HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Цитаты и классики

"Алхимия слова" Парандовского

Обсудить

Заметки на полях

 

Купить в журнале за декабрь 2015 (doc, pdf):
Номер журнала «Новая Литература» за декабрь 2015 года

 

По книге: Парандовский Ян. Алхимия слова. М., Изд-во «Правда», 1990.

 

Комментарии и замечания Владимира Соколова

 

На чтение потребуется 3 часа | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf
Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 4.01.2016
Оглавление

2. О психологии творчества
3. Творческий процесс
4. Рабочее место писателя

Творческий процесс


 

 

 

Писательский труд

 

«Признания писателей о часах творчества, как правило, печальны: будто слышится грохот битвы, стоны раненых и умирающих, а затем наступает глухое молчание: поражение? Нет, это забыли протрубить победу...

 

«[Познакомившись с творческим процессом,] начинаешь понимать, что имел в виду Хемингуэй, говоря, что труд писателя выглядит лёгким, но на самом деле это самая тяжёлая работа на свете» (Уилсон, «Мастерство романа»).

 

Лейбниц мог почти по трое суток не вставать из-за стола, Реймонт, заканчивая первый том «Мужиков» (свадьба Борины), работал без перерыва три дня и три ночи и даже расхворался. Гёте, оглядываясь на прожитую жизнь, представляющуюся нам такой счастливой и безоблачной, признавался Эккерману, что обнаруживает в ней не более нескольких недель, отданных отдыху и развлечениям, всё остальное – работа, труд. Кто не слышал об одержимых ночах Бальзака? Как складывался день Крашевского, как должен был складываться, чтобы этот человек смог на протяжении пятидесяти лет написать пятьсот произведений, собирать и издавать исторические материалы, вести гигантскую переписку, редактировать журналы? А что из своей жизни мог отдать жизни Лопе де Вега, если его творческое наследие исчисляется двумя тысячами пьес?»

 

NB Всё это побасенки о тяжёлом писательском труде без сна и отдыха, хотя в лице отдельных писательских особей типа Бальзака имеют под собой некоторое, впрочем, весьма сомнительное, основание (Бальзак паталогически переписывал свои вещи по многу раз, ни на грамм не улучшая их). Хемингуэй писал, что он за письменным столом проводит не более 3 часов в день и не понимает, как Фицджеральд может работать по 12-15 часов в сутки. Правда, и рассказы самих писателей о том, как он сел за письменный стол, раз-два и готово, такие же побасенки, и в них больше бравады, чем истины. Хороший писатель работает не много и не мало, а столько, сколько нужно. Если работаешь мало, теряешь навык, да и просто сбивается настрой. Даже если пишешь какую-нибудь докладную, и то знаешь, как важно войти в раж и как трудно, прервавшись, снова собрать мысли. Если работаешь много, начинаешь пороть всякую чушь: ибо у человека есть предел не только физических, но и духовных возможностей. На пределе в состоянии экстаза можно за месяц накатать роман, а за 4 месяца такой философский трактат, как «Критика чистого разума», но работать в таком режиме постоянно невозможно.

 

Наблюдая над собой и читая многих писателей, автор данной подборки пришёл к выводу, что творческий труд возможен в течение 2, максимум 3 часов в день при регулярной работе, либо 8-10 при спорадической. Так, в частности, работал Пушкин. Всё, что требует вдохновения, он оставлял на осень, а потом в течение месяца выливал на бумагу то, что накапливал в своих творческих загашниках в течение года.

 

Кроме того, нужно учесть, что писательский труд – это отнюдь не постоянное горение или, правильнее сказать, горячка. Процесс творческой работы включает в себя совершенно различные стадии. Даже если отбросить в сторону такую его невидимую постороннему взгляду составляющую, как вынашивание замысла, следует помнить, что, кроме непосредственного писания, много времени отнимает разработка плана, сбор материала. А когда произведение закончено, приходит время его обработки, доводки до кондиции, затем длинная стадия подготовки к печати, бодания с издателями, правка и переправка.

 

Если выделить творческую часть писательской работы, то она едва ли превышает 10-15% от общих трудо- и времязатрат, хотя это и самая важная, корневая часть труда, остальные только пристраиваются к которой, не имея никакого самостоятельного значения. И работает писатель по-разному в состоянии творческого порыва, непосредственного писания своего произведения и на подготовительных стадиях. Так Шиллер – поэт даже, а не писатель – писал не более часа в день. Подскочит к столу, занесёт несколько фраз и насается по кабинету как угорелый, снова подскочит к письменному столу, занесет ещё несколько раз: «всё, устал», и пошёл дринкать; в основном, кофе, почему-то к классическому немецкому пиву он относился прохладно (то есть любил, по-видимому, охлаждённое пиво). И тот же Шиллер, когда дело доходило до отделки произведения, прописки отдельных сцен, требующих эрудиции, усидчивости, профессионализма, но никак не вдохновения, мог не вставать из-за стола по 14 часов в сутки. Запирался в кабинете, говоря слуге и жене: для всех, кроме Гёте, меня нет дома. А херу тайному советнику скажите, что я пишу: он поймёт и не будеть приставать».

 

 

О вдохновении

 

«Гёте рассказывает во вступлении к «Вечному жиду», как он около полуночи словно безумный вскочил с постели, как его внезапно захватила жажда воспеть эту загадочную личность. И в данном случае, наверное, было то же, что и во всех ему подобных: поэт годами носил в себе тон, настроение баллады, прежде чем она вылилась у него в стихи. И вот каким сравнением заканчивает Гёте рассказ об этом переживании: "Мы только складываем поленья для костра и стараемся, чтобы они были сухими, а когда наступит урочный час, костёр вспыхнет сам – к немалому нашему удивлению"».

 

 

Концентрация на работе

 

«Все писатели, должно быть, знают то замечательное состояние во время работы, когда новая мысль или картина появляются внезапно, как бы прорываются, как вспышки, на поверхность из глубины сознания. Если их тут же не записать, то они могут так же бесследно исчезнуть.

 

В них свет, трепет, но они непрочны, как сны. Те сны, которые мы помним только какую-то долю секунды после пробуждения, но тут же забываем. Сколько бы мы ни мучились и ни старались вспомнить их потом, это не удаётся. От этих снов сохраняется только ощущение чего-то необыкновенного, загадочного, чего-то «дивного», как сказал бы Гоголь...»

 

NB «Рабочее состояние, вдохновение Толстой называл по-своему – накатом. «Если накатит, – говорил он, – то я пишу быстро. Ну, а если не накатит, тогда надо бросать». Конечно, Толстой был в значительной степени импровизатором. Мысль у него опережала руку». (Из «Золотой розы» Паустовского)

 

И опять же нужно подкомментировать это «в назначенный для творчества час не приходит ни одна мысль». Если в назначенный час не приходит ни одна мысль, не хрен браться за писательскую работу. Мне кажется, Парандовский путает две вещи несовместные: вдохновение и концентрацию. Вдохновение, как и любовь (как пишут знатоки, я такого в жизни не встречал), приходит раз в жизни или не приходит вообще. Словом, вещь предельно редкостная. Если тебя не озарила идея, то, действительно, браться за писание не стоит.

 

Ей нужно дать время выкристаллизоваться, созреть. Многие приводят в пример писательского самоотверженного труда Флобера. Вот кто боролся как гладиатор с непокорными словами. «У Флобера траур, – говорил один из его знакомых, – он уже употребил в "Мадам" 54 синонима к слову "белый" и не знает ни одного больше неиспользованного синонима, чтобы вставить в текст». Но и то нужно сказать, что работал писатель без царя в голове. Хотя в своих советах другим он справедливо предлагает, прежде чем ввязываться в драку, надо разработать и продумать тщательно план, но сам-то этому совету следовал с трудом. Поэтому так тяжело и давалось ему писание.

 

Но кроме вдохновения есть самая элементарная концентрация на работе. Когда вдохновение тебя посетило, идея в кармане, а то и в голове, план отработан, нужно скрупулезно, дотошно, по-чиновничьи претворять его в жизнь. Садиться в определённое время за рабочий стол или компьютер и, хочешь не хочешь, работать, через не могу, через не хочу, через я устал, я болен и прочие неплотные отмазки писательских трудов.

 

В этом отношении писателю тяжелее, чем представителям других профессий. Если ты работаешь в организации, то какое бы у тебя ни было настроение, сама атмосфера рабочего места («не можешь – научит, не хочешь – заставит») не даст тебе особенно увильнуть от выполнения своих обязанностей, писатель же ковыряется наедине с собой («могу писать, а могу и не писать»). И он действительно должен выработать в себе привычку работать регулярно, через не могу и через не хочу.

 

«В том деревенском доме под Рязанью, о котором я уже упоминал, я нашёл письма нашего известного гравёра Иордана к гравёру Пожалостину (об этих письмах я тоже упоминал). В одном из писем Иордан пишет, что он потратил два года на то, чтобы выгравировать копию одной из итальянских картин. Работая, он всё время ходил вокруг стола с гравировальной доской и протёр в кирпичном полу заметный след. "Я уставал, – пишет Иордан. – Но я всё-таки ходил, двигался. Как же должен был уставать Николай Васильевич Гоголь, привыкший писать стоя за конторкой! Вот уж истинно мученик своего дела"». (Паустовский)

 

 

Значение плана

 

«Флобер составлял план романа в течение многих месяцев, ежедневно работая по многу часов. А закончив план, говорил: «Мой роман готов, остаётся только его написать». И план был настолько подробный, что последние главы «Бювара и Пекюше», которых он не успел закончить перед смертью, в плане выглядят так, словно это уже окончательный текст.

 

У Ибсена, в молодости работавшего аптекарем и в силу своей профессии завязавшего крепкую дружбу с «духами» порядка, имелась шкатулка с множеством отделений. Каждое отделение предназначалось для одного из персонажей драмы, над которой в ту пору работал писатель. Целыми месяцами он ничего не писал, а только совершал длинные прогулки в одиночестве и возвращался с запасом новых черт характеров героев, обрывков диалогов, целых сцен – всё это он записывал и раскладывал по соответствующим отделениям шкатулки. Работал как пчела. Едва соты оказывались заполненными, все отделения насыщены мёдом, драматург садился писать».

 

«Но есть писатели, способные не только хранить у себя в голове обстоятельный план произведения, не прибегая к помощи записок и заметок, но и делать в этом мысленном плане поправки и сокращения, как если бы извилины их мозга были страницами тетради. Так работал Руссо. Он не умел мыслить, сидя за письменным столом. В одиноких прогулках произносил про себя непрерывный монолог, осваивал тему, компоновал, переделывал. Так работают многие поэты, они усаживаются за письменный стол только для того, чтобы записать готовое творение, долго вынашиваемое в мыслях...»

 

«Алексей Толстой признавался, что, садясь за письменный стол, часто не знал, о чём он будет писать. У него в голове была одна какая-нибудь живописная подробность. Он начинал с неё, и она постепенно вытаскивала за собой, как за волшебную нитку, всё повествование». (Из «Золотой розы»)...

 

«Надо успеть записать. Малейшая задержка – и мысль, блеснув, исчезнет. Может быть, поэтому многие писатели не могут писать на узких полосках бумаги, на гранках, как это делают журналисты. Нельзя слишком часто отрывать руку от бумаги, потому что даже эта ничтожная задержка на какую-то долю секунды может быть гибельной. Очевидно, работа сознания совершается с фантастической быстротой». (Из «Золотой розы»)

 

NB В такой поспешности много ребяческого. Хорошая мысль никуда не уйдёт. А если уйдёт, то обязательно вернётся, да не одна, а ещё и принесёт с собой в подоле чего-нибудь интересненького. А если не вернётся, то она не была хорошей. А если была хорошей, то была не твоей. Когда в горячке начинаешь следовать за стукнувшей тебя и показавшейся гениальной мыслью, ничего, кроме пшика, не получается.

 

Служенье муз не терпит суеты;

Прекрасное должно быть величаво:

Но юность

(в том числе и общественная)

нам советует лукаво,

И шумные нас радуют мечты.

 

Поэтому так важен план. Не тот план, который включает роспись по главам и частям, и которые писатели часто оставляют на потребу литературоведам в черновиках. Это даже не план, а так: наброски тактического характера, редко доходящие до воплощения, и скорее регистрирующие ответвления творческой мысли, чем саму мысль. Это тот план, который рождается с гениальной идеей и неотделим от неё. Этот план как гранит высится в творческом человеке и как путеводная звезда ведёт его по всем изгибам сюжета, персонажей, деталей...

 

К примеру, Канту пришла в голову мысль, что всё познание человека приходит из ощущений, но воспринимается через особый фильтр, познавательные способности, вложенные при рождении папой и мамой. Этих способностей три: чувствительность, рассудок и разум. Каждой из них соответствует свой способ проявления. Чувствительность – это ощущения, с помощью рассудка человек судит, то есть составляет суждения, а с помощью разума мыслит, то есть делает умозаключения. И на протяжении длиннющей «Критики чистого разума», где обсуждаются и математика, и естественные науки, и религия, и... всё на свете, Кант везде показывает, какие и каким образом означенные способности участвуют в формировании нашего познания, чётко орудуя этими тремя и отграничивая их друг от друга в каждом конкретном случае. Это деление человеческих способностей на три разряда и было его путеводной звездой, его планом.

 

Или вот Гашек. «В один майский вечер 1911 года Гашек, – рассказывает первая жена писателя, – вернулся домой, едва держась на ногах, но у него все же хватило сил и воли, чтобы коротко набросать литературный замысел, неотступно его преследовавший. Утром, едва проснувшись, Гашек стал искать клочок бумаги, где, как он уверял, была запечатлена гениальная творческая идея, которую он, к своему ужасу, за ночь забыл. Я уже успела бросить бумажку в мусорную корзину. Гашек долго искал запись и был бесконечно рад, когда смятая бумажка нашлась. Осторожно её разгладил, прочёл, но потом опять скомкал и бросил. Я подобрала бумажку и спрятала». Когда бумажка нашлась, Гашек был безмерно рад. Это и был план его многостраничной эпопеи. И каков же этот план был?

 

Всего три слова, одно из которых предлог: «Идиот на действительной».

 

 

Лёгкость и трудность в писании

 

«Искусство рождается из сопротивления материала, которое нужно преодолеть. Ни один шедевр не создавался без усилий. Перо подлинного мастера никогда не спешит.

 

Молодой Мопассан подсмотрел однажды Флобера за работой, и это зрелище явилось для него поучительным уроком. Он видел лицо, багровое от притока крови, видел мрачный взгляд, устремлённый на рукопись; казалось, этот напряжённый взгляд перебирает слова и фразы с настороженностью охотника, притаившегося в засаде, задерживаясь на каждой букве, будто исследуя её форму, её очертания. А затем видел, как рука берётся за перо и начинает писать – очень медленно. Флобер то и дело останавливался, зачёркивал, вписывал, вновь зачёркивал и вновь вписывал – сверху, сбоку, поперёк. Сопел, как дровосек. Щёки набрякли, на висках вздулись жилы, вытянулась шея, чувствовалось, что мускулатура всего тела напряжена – старый дев вёл отчаянную борьбу с мыслью и словом».

 

NB Не правда ли, натужная работа Флобера очень напоминает мужские усилия при половом акте. Как говорят в народе, «нам что е... что молотить». При этом однако добавляя, что вот «молотить только пыльнее». Очень важное уточнение. Писательство требует больших усилий, не только духовных, но и физических: посидите несколько часов подряд за компьютером, и вы поймёте. Однако все эти усилия должны идти в охотку, как рыбалка, спорт, путешествия. Если же нужно заставлять себя писать из-под палки, или под гнётом обстоятельств, то нужно с писательством завязывать. Poète, avec effort ne monte pas ta lyre (французская поговорка: «поэт, не поднимай своей лиры с усилием»). Литература – это не работа на шахте или в фирме, это занятие для свободных людей.

 

Кроме того, раз уж мы упомянули Флобера, процитируем его: «Если бьёшься над каким-то оборотом или выражением, которое не получается, значит, ты его себе не представляешь. Когда образ или чувство вполне четки в уме, они подсказывают слово на бумаге». Хороший совет, жаль только, сам он ему следовал не всегда.

 

«Когда кончаешь книгу…

 

Знакомо ли вам это чувство? Вот как бывает, когда входишь в обычный час в комнату больного, за которым ты ухаживал не один месяц, и вдруг видишь, что пузырьки с лекарствами убраны, ночной столик вынесен, с кровати сняты простыни и наволочки, вся мебель расставлена строго по местам, окна распахнуты, в комнате пусто, холодно, голо, – и у тебя перехватывает дыхание. Бывало ли с вами такое?

 

Человек, написавший большую книгу, испытывает подобное чувство в то утро, когда он кончил в последний раз просматривать рукопись и на его глазах её унесли вон из дому, в типографию. В час, установленный многомесячной привычкой, он входит в свой кабинет – и у него вот точно так же перехватывает дыхание. Исчез привычный разгром и беспорядок. Со стульев исчезли груды пыльных книг, с полу – атласы и карты; с письменного стола исчез хаос конвертов, исчёрканных листов, записных книжек, разрезальных ножей, трубок, спичечных коробков, фотографий, табака и сигар. Мебель опять расставлена так, как она стояла когда-то в незапамятные времена. Здесь побывала горничная, в течение пяти месяцев лишённая доступа в кабинет. Она произвела уборку, она вычистила всё до блеска и придала комнате вид отталкивающий и жуткий.

 

И вот я стою здесь сегодня утром, глядя на всё это запустение, и мне становится ясно, что, если я хочу снова создать в этой больничной палате жилую и милую моему сердцу атмосферу, я должен водворить на прежние места всех этих пособников неспешно надвигающейся смерти, должен опять терпеливо ходить за новым больным, пока не отправлю отсюда и его для свершения последних обрядов, при которых будут присутствовать многие или немногие, как придётся. Именно так я и намерен поступить» (М. Твен)

 

Хорошо, но длинно. Можно было бы сказать это и покороче. Что-нибудь вроде:

 

Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний.

Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?

Или, свой подвиг свершив, я стою, как поденщик ненужный,

Плату приявший свою, чуждый работе другой?

Или жаль мне труда, молчаливого спутника ночи,

Друга Авроры златой, друга пенатов святых?

 

Продолжим разговор о том, легко ли быть писателем. Наматывать сопли на кулак по этой теме – хлебом не корми околитературную братию:

 

Вот отрывок из «Исповеди» Жан-Жака Руссо:

 

«Мысли укладываются в голове с невероятным трудом. Кружатся, бушуют, кипят – я весь возбуждён, распалён, сердце колотится... Вот почему мне так трудно писать. Мои рукописи – перечёркнутые, замазанные, перепутанные, неразборчивые – свидетельствуют о муках, каких они мне стоили. Каждую из них я вынужден был переписывать по четыре, по пять раз, прежде чем отдать в типографию. Мне никогда ничего не удавалось создать, сидя за моим письменным столом с пером в руке над листом бумаги. Только во время прогулок среди полей, скал и лесов, только ночью, лежа в постели, не в состоянии заснуть, я как бы пишу у себя в мозгу... Не один из моих замыслов я оборачивал во все стороны на протяжении пяти или шести ночей, прежде чем решался нанести его на бумагу».

 

Как это не похоже на стиль работы китайских писателей и поэтов. Они долго обдумывали свои произведения, и лишь полностью обдумав, садились и писали в один присест. Таким образом достигался эффект непосредственности созданного. Не знаю, можно ли было таким образом написать «Сон в красном тереме», «Речные заводи» или «Троецарствие», а вот «Критику чистого разума» можно. 13 лет обдумывал свой труд Иммануил Кант, а потом без перерыва жахнул его в 4 месяца. Назвать «Критику» образцом стиля – было бы издеваться над истиной. Растянутая, с бесконечными повторами одного и того же, неясными формулировками, а главное, без примеров, которые должны донести до читателя в наглядной форме очень абстрактные мысли автора. И тем не менее вылилась разом. Как объяснял потом автор, полностью соглашаясь с критиками по части композиции своего труда, если бы он не выдохнул всего, что до головной боли продумал за 13 лет до конца, он снова ни за что бы уже не сподобился на подобный труд.

 

Однако живая, даже всклоченная мысль автора вполне извиняет рыхлость композиции и выглядит предпочтительнее хорошо продуманной, ясной и изнуряющей красоты Флобера или Франса:

 

«Сразу же полюбил я язык, коим наслаждаться можно было, не слишком вдумываясь, который подкупал столь естественной формой, в чьей прозрачности, конечно же, показывалась порой некая задняя мысль, но отнюдь не загадочная... Книги его отмечены были безупречным искусством затрагивать серьезнейшие идеи и проблемы. Ничто не задерживало на них взгляда, разве что само чудо отсутствия малейшего сопротивления с их стороны. Что может быть более ценного, нежели восхитительная иллюзия ясности, которая создаёт у нас ощущение, что мы обогащаемся без усилия, вкушаем наслаждение без труда, понимаем без напряжения, упиваемся зрелищем, не оплачивая его?» (Валери)

 

Поэтому если писатель работает тяжело, как ломовая лошадь – это значит, что он попросту не подготовился должным образом к работе. И восхищаться здесь, а тем более брать за образец для подражания, нечем.

 

Как работали китайские поэты? К сожалению, мы слишком мало знаем их литературу. Да они и не оставляли особенно следов в рубрике «Творческая лаборатория писателя». Но и европейская и русская литература накопили достаточный материал, чтобы научиться работать без напряга (не без труда, разумеется, труд обязателен, речь идёт именно о напряге, о преодолении).

 

Об одном мы уже говорили: нужен чёткий и продуманный план.

 

Другая, хотя по порядку должно бы быть было поставлено первым – нужна чёткая и продуманная, а правильнее сказать – прочувствованная идея. Немного подробнее. Обыкновенно, когда говорят об идее, говорят о некой абстрактной формулировке: «идеей романов Шолохова было показать борьбу казачества Дона за Советскую власть», «идеей "Е. Онегина" является изображение лишнего человека начала XIX в.», «идеей "Дон Кихота"»... под рукой нет учебников, ну что-нибудь там о рыцарстве, благородстве, разладе с действительностью и прочая хренотень. Действительно, от таких идей много не наотталкиваешься.

 

Обыкновенно идея сопряжена с материей своего воплощения. Для литературы идея сопряжена с образом, метафорой, сюжетом... и очень трудно и всегда не адекватно выражаема в абстрактной форме. Идея «Дон Кихота» это сам Дон Кихот: тощий, запальчивый, благородный и уже на Росинанте. И даже Санчо Панса является неотъемлемой частью Дон Кихота. Не приложись этот неугомонный извергатель пословиц к рыцарю, роман уже был бы исчерпан своими первыми 4-мя главами. Идея «Гамлета» – это сам Гамлет. И попробуй выразить в словах, что такое Гамлет – нерешительность, колебательство, помешательство (да, именно так трактовал этот образ, и очень убедительно, в своих постановках шекспировской пьесы М. Чехов) или тонкий расчёт – всё это есть в датском принце, и ничего из этого не исчерпывает смысла образа.

 

И идея – это уже план, не чёткий и проработанный, а тот, который, постоянно изменяясь и варьируясь, вертится как кошка вокруг хозяина на кухне вокруг своей ключевой идеи.

 

И наконец, к процессу писания нужно подходить не с бухты-барахты, а подготовленно. Так, например, работал Жюль Верн. Сначала он продумывал интригу романа, и не начинал над ним работу, пока интрига – идея – полностью не созревала в его голове. А дальше шёл в библиотеку, встречался с друзьями и специалистами и прорабатывал маршрут своих книг-путешествий: какие им должны встретиться на пути препятствия, и как они их могут преодолеть. Аналогичным образом писал свои романы Золя.

 

Карел Чапек соорудил над рабочим столом целую картотеку, где по разным ящичкам были разложены выписки из книг, сборники цитат, афоризмов. И когда вдохновение посещало его, он быстро записывал своё произведение, имея всегда под рукой подсобные материалы. А когда идеи не было, он мог часами читать, делать выписки и раскладывать их до бесконечности по своим ящичкам. Вот чем надо заниматься, когда идея тебя не осенила, а не глядеть выпуча очи в потолок.

 

Формально иначе, а фактически так же работали В. Скотт, Дюма, Гюго. Они прошерстивали архивы, изучали материалы, обкладывали себя книгами и выписками. А когда сюжет созревал, они уже напитаны были и эпохой и деталями будущего повествования до краёв, и поэтому всё подручное убирали со стола, не оставляя там ничего, кроме перьевой авторучки и стопки бумаги. И хотя всё, что было необходимо для книги, у них было в голове, но благодаря проработанности темы, они как бы, метафорически выражаясь, имели это под рукой.

 

 

Обработка художественного произведения

 

«Флобер затрачивал на один роман от пяти до шести лет, работая ежедневно по нескольку часов; Ибсену каждая драма обходилась примерно в два года; первую страницу «Поля и Виргинии», такую простую и лёгкую, Бернарден де Сен-Пьер переделывал четырнадцать раз; некоторые из своих новелл Мопассан перерабатывал до восьми раз; одна из новелл Бальзака имела двадцать семь корректур. А надо знать, что за корректуры были у него! Над печатным текстом вырастают арки, звёздочки-сноски фейерверком брызжут во все стороны, отовсюду тянутся линии и чёрточки и сбегаются к широким полям страницы, там возникают новые сцены, появляются новые действующие лица, из одного прилагательного открывается вид на новую черту в характере героя, меняющемся самым неожиданным образом».

 

«Голод всамделишности, подлинности, непреодолимая жажда проникнуть в самую суть явления, которое предстоит воплотить в слове, иногда оборачивается для писателя кошмаром, он буквально страдает, если в его творческом замысле остаются пустые и неясные места, которые можно заполнить и прояснить лишь посредством дальнейшего изучения или более глубокого вчувствования в описываемые явления. Начиная писать книгу, писатель был уверен, что знает её географию, прекрасно помнит и представляет себе все части ландшафта, и вдруг оказывается, что солнце не знает, с какой стороны ему всходить, а чайки тщетно стараются найти путь к озеру. В таких случаях писатель запирает ящики письменного стола и упаковывает чемоданы. Так поступил Флобер, прервав работу над «Саламбо» и отправившись ещё раз на развалины Карфагена, точно так же он отправился на похороны некоей мадам Понше, супруги врача, разбившейся при падении с лошади: Флоберу был нужен материал для описания поведения мсье Бовари на похоронах жены...

 

Упорное вживание в тему заставляет писателя прилагать определённые усилия, как это делал Тургенев. Он имел обыкновение во всех подробностях разрабатывать биографии своих героев, и в этом он не был исключением – многие писатели так поступают. Тургенев же делал нечто большее: когда он писал роман «Отцы и дети», он вёл дневник Базарова. О каждой прочитанной книге, о каждом встреченном человеке, о каждом важном событии общественной жизни он вносил в дневник записи, какие должны были бы прийти на ум Базарову, если бы он являлся автором этого дневника. Получился довольно объёмистый том, после окончания романа ставший совершенно ненужным, как использованное сырьё. Дневник требовался только для того, чтобы автор не спускал глаз со своего героя, знал все его мысли, чувства, впечатления. Так Тургенев добивался предельной жизненности своих персонажей».

 

 

Отношение писателя к своим произведениям

 

«Мне приходилось наблюдать, как по-разному относятся писатели к собственным книгам. У одних они стоят в красивых переплётах в хронологическом порядке каждое издание, и иногда представляют самый обширный раздел личной библиотеки, а у других рассованы по разным углам как ненужное старье, никогда они не могут их найти, очень часто эти книги растрёпаны и грязны, в случае необходимости таким авторам приходится свои книги брать в библиотеке. Этих писателей вполне удовлетворяет, что творения их разошлись по свету, и эти книги больше их не занимают. Быть может, законченные вещи потому имеют для нас столь мало значения, что мы всецело заняты теми, которые мечтаем написать, эти книги могут родиться, а могут так и остаться ненаписанными…

 

Есть писатели, для кого изданная книга как бы перестаёт существовать – едва удостоят её рассеянным и равнодушным взглядом, подержат в руках и поставят на полку... И забывают о них, словно никогда их и не писали. Гёте случилось однажды наткнуться на несколько разрозненных страниц, и он прочёл их с большим интересом, а когда начал выяснять, откуда они взялись, оказалось, что автором был он сам».

 

NB Очередная порция анекдотов о писателях от Парандовского. Дюма-отец, совсем промотавшись на своей щедрости и безалаберности, последние годы доживал на иждивении у сына. Писалось плохо, и он по большей части читал. Однажды он прочитал всю ночь. «Ты что же делаешь, – вскричал сын. – Разве это рекомендовал тебе врач?» – «Да книга больно интересная» – «Что за книга?» Оказалось, «Три мушкетёра». Другой раз Дюма читал книгу и на глаза его навёртывались слезы. «Что читаешь?» – спросил сын. «Да вот, как погиб Портос. Так его жалко. Он такой хороший, добрый».

 

Правда ли это? Если судить по современным членам СП и той молодёжи, которая околачивается вокруг издательств и журналов, то все эти рассказы кажутся просто анекдотами. Но, думается, и в ранние времена писатели не были столь наивны.

 

«Можно испытывать к своим книгам неприязнь, отвращение, не держать их у себя – бывало и такое. Хорошо знают свои творения только поэты из тех, кто мало пишет и подолгу вынашивает в себе каждый стих. И почти все стихи помнят наизусть. Феликс Пшисецкий хранил свою «Песнь во мраке» в памяти и лишь по настоянию друзей переписал эту горстку стихов сначала в тетрадку, купленную в лавке, а затем издал небольшой книжечкой – это была единственная книжка его стихов. Все стихи оттуда он знал наизусть».

 

NB Проблема зависит от характера творчества отдельного писателя. Скажем, Бальзак, Купер, Вальтер Скотт, Дюма создавали не просто отдельные романы, а пытались отгрохать некую воображаемую вселенную. Бальзак хотел ни больше ни меньше, как дать картину современного ему французского общества. Причём, к своей идее он пришёл не сразу. Он то пытался проникнуть в литературу через театр, то через исторические романы, то через очерки. И лишь после «Отца Горио» он вдруг осознал, что должен дать полную картину современного общества. После чего уже в ранее написанные романы внёс изменения – в «Шуаны», например, очень значительные, – чтобы связать их с общим замыслом. Вальтер Скотт вознамерился написать историю Шотландии в романах, а Дюма – Франции, Жюль Верн договорился с издателем о своеобразной «Всемирной географии»: романы писателя должны были охватить все страны, все географические регионы, чего он и добился.

 

Ясно, что такие писатели должны хранить не только память о созданном ранее, но и постоянно держать это в голове, чтобы где-нибудь чего-нибудь не наврать. А вот хранил ли свои пьесы Лопе де Вега, неизвестно. Он их написал 400. Но если заглянуть в них, хотя бы из 6-томника, изданного в СССР в 1962–1965, куда вошло чуть больше 20 из них, то удивление скоро спадёт до нуля. Легко убедиться, что автор без конца повторяет одни и те же ситуации, использует одни и те же стихи. А исследователи говорят, что он переносил из одной пьесы в другую целые сцены. Ясно, что он просто должен был хранить всё созданное им, иначе плагиатничать у самого себя было бы несподручно.

 

Другие же писатели пишут отдельное произведение именно как отдельное произведение. Так писал Лев Толстой. Именно потому он и написал относительно мало. Каждый из трёх своих великих романов он писал так, словно начинал писать впервые. Никаких наработанных приёмов, никаких повторений. Забудь всё, что ты делал раньше, и пиши так, как будто пишешь в первый раз – это был его сознательный писательский принцип. Так же писал и Томас Манн. И «Будденброки», и «Волшебная гора», и «Доктор Фаустус» были для него этапами не просто творчества, а жизни, и, закончив один этап, он лишь через несколько лет вступал в новый.

 

А есть писатели и поэты, для которых их произведения вообще ничего не значат. Они их не хранят и даже не помнят, чего они там писали ранее. Таким был, в частности, и упомянутый Гёте. Под конец жизни он несколько раз намеревался прошерстить созданное им за долгую жизнь, и даже нанимал для этого секретарей, ибо у самого вечно времени не было, но даже и на их скрупулёзный труд он не удосуживался взглянуть. Не знаю, как там было у Гёте, могу привести лишь собственные резоны, взятые из моего собственного творчества. Мне тоже плевать, что и как я писал ранее. Но не потому, что я равнодушен к тому, что пишу, а потому что главное для меня мои мысли. Я без конца перекручиваю их в голове, одни и те же, и именно вокруг этих идей и крутятся мои потуги, а отдельные произведения уже не имеют смысл: «Результат без дороги к нему есть труп, оставивший жизнь».

 

 

 


Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за декабрь 2015 года в полном объёме за 197 руб.:
Банковская карта: Яндекс.деньги: Другие способы:
Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке:
«Вернуться на сайт продавца»
После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru
Вы получите каждое произведение декабря 2015 г. отдельным файлом в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.

 


Оглавление

2. О психологии творчества
3. Творческий процесс
4. Рабочее место писателя
517 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 29.03.2024, 12:14 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!