Уроки музыки

 

Мои рассказы-зарисовки из «мемуарной» серии: рассказы-эскизы, рассказы-воспоминания, рассказы автобиографические и полубиографические… о детстве и юности, об эмиграции и прочем…

 

На чтение потребуется 3 часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

 

 

 

– Рупь в ночь?! Это вы очень хорошо хотите, – над головой кто-то громко смеётся.

Открываю один глаз. Смеётся тётя Валя, большая и шумная женщина, у которой мы со вчера живём.

– Валечка, мы же с вами договаривались... вы же культурный человек... по рублю за ночь. Слово есть слово, – рядом с тётей Валей моя мама кажется совсем маленькой.

– Да не пудри ты мне мозги... ничего мы такого не договаривались! По рублю – это за одну койку, а у тебя тут две и ещё отдельные апартаменты с видом – целый палац! Во! – Тётя Валя обводит рукой нашу комнатку с двумя раскладушками, тумбочкой, маленьким окошком, затянутым диким виноградом, и дверным проёмом, кое-как прикрытым марлевой занавеской. – И вобше, не тычь мне в рожу своей культурой! Не нравится, вымётывайтесь! А шо? У меня тут, вон, целый отряд коечников на очереди стоит, – тётя Валя уже не смеётся.

– Ну, куда ж нам сейчас, – вздыхает мама, – пускай два рубля... только не забывайте, что мы договорились.

– Ладно, не тошните мне на нервы, не забуду. Живите себе за два рубля и говорите спасибо, что я сегодня такая добрая с перепою. Шаг от моря… за это спокойно можно было рубля три, три пятьдесят. Как нечего делать!

Она уходит, а мама, плача, садится на свою раскладушку, достаёт из сумки кошелёк и пересчитывает деньги.

 

Приходит бабушка.

– А почему вы ещё не на море? Сейчас ведь самое хорошее солнце. Поднимай ребёнка, спать будете дома. А что ты плачешь?

– Валька ЭТА... хулиганка... отыграла мне концерт. Представляете, потребовала больше денег, – всхлипывает мама, – вы бы только слышали, как она со мной разговаривала... невоспитанная грубиянка... при ребёнке... Я в жизни не слышала таких выражений! Ей-богу, ни стыда, ни совести. И потом, несправедливо… мы же договаривались. Где её слово?!

– Да ладно, пусть подавится... Собирайся на море, не стоит из-за неё терять такой чудесный день, мы ж не для этого сюда приехали.

Конечно, приехали мы не для ЭТОГО, а для того, чтобы «ребёнок побывал на море». Ребёнок – это я. А самое близкое от нас море – в Одессе. Здесь не так дорого, как в Крыму или на Кавказе, а море такое же. И к тому же, в Треугольном переулке, в том самом доме, где жил Утёсов, живут наши родственники. У них остановилась бабушка. А мы с мамой снимаем комнату на Ланжероне у тёти Вали. Это близко к центру города, и здесь пляж песочный, а не каменный, как в Аркадии. Я слышала, как мама всё это рассказывает папе по телефону. Мы звонили ему из отделения почты в первый же день, чтобы он не волновался и чтобы узнать, как он там. Ведь он остался дома совсем один, и мама волнуется, потому что папа неприспособленный. А я рада, что папа сможет отдохнуть от всех нас.

 

Мы быстро собираемся и, волоча авоськи, набитые едой и махровыми полотенцами, идём на море, которое действительно совсем недалеко. На море я уже второй раз: в прошлое лето мы отдыхали тоже здесь, но на другом пляже, который нам не понравился – там вода была грязная и слишком много народу.

А здесь мне пока нравится. На пляже почти пусто и вода совсем чистая, прозрачная, каждый камешек виден. Мы выбираем себе место и бросаем авоськи на песок.

– Мам, можно окунуться?

– Нет, вода ещё холодная, попозже... ты только недавно болела.

– Ну я только дотронусь одним пальчиком и проверю температуру. Ладно? – не дожидаясь маминого ответа, я несусь к воде, забегаю по щиколотку и... бррр… вода, и правда, ледяная.

Ну хорошо, купаться нельзя, а вот по тёплому песку ходить можно, и это мне тоже подходит. Но мама не разрешает уходить далеко, я должна «быть на виду», а близко бродить неинтересно. Поэтому я усаживаюсь рядом с нашим покрывалом, мешаю песок с морской водой из банки и делаю разные постройки и туннели, где смогут жить божьи коровки, которых я потом наловлю в кустах: будут жить у самого моря и абсолютно бесплатно.

 

– Ну вы понимаете, дело не в деньгах, а в принципе. Человек должен быть человеком слова, а не так, бросать слова на ветер, – мама всё ещё не может успокоиться.

– Ты очень наивная, как будто живёшь в другом мире. Причём тут принципы? Дело именно в деньгах: она, мерзавка, только взглянула на тебя и сразу поняла, что у такой как ты можно вытянуть ещё пару рублей. Жаль, что меня там не было. Я бы этой Вальке такое выдала, она б у меня эти рубли на всю жизнь запомнила! А ты плачешь, как нюня, – возражает бабушка.

– Не знаю... Меня в детстве учили говорить правду и соблюдать обещания. И потом, как я ей теперь могу доверять? А что если она ночью напьётся и возьмёт что-то тяжёлое, а я тут одна, с маленьким ребёнком. Ой! – мама хватается за голову.

– Что случилось?

– Да что-то стрельнуло. Наверное, опять давление повысилось: я так разволновалась. Посмотрите, как у меня бьётся сердце. А вам обязательно нужно сегодня ночевать у ваших родственников?

– Ой, ты слишком нежная, всё принимаешь близко к сердцу, и фантазия у тебя тоже богатая, книжек начиталась. Всё будет в порядке. Иди-ка лучше пройдись по пляжу, а то ребёнок всё время сидит на одном месте: это нездорово. Становится жарко и уже людей много: скоро время уходить.

Действительно, пляж заполнился отдыхающими, и солнце уже палит вовсю. Многие купаются, значит, вода потеплела. Может, и мне разрешат.

 

Увязая в горячем песке, мы бредём по пляжу вдоль моря. Я глазею по сторонам. Вокруг обилие толстых людей. Женщины в соломенных шляпах и сжатых купальниках, обтягивающих всё и не скрывающих многое. Мужчины в чёрных семейных трусах, с выкаченными арбузной формы животами. Толстые дети, голенькие или в трусиках, которых всё время чем-то подкармливают их толстые мамаши, бабушки и няни. Кормят детей усиленно, следуя за ними в воду, часто со всех сторон: куда ребенок ни повернётся, его ждёт ложка с заварным кремом или ещё с чем-то.

– Я тебе покажу, как не питаться, – кричит одна кормилица, – ты лопнешь, но съешь всё!

– Лучше я здесь умИру, но ты у меня не будешь ходить голодным, – кричит другая.

– Бабушка, но я уже совсем не голодный! – отбивается от неё пухлый мальчишка примерно моего возраста. Слёзы текут по его лицу и смешиваются с манной кашей, вытекающей из ревущего рта. – Корми чаек, они всегда голодные! – вопит он.

– Ну Лёнечка, не делай бабе вырванные годы, съешь ещё ложечку.

Какофония шума, криков, смеха и прибоя искрящихся на солнце волн…

 

– Мадам, хотите красиво запечатлеться? – Перед нами маленький, полностью одетый мужчина в кепке, он тащит на себе какое-то треногое фотокамерное приспособление.

Мама мнётся.

– А сколько это будет стоить?

– С такой редкой красавицы, как вы, дамочка, я сделаю почти бесплатно, всего-навсего за рубль с половиной, – фотограф обнажает в улыбке металлические зубы, в которых отражается солнце.

Я ловлю солнечных зайчиков. Красиво!

– Рубль пятьдесят?! – ужасается мама. – Я почти столько плачу в ночь за койку.

– А почему же вы мне сразу не сказали? Я могу вам предложить очень хорошее место подешевле, у моей родной тёти Симы за углом.

– Да нет уж, спасибо. Пошли, – тянет меня мама за руку.

– Дамочка, ну не будьте такая жестокая, ваше чадо желает запечатлеться, – бежит за нами фотограф, – ну хорошо, я уступлю себе в ущерб. Сделаю вам портрЭт за рубль...

Наученная жизнью, мама не останавливается.

– Ну хорошо, вы меня довели: я готов пойти на уступок, если вы такая неимущая... А шестьдесят пять копеек вас удовлетворят?

Мама останавливается.

– Ладно, но ни копейки больше. Вы обещаете?

– Да шо я, какой-то обманщик, чтобы заработать на бедной женщине с ребёнком? За кого вы меня имеете, дамочка? Я – художественный фотограф, спросите, кого хотите, кто такой Мончик с Ланжерона, и вам все ответят...

– Простите, я не хотела вас обидеть.

– А кто обиделся? – смеётся Мончик-фотограф, укрепляя в песке свое трёхногое приспособление. – Так, дамочка, становитесь мне в ракурс. Подломите ножку и... будьте добры, попросите своё чадо, чтобы оно не строило мне такую лимонную физиономию.

– Улыбайся, – подталкивает меня в бок мама.

– Так... застыли в позе как статуи... и ша, – фотограф ныряет под чёрную материю, что-то щёлкает, – ещё раз, сильвупле... Всё, мадам, большое мерси. Завтра будет вам высокохудожественный портрЭт. На этом самом месте.

 

Время возвращаться: уже совсем жарко и солнце вредное. Мы разворачиваемся. По дороге натыкаемся на бабку с тележкой мороженого.

– Мам, купи, – я прилипаю к тележке.

– Нет, перед обедом нельзя. И потом, уже совсем нет денег. Идём, у меня сильно болит голова: приехала отдохнуть, а целый день только нервничаю.

– И всё из-за этой противной Вальки, – я про себя решаю, что называть её вежливо тётей Валей больше не буду. – У мамы давление, денег на мороженое нет... и вообще, этой Вальке надо как-то отомстить. Мстить, конечно, нехорошо, но она сама ведь тоже нехорошая.

 

Случай представляется через несколько дней. Я прохожу мимо Валькиной комнаты и замечаю в её стоящей на полу кошёлке, что-то сверкает. Нагибаюсь, приглядываюсь и вижу... бриллиантовые серёжки... такие ужасно красивые, с золотой короночкой. Маме, наверное, понравится, а Валька-хулиганка их не заслужила, – решаю я.

Мы сидим у воды и едим послеобеденные персики.

– Мам, смотри, что я нашла в песке, – протягиваю маме серёжки. – Нравятся? Это тебе.

– Да, но я такие не ношу, у меня нет дырочек. А может быть, их кто-то потерял и теперь ищет? Надо бы вокруг поспрашивать.

– Ну что ты, мама... я их глубоко в песке нашла, значит, они давно потерялись. Никто их уже не ищет, – придумываю я на ходу.

– А может быть, Вальке-хулиганке пригодятся? У неё, кажется, уши проколотые.

– Нет! – в ужасе кричу я. – Вальке не надо! Она нехорошая, у тебя из-за неё давление поднималось! Она не заслужила такие дорогие серёжки!

– Тоже правда...

– А почему ты решила, что они дорогие? – спрашивает бабушка.

– Ну как, они же из золота, с бриллиантами... это, наверное, стоит дорого.

– Из настоящего, да, стоят, а эти серёжки возле золота даже не лежали, – смеётся бабушка. – Так, копеечная дребедень, – она размахивается и кидает серёжки в воду. – Завтра это сокровище найдёт кто-нибудь другой.

– Ну зачем ты их выкинула?! Ты не имела права! Это же я их нашла! – слёзы брызжут из глаз.

– Прости меня... иди сюда... я поступила неправильно: я не должна была выбрасывать твоё... успокойся, иди сюда, – примирительно говорит бабушка.

На бабушку я не могу долго сердиться, но я почему-то продолжаю плакать и меня колотит озноб. Бабушка прижимает меня к себе.

– Мне кажется, ребёнок нездоров, – тревожно говорит она маме. – Идем домой мерить температуру: она вся горит. Неужели-таки перегрелась на солнце?

– Что с тобой? Что тебе болит? – мечется мама.

– Г-г-горло н-н-немножко...

– Ах, не надо было мне тебе покупать мороженое... опять ангина...

 

Я горю всю ночь, а утром приходит участковый врач, вызванный накануне. Мама ушла на местный рынок купить чего-то поесть, а со мной – бабушка.

Молодая врачиха смотрит мне в горло, заглядывает в уши, слушает дыхание и внимательно вглядывается в моё лицо.

– Доктор, это, наверное, ангина? – спрашивает бабушка, – у нее плохие гланды и частые ангины.

– Меня больше волнует её лицо, – задумчиво отвечает врачиха, – вот, посмотрите, эта щека выше той... явная лицевая асимметрия. Я подозреваю, что у девочки полиомиелит. Её срочно надо проверить. А где её мать?

Бабушка резко бледнеет.

– Как? Прямо сейчас? Мать ушла за покупками, скоро вернётся... может, подождать?

– Нет, такое не ждёт. Срочно везите её вот по этому адресу, и там возьмут все анализы.

 

Мы с бабушкой срочно отправляемся по тому адресу, в инфекционную больницу на анализы. Оказывается, что это далеко, через весь город, и добираться надо трамваем с двумя пересадками. Мне очень плохо, и я знаю, за что. Я совершила два ужасных поступка: украла серёжки и наврала, что нашла их в песке. А ведь октябрятам врать нельзя, а воровать и подавно. Моя болезнь – заслуженное наказание. Может, если честно признаться во всём маме, станет лучше? Но мамы рядом нет. Можно признаться бабушке, но я ведь не её обманывала. Придётся потерпеть до вечера. Хотя пока что можно признаться мысленно. Я представляю маму, рассказываю ей всю правду и слёзно прошу прощения.

Время тянется бесконечно. Дорога в больницу тоже. На одной из пересадок приходится долго ждать. Скамейка поломана: присесть некуда. У меня температура градусов сорок. У воздуха – примерно такая же. Жарко. Тошно. Кружится голова, ноги не держат. Всё, больше так не могу: или вырву, или упаду. Как-то подтаскиваюсь к рядом стоящей сапожной лавочке, от крыши которой падает небольшая тень. Устраиваюсь в этой тени, упираюсь о косяк. В тёмно-душном лавочном нутре старичок-сапожник драит не менее старую обувь. Возле него стоит ободранная табуретка. Резко пахнет ацетоновыми красками.

– Що ти, дівчинка? – старичок замечает меня, – ти що, хвора? Хочеш сісти? – он указывает на табуретку.

Я киваю головой, – да, очень, мол, хочу.

– Ну, заходы... – приглашает старичок, – а мамка твоя де?

– Там, – я показываю куда-то.

– Ай-ай-ай, не стежать за хворой дитиною, – качает головой старичок.

Я вхожу и со всего размаху плюхаюсь на табуретку.

Старичок вытаскивает из-под верстака бутыль и наливает из неё в потёртую алюминиевую кружку. – Візьми попей... не бійся, це вода... чиста. – Он отхлёбывает глоток, чтобы доказать мне, что вода чистая и её можно спокойно пить.

Я обеими руками выхватываю из его руки кружку и начинаю жадно, взахлёб глотать. Вода тёплая и противная, но она мокрая, а во рту у меня совсем сухо. Потом я сижу на ободранной табуретке с набитым тёплой водой пузом и вдыхаю чудесный запах ацетоновых красок, и мне от него становится намного лучше. Я чувствую, что выживу.

В лавочку заглядывает раскрасневшаяся бабушка. – Ах, вот ты где! А я тут ищу, волнуюсь... Пойдём, мы уже один трамвай пропустили. Спасибо вам, что приютили, – говорит она старичку-сапожнику.

– Спасибо за воду и за запах, – говорю ему я.

 

Наконец мы добираемся до больницы, где мне делают все анализы. В больнице прохладнее, чем на улице, и это уже хорошо. У меня находят ангину и не находят полиомиелита, и это, наверное, ещё лучше, потому что бабушка очень радуется. Хотя, почему-то расплакалась. Разве от радости плачут?

Назад мы едем на такси, без пересадок. Я уже не чувствую себя такой больной, как раньше. Мне дали лекарства, температура спала и на улице тоже попрохладней.

– Где вы были?! – встречает нас залитая слезами мама, – я так волновалась!

– Хорошо, что тебя не было дома, а то бы ты волновалась намного больше, – бабушка рассказывает ей наши приключения. – Ну ладно, ладно, слава богу, всё обошлось.

 

На следующее утро меня навещает участковая врачиха.

– Что ж, горло выглядит намного лучше, – говорит она после осмотра, – конечно, типичная ангина, но я должна была проверить. У нас в районе несколько случаев полиомиелита.

– Здравствуйте, – в комнату входит мама. – Ну как она?

– Пусть ещё сегодня полежит, а завтра, если не будет температуры, уже можно на море. – Врачиха пристально смотрит на мамино лицо. – Ну вот, одна щека выше другой. Наследственная асимметрия. Если бы вы были вчера дома, я бы девочку не погнала на анализы.

– А мороженое завтра можно? – интересуюсь я.

– Можно, но очень осторожно, – улыбается врачиха. – Давай, выздоравливай. А вы, мама с бабушкой, не волнуйтесь. Пусть она пополощёт горло морской водой: всё сразу пройдёт.

 

После ухода врача мама садится ко мне на раскладушку. – Ой, это я виновата, если б я знала, что ты заболеешь, я б не ушла.

Приходится успокаивать маму и объяснять, что она ни в чём не виновата, а что это я...

В дверном проёме появляется Валькина голова в бумажных папильотках.

– Ну и вид у вашего ребёнка... как у нас говорят, «на море и обратно», – гремит она.

– Валя, я вас прошу, потише. И если вы пришли требовать больше денег, уйдите, мне сейчас не до вас. У меня тут девочка нездорова, я с вами потом полностью рассчитаюсь, – говорит ей мама.

– Да ты шо, какие деньги? Я ж тут за ребёнка пришла спросить... мож, чего надо? Вот уху свеженькую сварила из бычков: от всех болезней лечит, дайте ей, пусть скушает. – Валька вносит дымящий рыбно-сельдерейным паром котелок. – А за деньги забудь. Я вчера не в том настрое была: Сенька, жених мой, на девять месяцев ушёл в море, так я его накануне провожала и перехватила маленько. Вобшем, рубь за койку, как договорились. А це шо, наш Мончик с пляжа делал? – берёт она в руки фотографию, на которой изображена мама с «подломленной ножкой» и криво улыбающаяся я. – Да, высококлассный он фотограф! Лучший на Ланжероне! Может быть, даже на всей Одессе...

 

Уха вкусная-превкусная. Я ем большой ложкой, прихлёбываю и краснею. Все думают, что от горячего. Только я знаю, что от стыда.