HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Рая Чичильницкая

Уроки музыки

Обсудить

Сборник рассказов

 

Мои рассказы-зарисовки из «мемуарной» серии: рассказы-эскизы, рассказы-воспоминания, рассказы автобиографические и полубиографические… о детстве и юности, об эмиграции и прочем…

 

На чтение потребуется 3 часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск
Опубликовано редактором: Вероника Вебер, 12.03.2014
Оглавление

3. Всякое-разное-сумбурное… Часть 3
4. Гулял по Скулянке казак молодой
5. Валька-хулиганка

Гулял по Скулянке казак молодой


 

 

 

Гулял по Скулянке казак молодой

 

 

 

Думаю, что не ошибусь, предположив, что у большинства советских детей моего поколения детство проходило не в самых оптимальных условиях, и что почти у каждого из нас была своя собственная Воронья Слободка, предоставляющая массу благодатного материала для литератора или просто предающихся воспоминаниям. Скулянская Рогатка – была моей…

Скулянка, как её величали по-простому, – моя колыбель и обитель до семи с половиной лет – в те времена окраина, почти что пригород Кишинёва. Достопримечательностью её были: кондитерская фабрика и хлебозавод, от которых всегда вкусно пахло; трамвайное депо, куда уходил на ночной покой городской общественный транспорт, – оттуда пахло машинным маслом; военная казарма, приютившая группу молоденьких солдатиков, охранявших две полуржавые, никому уже ненужные катюши; поросшее камышами болото, почитаемое в народе за озеро, и луг, на котором без присмотра паслись чьи-то гуси, козлы и коровы. С одной стороны Скулянку ограничивала железная дорога и вид на станцию Вестерничены, а с другой – Госпитальная улица, жизненно важная для района артерия. На ней располагалось несколько больничных заведений. Одно из них – роддом, в котором я и родилась. По Госпитальной проходила трамвайная линия, связывающая нас, окраинных, с центром города, с Большой Землёй.

С неё же также начиналась и дорога на еврейское кладбище.

Где-то посредине, между Госпитальной улицей и Вестерниченской железнодорожной станцией, и находился (а точнее, лениво развалился) мой двор, который технически двором назвать было бы неверно, так как был он каким-то беззаборно-распластанным, аморфным поселением, условно и нечётко делившимся на две части и жившим своей пёстрой, таборно-скандальной жизнью. Такие места у нас звались магалой. Надо сказать, что это было далеко не самым подходящим местом для интеллигентной семьи адвоката (незнакомого мне дедушки), его супруги, педагога математики (единственной бабушки, которую мне, к счастью, довелось знать), и их сына, строительного инженера (моего папы), к которым после замужества присоединилась моя мама, студентка консерватории. Но, как выражаются по-английски, «beggars cant be choosy»Просящие подаяния выбирать не могут.. Папиной семье выделили квартирку именно там, в этом месте, и, учитывая послевоенный жилищный кризис (семьдесят процентов Кишинёва было разрушено), семья была этому очень рада, что ещё раз иллюстрирует две прописные истины об относительности всего и о том, как всё-таки мало нужно для счастья.

 

Так вот, признаюсь, родилась и провела я своё раннее детство на магале, среди маленьких построечек – домиков, халуп и крытых толем, а то и соломой мазанок, с деревянными, прилегающими к ним сарайчиками и отдельно стоящими деревянными уборными типа «сортир», вокруг которых зимой образовывались невообразимой скользкости бугры, а летом несло на всю округу едким запахом хлорки, смешанной с чем-то, ещё более неаппетитным.

И кого сюда только не закинула судьба!

Русско-молдавско-еврейско-украинско-цыганско-гагаузкий мишмаш, напоминающий мой любимый гивеч из тушёных, перемешанных в казанчике овощей, корений и прочего. Гивеч из дипломированных интеллигентов, простых рабочих с начальным образованием, а то и вообще – безграмотных. Мешанина из портных и модисток, медсестёр и милиционеров, торговцев и конюхов, непьющих (таких было мало) и алкоголиков (этих – намного больше), честных и воров, а также из свободно бродящих по поселению котов и собак, запертых в маленьких сарайчиках и откармливаемых на праздники кур и хорьков, периодически их душивших, этим самым не давая им дожить до праздников и исполнить свой куриный долг перед человеком. Ну и, конечно же, в тёплое время года в эту смесь добавлялись миллионы громко жужжащих, зелено переливающихся мух, нагло игнорирующих свисающие с лампочек жёлтые липучки.

 

В поселении нашем улиц, как таковых, не было, а может, и были, но не обозначенные. А вот мощёных – уж точно не было. Кривые тропки и переулочки, перепрыгивающие через огороды и пересекающие местность каким-то хитросплетением, исключительно земляные и безобочинные, а значит, пыльно-сухие летом, грязно-разъезжающиеся осенью и скользко-ледяные зимой. Ходить по ним, независимо от времени года, надо было с осторожностью.

Посёлок наш был не тихим: везде лаяли собаки, мяукали кошки, подавали голос коровы и прочая живность, а на этом звуковом фоне в любое время суток кто-то с кем-то где-то ругался, и делалось это громко. Ругались все наши соседи. Иногда ругались и у меня дома, но только вполголоса, чтоб соседи не слышали, что было глупо, потому что ругань соседей, даже если бы мы кричали благим матом, явно перекрыла бы нашу.

Кстати, соседи кричали матом, но не благим…

А запахи... запахи я даже не берусь описывать. Слишком тонкий букет, слишком грубы слова.

 

Мы жили в одноэтажно-вытянутом строении, где нам отвели квартирку: две комнатушки, разумеется, без каких бы то ни было удобств.

Первая комнатушка, та, что побольше, совмещала в себе функции прихожей, о чём свидетельствовали вбитые в стенку крючки для пальто; гостиной, центром которой являлась чёрная, висящая под потолком радиоточка-«тарелка» (кстати, как-то слетевшая вниз и чуть меня, новорождённую, не прибившая), ­где «в тесноте, да не в обиде» собирались наши гости; столовой, на что указывал плохо обтёсанный кухонный стол и несколько колченогих табуреток; кухни, состоящей из полочки, фанерного ящика с песком для хранения картошки и морковки и печи для варки и отопления; гостевой (печь-плита превращалась в топчан, когда кому-то надо было у нас переспать); бабушкиной спальни (металлическая койка с обшарпанными никелированными шарами) и кабинета (всё та же печь-плита, на которой я делала уроки).

Вторая комната, размером поменьше и без окна, но, по стандартам тех времен, просто шикарная, также отличалась многофункциональностью.

Там вдоль одной стены размещалась тахта, покрытая ковром, на которой спали мои родители. Второй ковёр висел над тахтой: без покрытых коврами стен тогда было просто ну никак. Некоторые «наши» постарше и до сих пор сохранили такой интерьерный вкус. (Помню, мой, родившийся в Штатах, сынишка, впервые увидев в одном доме стенной ковёр, решил, что хозяева умеют ходить по стенкам). Напротив тахты, рядом с дверью, помещалась моя кроватка, окружённая сеткой, чтоб дитя из неё, не дай бог, не выпало. По правую сторону высился громоздкий зеркальный шкаф, а на нём – на случай переезда на новую квартиру – сложенные один в другой, вниз головой, нераспакованные румынские стулья, добытые «по блату» годы назад. По левую сторону стояло моё первое чёрное пианино, купленное бабушкой. Середину же комнаты занимал круглый стол, над которым свисала трёхрожковая болгарская люстра.

В общем, декор в стиле скупочной комиссионки. Пройти невозможно. Дышать нечем. Красота…

 

Так вот, в строении, где мы жили, до войны что-то хранилось, во время войны румыны держали лошадей, а после войны его помазали извёсткой, налепили перегородок с дверями и поселили вдоль коридора четыре семьи, включая нашу. Несмотря на мой юный возраст, я всех хорошо запомнила…

В квартире напротив жила немолодая еврейская пара: тучная тетя Блюма (в младенчестве я звала её Бумбой), торговка молока (у них была своя корова), и её муж Мотл, который это молоко развозил. У него были две лошади, одна по имени Сильва, а другая – Марица (он явно любил оперетты Кальмана), тянущие подводу с поблёскивающими алюминиевыми бидонами, предметами моего детского восхищения. Мотл драил своих лошадей и вплетал им в гривы разноцветные ленточки для красоты.

Дальше по коридору проживала ещё одна пара, помоложе.

С этими соседями нам повезло значительно меньше. Он – маленький, предельно худой и, говорили, что чахоточный, – Павлик, по прозвищу Дохлый, и его лучшая половина – ядрёная баба, старше возрастом и выше его примерно на две головы – Фёкла, которая требовала, чтобы величали её поинтеллигентнее, Танькой. Где работал Дохлый, не знаю. Фёкла-Танька же мыла полы в вендиспансере, где, поговаривали, являлась также и пациенткой. (Ну, а мне, мнительной, этого было достаточно для страхов на всю оставшуюся жизнь: ведь ей, не зная, что она собой представляет, как-то дали меня годовалую подержать на руках, о чём я потом и узнала). Но самое неприятное было то, что оба они оказались жутко скандальными пьяницами, а она ещё и воровкой: крала толь и курей из сарайчиков, куски мяса из жаркого, готовящегося на коридорном примусе, детские галошики, оставленные за дверью моими подружками… в общем, всё, что ей под руку попадало. Слыла она бабой пакостной и несколько устрашающей в гневе. Могла и в морду заехать под настроение. Никто с ней связываться не хотел.

Ну, а в глубине коридора жила семья, тоже довольно колоритная.

Она – Лида, родом из Горького – невыразительная внешне, заезженная бытом, сотрудница моего папы и почитаемый всеми строительный инженер. Он – намного её моложе, статный, высокий, красивый жеребец, вольный донской казак Костя, мастер на все руки, но без определённой специальности и заработка, а главное, без желания что-то делать и без угрызений совести живущий на жениных харчах.

С ними два сына: Валерка, которого я звала Варерик, – добрая, невинно забитая душа, семейная Золушка, Лидин старший от первого брака, и Толик – младший, их общий, привилегированный и противный. Никогда не прощу ему моего потопленного в болоте за съеденную канарейку Мурзика (а нечего было клетку оставлять открытой!).

Обаятельный в трезвом виде, Костя перевоплощался под воздействием алкоголя, а перевоплощался он, надо сказать, часто: начинал буянить, стучать в соседские двери, гоняться с ремнем (а то и с ножом) за Валеркой и потом, не поймав, уже совсем в плохом расположении духа возвращался в свою квартиру отыгрываться на Лиде, Валеркиной матери.

Бил он Лиду ногами и орал: «Ух ты, Самара! Душу из тебя выну! Ты – никто! Кацапка! Рабыня! А я – вольный казак... нам ещё Катька Великая волю дала!».

Покрытая свежими синяками, Лида убегала к нам спасаться. Всю ночь рыдала и жаловалась под аккомпанемент стука Костиных кулаков о нашу дверь. Мои родители испуганно вздрагивали при каждом стуке: хоть бы дверь не проломил; надо бы позвонить в милицию, но телефона тогда у нас, конечно же, не было. В перерывах они увещевали бедную Лиду подать на мужа в суд и, наконец, от него избавиться:

«Лидочка, у вас же сын растёт, разве вам его не жалко?»

Но Лидочкина жалость к сыну явно уступала её любви к вольному казаку Косте, которого мы утром находили спящим у нашей двери, а потом протрезвевши глубоко извиняющимся перед моей бабушкой:

«Да я, Ида Веньяминовна, ведь совсем не хотел... всё эта водка проклятая. Да я ж больше ни-ни, ни капельки...». И действительно, держался пару дней, до следующего раза...

 

Но были и хорошие воспоминания.

Например, наш двор, окрашенный летним закатом, отражающимся в медном тазу на горящих камнях во дворе. Бабушка с раскрасневшимся лицом мешает деревянной весёлкой булькающее ароматом вишнёвое варенье. Она снимает в блюдечко мне, крутящейся рядом, любимые мною розовые густые пенки. И вкусно так, что хочется язык проглотить.

Или, ещё один летний, необычно миролюбивый вечер: соседи сидят кто на чём, а в кругу, под какую-то бaянную сырбу, танцую я с подружкой, моей тёзкой, прозванной Райкой Пы, за то, что она долго не говорила, а только мычала: пы-пы-пы. А моей мечтой тогда было быть похожей на молдаванку, носить завязанный сзади цветастый платок, круглые золочёные серьги и чёрный лакированный пояс. Все нам дружно хлопают, я чувствую себя частью, принятой в большее целое, и это здорово!

Или – Володя, сын милиционера. Он в меня влюблён, несмотря на то, что значительно старше: мне около четырёх, а ему уже за семь, он ученик, но, тем не менее, приходит со мной играть, а после того, как меня покусала собака, с плачем, держа утерянные мной сандалики, сопровождает меня в больницу. Как можно забыть такое рыцарство!

И ещё было много хорошего, но....

Иногда представляю шатающегося, орущего на всю окрестность, вольного казака Костю... Или пьяную Таньку-Фёклу посреди двора, стягивающую с себя голубое грубо-байковое нижнее бельё и с визгами: «Иха! Иха!» звонко хлопающую ладонью по своему огромному голому заду на потеху всей магале и проходящим, улюлюкающим солдатикам… И поражаюсь, как я со всем этим выжила без особых травм, не впитав в себя тех ядовитых скуляночных миазмов? Не знаю... но факт остаётся фактом: моё плебейское начало мне совершенно не помешало в дальнейшей жизни и, уж точно, обогатило мои воспоминания...

 

 

 

Аркадий и Борис Стругацкие. Второе нашествие марсиан (повесть). Купить или скачать аудиокнигу бесплатно   Макс Фрай. Жертвы обстоятельств (повесть). Купить или скачать аудиокнигу бесплатно   Джек Лондон. Межзвёздный скиталец (роман). Купить или скачать аудиокнигу бесплатно

 

 

 


Оглавление

3. Всякое-разное-сумбурное… Часть 3
4. Гулял по Скулянке казак молодой
5. Валька-хулиганка
507 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 12:03 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!