О бедности и смерти

 

 

 

Бутхуз отстрелял последнюю ленту и отложил пулемёт на спинку втиснутой в тело баррикады садовой скамейки. Вороватый порыв запоздалого декабрьского ветра встрепал волосы убитого утром ополченца и умчался в сторону Эриваньской площади, перекатывая по пути пустые гильзы. От ступеней парламента ползком пробирался седой горожанин. Лавируя между скелетами сгоревших автомобилей, пластун забирал в сторону ближайшего переулка.

– Бывший гимнаст, – решил Бутхуз. – Вон как отжимается.

С противоположной стороны пошла длинная очередь, стрелок палил наугад, и пули, срезав ветки с платана, под которым залёг Бутхуз, улетели в сторону старого арсенала, где, собственно, и положено быть пулям, но на середине пути пули устали, и, потеряв силу, упали в мутную воду Куры.

– Пойду я домой, ноги замёрзли, Чёрна! – заорал пулемётчик, маша рукой в сторону командира. Командир постреливал из Калашникова, пригнувшись за бетонным парапетом церковного двора. Заметив суету Бутхуза, вопросительно вывернул ладонь. Бутхуз указал в сторону проспекта, стукнул по наручным часам и задрал два пальца. Чёрна кивнул. Взвалив на плечо пулемёт, Бутхуз обогнул баррикаду и направился к дому.

У здания старого телеграфа проспект перегораживала толпа болельщиков. В эту сторону не стреляли, тут была зона наблюдения и обсуждения войны. Раздвигая прикладом спорщиков, Бутхуз пробрался к замызганному подъезду, поднялся на третий этаж и толкнул сохранившую остатки резных завитушек дверь.

В коридоре вкусно пахло. Бутхуз пристроил пулемёт за вешалкой, стянул грязный бушлат. Отряхивая с ладоней муку, из-за кухонной двери выплыла Тётя Верико:

– Вахтанги, пришёл сынок, а что, этот кретин ещё сидит в подвале?

– Сидит, Тётя Верико, сидит, куда он денется.

Следом из кухни вылетела недавно вселившаяся провинциальная шлюшка.

– Не смейте грязными своими языками пачкать имя святого человека…

Прежде чем патриотка шмыгнула в свою дверь, Бутхуз успел поддать ботинком в обтянутый чёрной юбкой зад. После Бутхуз протопал в ванную, понаслаждался, намыливаясь, растёрся чьим-то полотенцем и пошёл к себе. Проходя мимо двери шлюшки, ткнул кулаком в дверь:

– Последний раз предупреждаю, будут к тебе звиадарасты шастать, всех перестреляю.

В комнате Бутхуз стащил ботинки и повалился на диван. Старый друг ласково прогнулся под хозяином, приспосабливая провалы набивки под Бутхузовы выпуклости. В комнате было тепло – Верико натопила. А вот и она – дверь скрипнула, необъятная Тётя Верико появилась с тарелкой в руках:

– Вахтанги, сынок, я хачапури испекла, тебе на войне голодно, поешь. Да, а Розыного Мишку сегодня ранили, час назад привезли, он возле телестудии воевал. Ты к нему пока не ходи, ему морфий сделали, он спит. В плечо и ногу ранили, там вся комната кровью залита. Сурен Вартанович смотрел, сказал – жить будет, главные органы не задеты, только рука не поправится, сустав разбит. Роза на кухне сидит, плачет, я к ней пойду, поесть отнесу.

– Будет плакать, Тетя Верико, у неё кроме Мишки никого нет. А что Малхазовича не видно? Куда делся?

– Аа, этот старый дурак никогда ума не наберётся. С утра заладил: «Плевал я на войну, коммунистам не верю, звиадистам не верю, демократы сволочи, один, говорит, у меня праздник – Новый год, буду встречать как человек». Завёл свой драндулет и уехал.

– Куда уехал?

– Куда он мог уехать, чтоб его ненасытный живот лопнул, вино, наверное, поехал добывать. Вахтанги, может, сегодня воевать больше не пойдёшь? Новый год встретим, а этот дегенерат пусть сидит пока в подвале. Я маме твоей, покойнице, слово дала, беречь тебя обещала, оставайся сегодня дома…

 

– Тётя Верико, как войну закончим, я с моим пулемётом избирательную компанию тебе устрою и президентом посажу…

– Чтоб ты пропал, болтун, – Верико двинулась из комнаты.

Не вставая с дивана, Бутхуз потянулся к оставленной на затёртом письменном столе тарелке, отломил ломоть, сглотнул, облизал пальцы, и, поудобнее пристроив голову на валике, поднял с полу томик Рильке:

 

Господь! Большие города
Обречены небесным карам.
Куда бежать перед пожаром?
Разрушенный одним ударом,
Исчезнет город навсегда…

 

Отложив книгу, Бутхуз встал с дивана и вышел на балкон. Справа ухнуло – в окно старого интуриста влетел снаряд, занялось рыжее пламя, толпа заволновалась, отхлынула. Из проулка выползла пожарная машина, по выдвинувшейся лестнице взобрался мальчуган в каске, открыл кран на конце брезентовой кишки и стал поливать огонь. Справа снова ухнуло – новый снаряд впечатал пожарника в горящее.

– А ведь говорят, дважды в одно место не попадает. – Бутхуз перегнулся через парапет, внизу суетились пожарники, пытались отнять у машины искорёженную лестницу. Стрельба участилась, сквозь треск автоматов пощёлкивали одиночные выстрелы.

– Снайперы хреновы. Всё, хватит с меня этого бардака, уеду. Чингачгук в Таганрог зовёт, там наших полно, одними арбузами прокормлюсь, тепло, море, и никакой войны. В задницу их демократию, пусть без меня разбираются. Арам на книги глаз положил, баксов пятьсот сдеру с этого клопа за всё. Сегодня же отдам – и вперёд, на Азов. А там – как бог решит.

Бутхуз вернулся в комнату, выудил из-под стола цинку с боезапасом, откинул крышку и заглянул внутрь. Патронов в цинке оставалось на две серьёзные очереди.

– Ну, и тем более, воевать нечем, и хватит.

Натянув ботинки, Бутхуз двинулся в коридор, обдумывая на ходу вероятное местопребывание Арама. Приоткрылась входная дверь, в образовавшуюся щель протиснулся Малхазович.

– Ва, Вахтанг, ты куда? Я приехал, индюка привёз, – Малхазович воздел руку с ощипанной птицей, вторая рука сжимала тесёмки туго набитой авоськи. – К такой матери вашу войну. Я вот в Кахетию смотался, ветчину добыл, сыр. Новый год не каждый день бывает, ты далеко не ходи, ребята придут – встретим праздник, как предки наказали.

– А кто будет? – заинтересовался Бутхуз.

– Все будут, – заверил Малхазович. – Арчил сказал – пешком приду.

– Не дойдёт, далеко.

– Кто не дойдет, Арчил не дойдёт? Арчил доползёт, коли идти не сможет. Вы, сопляки, нас вашей войной не пугайте, город, сынок, есть город, война войной, а традицию соблюдать надо, иначе города не станет.

Малхазович поволок трофеи в сторону кухни, приостановился по дороге и обернулся к Бутхузу:

– А что, эта новая, – и кивком указал на дверь, – совсем безнадёжная? Может, ей просто нормального мужика надо, забудет свой больной патриотизм, а?

– Вот ты её и полечи, – хмыкнул Бутхуз. После задумался и позвал: – Малхазович, а ты вино привёз?

– В машине. Я же не сторукий – всё сразу тащить.

– А где вино брал?

– Карденахское.

– Поклянись…

– Ва, я что тебе, сопляк – врать? Говорю – чистое Карденахи.

Бутхуз надел бушлат, вернулся в свою комнату, забрал цинку с патронами. Проходя мимо кухни, крикнул Малхазовичу: – Я к девяти вернусь, без меня не садитесь.

Спускаясь по лестнице, приостановился поправить врезавшийся в плечо пулемёт:

– Если экономно, растяну патроны часа на два, и бегом к Малхазовичу. Карденахи сегодня на улице не валяется…