водою платьицем девочка с каштановыми волосами.

В отличие от мамы, она сразу заметила меня, в глазах её мелькнуло смятение. Кажется, она приняла меня за противного соседа – ревнителя нравственности. Гад явился наябедничать о тех, вполне невинных упражнениях, что были подсмотрены им. Встретившись со мной взглядом, юная любовница Барби вдруг… приложила палец к губам. Она умоляла меня не раскрывать нашу с ней тайну!

Но в этот момент за окном опустился чёрно-синий непроницаемый задник. На фоне его оконный проём прорезался извилистой светящейся трещиной. Грянул повторный артиллерийский залп.

Раскинувшаяся на кровати невеста, очнувшись, села, спустила ноги в бальных лодочках вниз – скок на пол и, подбежав к мокрым, взволнованным, ничего не понимающим жертвам, осыпала их алыми розами…

 

 

 

(в начало)

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за июнь 2017 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению июня 2017 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.