HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Олеся Брютова

Скульд

Обсудить

Роман

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 23.11.2007
Оглавление

8. Часть 8
9. Часть 9
10. Часть 10

Часть 9


 

 

 

Всегда не любил телефонные звонки. Они звучат резко, нагло – и ты совсем не знаешь, что они несут тебе.

Как редко несут что-нибудь хорошее!..

Обычное следствие телефонного звонка: поспешное следование туда, куда следовать не хотел; получение известия, которого вовсе не ждал; выслушивание того, что ты выслушивать совсем не собирался; вранье тому, кому врать ты не любишь.

А хуже всего – голос. Который ты, возможно, хотел слышать – но в другом месте и при других обстоятельствах.

Чертово изобретение вечно спешащего современного сатаны!

Телефон захлебывался трелью; поспешил к нему, не выпуская из рук проклятой деревяшки.

– Да!

– Владимир Анатольевич? – раздался в трубке сладенький голос методиста. – Рада, что застала вас. Вы должны немедленно явиться в главный корпус, на прием к Павлу Игнатьевичу. Вам назначено в три, слышите?.. Алло! Куда вы пропали?

– Я… ну да. Пропал. Хм. Куда-то.

– Перестаньте паясничать, ради бога. Ваше положение не очень завидное, вам это ясно? – произнесла она с непередаваемой интонацией. Мед со змеиного жала.

– Все мне ясно, уважаемая. Буду точно в назначенное время.

– Уж, пожалуйста, будьте, – сказала трубка и дробно загудела.

Я положил ее на место.

С тоской посмотрел на телефон.

Освобождение?.. Черта с два!

– Ну-с, Павел Игнатьевич – значит, Павел Игнатьевич. Делать тут, дядя Вова, нечего.

И я, кукожась от холода, со вздохом пошел доставать из шкафа костюм.

 

Причин вызова к Пэ-И, как мы называли на кафедре Павла Игнатьевича Коломенского, было вполне достаточно.

Во-первых, прогулы. Без предварительного уведомления об этом кого следует. Во-вторых – Андрей. Он вполне мог проболтаться, как залихватски мы с ним надрались на днях. За это по головке не гладят, и премий не дают. В-третьих – и в последних – злополучный отчет, а также вранье о нем.

Кроме того: вполне мог позвонить Евгений Игоревич, которому я теперь не доверял, и намекнуть о моих проблемах с котелком. Если, конечно, он таки собрался добиться своего – не мытьем, так катаньем.

Обдумывая эти безрадостные перспективы, шагал к главному корпусу.

Он находился отсюда в четырех кварталах, но мне захотелось пройтись пешком. Шаг мой был упруг, страха перед визитом почти не было. Господи!.. Да что мне, в сущности, терять, кроме цепей?..

Странно – но я сегодня остро чувствовал в воздухе вонь выхлопных газов и громкий шум улицы. А раньше почти не замечал. Даже закашлялся, когда мимо проехал автобус.

Наверное, состояние психики болезненно усилило чувствительность.

Бесшабашный пофигизм подмывал выкинуть что-нибудь дурацкое.

И я выкинул.

 

Когда от остановки отделился троллейбус, на его запятках, вцепившись в обледенелую лесенку, ехал последнюю остановку до университета В.А. Воскресенский, молодой доктор философских наук.

 

Людмила Федоровна, методист нашего уважаемого заведения, была особенным человеком. Никто и никогда меня не переубедит: она получает удовольствие, находя людей, попавших впросак, и сладострастно над ними издеваясь.

Людмила Федоровна упивалась своей бумажной властью.

Она изматывала студентов, вовремя не оплативших обучение. Она визжала на старост, робко указывающих ей на проколы в расписании или учебном плане. Преследовала преподавателей, недосидевших положенные часы или ненароком вызвавших какую-либо путаницу.

Она царила в приемной Павла Игнатьевича, как вдовствующая императрица, и многим в тяжелых снах виделись ее выщипанные в ниточку брови, маленькие злые глазки, подведенные затейливой черной завитушкой, а также шевелюра, начесанная дыбом и обесцвеченная перекисью водорода.

Возраста ее никто не знал.

Когда тихо постучал в дверь без десяти три, Людмила Федоровна сказала:

– Войдите!

Голос у нее был неприятного тембра – визгливый и стервозный. Но очень ласковый.

Я вошел.

– А… это вы, Владимир Анатольевич! Входите, входите! – сердечно произнесла она. – Давненько вас не видела.

– Здравствуйте, Людмила Федоровна. Пэ.. Павел Игнатьевич у себя?

– У себя.

О, вот и надменность прорезалась! Это она уловила в голосе просительную интонацию.

– Он еще не принимает, – глянула она на часы.

– Ну, ничего, я подожду.

Она величественно кивнула, и я сел.

Всегда начинал нервничать в присутствии Людмилы Федоровны. Никак не мог найти к Ее Величеству такой подход, чтоб удалиться из владений методиста со всеми перьями в хвосте. Наверное, надо было произвести на старуху какое-то совсем особенное впечатление…

Но впечатления производить я не умел, а моя старательная вежливость, похоже, только усугубляла ситуацию. Действовала на нее, как красная тряпка на быка.

Помолчали. Она что-то писала в большой тетради, искоса на меня поглядывая.

– Прекрасный день сегодня, Людмила Федоровна! – светски осклабился, чтоб как-то занять паузу.

– День-то, может, и прекрасный. Но только не для вас.

– А что? – я искусственно изумился. – В чем дело?

Ответом мне был взгляд, полный ядовитого презрения.

– Вы еще спрашиваете?! Поразительное нахальство! Вам не стыдно сейчас, Владимир Анатольевич?

– Мне? За что же это?

– За ваше возмутительное поведение! – рявкнула она. – Вы хоть знаете, что о вас говорят по институту?

– Нет, – честно признался я.

– Что вы… вы сошли с ума! – свистяще выдавила Людмила Федоровна. – Вы пьете со студентами! – («Вот гадство. Уже знают!») – Не являетесь на свои лекции!.. Учебный план срываете!.. Да вас мало выгнать в шею! Вас надо лишить права преподавания – чего-либо и где-либо!.. Я из-за вас шесть раз расписание переделывала!! А я, между прочим, здесь на полставки сижу!! На копейках!!!

Людмила Федоровна раскраснелась. Маленькие глазки сверкали гневом. Ей было очень жалко себя, и она явно гордилась своей добродетелью.

Я не нашел ничего лучшего, как промолчать. Возражать было глупо; слушать – противно.

Был, конечно, виноват. Но не этой же реликтовой грымзе тыкать меня носом, словно нашкодившего мальчишку!

– Я, между прочим, не просто так не являлся. Я серьезно болен, – попытался вставить спокойным голосом, пока она переводила дух. – А свое внерабочее время каждый может проводить, как вздумается.

– Как вздумается?! Вот же нахал! Никакого стыда нет. А если вы больной – тогда катитесь на больничный, и болейте, сколько влезет!! За вас, если хотите знать, даже замену не ставят Гребневу! Постыдились бы! Он же вас на десять лет старше!!.. Я каждый день расписание перекраиваю! Да что вы о себе вообразили?.. Думаете, вам все позволено?! Вундеркинд несчастный!

Слова методиста катались внутри головы, как бильярдные шары; в глазах мутнело. Что-то со мной такое сделалось – сам не понял, что.

Я встал. Близко подошел к столу Людмилы Федоровны.

Стал смотреть ей в глаза.

– Что это вы на меня так смотрите? Не смотрите, нечего. Думаете, вас здесь кто-то б..боится?

Тут я демонстративно достал из ее вазочки автоматический карандаш и одной рукой сломал. Прямо перед круглым белым лицом.

– Ч.. что это вы тут за концерты устраиваете?!.. – сказала она надтреснутым голосом. – Павел Игнатьевич! Па..

– Очень неразумно распускать язык, когда перед тобою мужчина, старая ведьма. Придержи его, пока я не отрезал. Чтоб он не болтался зря.

Голос был мой – и в то же время нет. Сам не знаю, как смог все это выговорить. Ведь я даже к студентам на «вы» обращался.

Хотя, признаюсь честно: нечто подобное мечтал ей сказать всегда.

Могу предположить – не я один.

Не знаю, как передать, что сделалось с Людмилой Федоровной. Голос у нее пропал. Она что-то зашевелила губами, стала сначала зеленой, потом синей. И все время тыкала в дверь Коломенского.

– Да, я понял вас, Людмила Федоровна. Он уже принимает?

Может быть, ее трясущаяся голова выражала согласие, может – несогласие, но я мало придал этому значения.

Корректно постучал в дверь начальства, и после приглашения прошел внутрь.

 

 

Павел Игнатьевич, высокий седой мужчина с львиным лицом, был погружен в чтение. Услышав, как я вошел, он поднял голову и приветственно улыбнулся:

– Входите, входите, молодой человек!

– Здравствуйте, Павел Игнатьевич. Я, вот…

Он прервал меня властным жестом.

– Сядьте и слушайте, Владимир Анатольевич. Говорить будете после.

Сказано это было самым дружелюбным, отеческим тоном. Но я мало обманулся. Павел Игнатьевич обладал научным авторитетом, большими полномочиями и еще большими амбициями. С высоты всего этого он не мог позволить себе орать на подчиненных. Лицо его выражало благодушие… Ну-ну!

– Дорогой коллега, – неспешно начал он. – Должен вам сказать, что семь лет назад, когда я слушал ваше дипломное выступление, вы поразили меня. Без колебаний предложил вам аспирантуру. Вы экстерном ее закончили. Сели за кандидатскую… О, я помню, как мне говорили: «Павел Игнатьевич! Это беспрецедентно!» Но я возражал: «Мальчик очень способен, далеко пойдет. Не учите меня, что нужно и что не нужно делать!» Через год я предлагаю вам преподавание. Вы с радостью соглашаетесь. Кроме того, работаете над серией пособий, и даже – кто бы мог это предположить! – учебником философии для высшей школы!.. Факт, сам по себе заслуживающий внимания. Но вы пошли еще дальше: ваш учебник приняли к изданию. Быть может, заметили, Владимир Воскресенский, – он стоит у меня в шкафу. Я внимательно ознакомился с его содержанием, и нашел, что это весьма толковый образчик учебной литературы.

Итак, кандидатскую вы защитили. Защитили, кроме того, и докторскую. Это фантастично, говорю я вам. Фантастично! Притом, что вы не физик, и не математик.

Вы работаете с ожесточением, можно сказать, живете в этих стенах, – тут Коломенский широко раскинул руки, демонстрируя широту моей тогдашней жизни. – Научные конференции, симпозиумы – все это проходит блестяще! Вам аплодируют. В вас нет и никогда не было эдакого книгочейства, сухости, академичности – и то! Когда бы вы успели их набраться? Ваши рассуждения жизненны, любопытны. За это вас слушают, и слушают охотно. Вы пользуетесь признательностью студентов – чем может похвастаться далеко не каждый преподаватель. И что, безусловно, заслуживает всяческого уважения. Мальчик далеко пойдет… И ведь пошел. Пошел еще дальше.

Теперь, кх-м… дорогой коллега. Теперь мы подходим к самому интересному. Я бы даже сказал – фатальному. Документ, который я сейчас изучал, – тут Коломенский пристально взглянул мне в глаза, – это докладная. На вас.

Павел Игнатьевич продемонстрировал мне белоснежный, кругом исписанный листок.

– В ней десять пунктов, – продолжал он невозмутимо. – И по совокупности их, равно как и по каждому в отдельности, я могу применить к вам самые суровые санкции. Что с вами сделалось, спрашиваю? Ударила в голову слава, выдохлись ли вы, или отчалили в такие высокие сферы, что оттуда все представляется совершенно иначе, нежели видится простым смертным?.. А вот теперь – говорите.

Он милостиво кивнул, изготовившись слушать.

Во все продолжение речи Коломенского со мной творились странные вещи. Понимал: перечислением моих заслуг он унижает больше, чем прямым обвинением. Я краснел, бледнел, сжимал кулаки и готов был провалиться в преисподнюю.

Спокойная властность Павла Игнатьевича медленно припечатывала к полу, как таракана. Когда он широким жестом позволил мне говорить, слова на язык не шли.

Почему-то рука шарила по бедру, хватаясь за воздух. Но попала лишь в глубокий дырявый карман.

И тогда почувствовал, что сломался.

Нечто, пришедшее ко мне сегодня утром, стало неотвратимо вытекать из разлома.

Ощутил внутри опустошение и горькое осознание собственного ничтожества.

– Я, Павел Игнатьевич… очень виноват перед вами. Я…

Тут грудь словно раскаленным железом прошило – это из глаз побежали слезы. Проклиная всех, пытался собраться, взять себя в руки, успокоиться, ответить твердо.

Ничего не вышло.

– Вы… Не можете выгнать меня. Эта работа, этот институт… они для меня – все! П..павел Игнатьевич… поймите… Все! Я ведь даже Наденьку из-за работы потерял. Понимаете это, или нет?!

– Ну-ну! Только вот истерик не надо, – добродушно прогудел Коломенский. – Вы же не студентка-отличница, которой диплом зарезали. Коль не сумели организовать свою личную жизнь – только на себя пеняйте. Работа же тут не при чем. Еще раз спрашиваю: в чем причина вашего безобразного поведения?

Конечно, мое состояние ему безумно льстило. Он никогда не был тем тюфяком, какими обычно изображают людей науки. Если б для прогресса человечества необходимо было поставить опыт, в ходе которого человека режут на части и осведомляются об ощущениях – его, не колеблясь, поставил бы Павел Игнатьевич Коломенский.

Осознание этого делало ситуацию еще более невыносимой.

– Я болен, – наконец выдавилось из меня.

– Болен? Чем же?

– У меня психоз. Вызванный нервным перенапряжением. И галлюцинации.

– Галлюцинации? Это замечательно. Почему ж в клинику не ляжете?

Наверное, вид был у меня самый жалкий. Но Коломенский даже бровью не повел.

– Боялся потерять работу.

Тот понимающе кивнул.

– Это понятно. Сумасшедших в институте не держат. Потому вы молчали и не обращались за квалифицированной помощью. Но, конечно, как человек ответственный, отсиживались дома, ведь на лекции в бредовом состоянии нельзя являться… Похвально. Вот только на что вы надеялись, а?

– Ни на что, – прошептал я.

– Что-что? Простите, не расслышал.

– Ни на что не надеялся, Павел Игнатьевич! Я трус. Не мог принять решения. Тянул время. Надеялся – авось все как-нибудь само образуется.

«Дерзость загнанной крысы!»

– Само образуется. И это говорит мне один из лучших логиков. Высота вашего взлета, дорогой мой друг, сравнима только с глубиною теперешнего падения… Но вот что я скажу вам!

Коломенский встал из-за стола и подошел ко мне, возвышаясь на полголовы:

– Мне нравится ваш ответ. Да! – поднял он вверх указательный палец. – Он мне нравится, несмотря на содержание, которое, разумеется, достойно сожаления.

Если б вы сказали, что надеялись на свою славу или прошлые заслуги – я бы сию секунду вышвырнул вас вон. Собственноручно! В прямом смысле. И идти бы вам было некуда, дорогой коллега!.. А так я предоставлю вам шанс.

Репутация института мне очень дорога. Дороже, чем вам – ваше безответственно подорванное здоровье. Только потому вы, когда выйдите отсюда, направитесь в больницу и под любым предлогом возьмете на два месяца больничный лист. Его копию пришлете к Людмиле Федоровне, в ближайшие дни. После того возможны два варианта развития событий: вы, здоровый, полный жизни и готовый к работе с… – тут он глянул на календарь, – с десятого января читаете в институте лекции. Либо – отправляетесь на все четыре стороны. Вам ясно, дорогой Владимир Воскресенский? – любезно осведомился он.

– Мне ясно, Павел Игнатьевич.

– Вот и отлично, дорогой друг. Вот и отлично. Мне было бы очень больно сознавать, что доктор философских наук нашего славного университета кончил жизнь в клинике для душевнобольных!

Тут Павел Игнатьевич улыбнулся, похлопал меня по плечу:

– Ваша ошибка, в общем и целом, непростительна, Владимир. Я хочу, чтоб вы прониклись одной мыслью: за вашей спиной – авторитет серьезного научного учреждения. С того момента, как вы стали нашим аспирантом, вы более не принадлежали себе. А сделались принадлежностью науки. Хочу, чтоб поняли это всей своей сущностью. Поняли – и осознали. Если, вместо того, чтоб двигать вперед научную мысль, вы начнете совать в колеса палки… Понимаете?

Я кивнул головой.

– Наука в моем лице говорит: соберитесь! Талант не дает вам права на сумасшествие и личные недоразумения. Идите. Следующую нашу встречу надеюсь провести с другим человеком.

Он вновь хлопнул меня по плечу и царственным жестом указал на дверь.

Этой дверью я вышел и попал в опустевшую приемную. Тоскливо оглядевшись и не найдя при этом объекта моей последней моральной победы, вышел и оттуда.

Потащился по институту – вниз, вниз, вниз…

У преподавателей нашей кафедры, встречавшихся по дороге, на лицах появлялось какое-то паскудное выражение. Они быстро здоровались и убегали из поля видимости.

Студенты за спиной шушукались, сдавленно хихикали.

Подбежала студенточка:

– Владимир Анатольевич! Владимир Анатольевич!.. Здрас-ствуйте, Владимир Анатольевич!.. Я хотела бы вам… того… зачет сдать. Когда можно?

Я остановился.

– Когда? – посмотрел сквозь нее пустым взглядом. – Приходите десятого января. Под забор. И не забудьте прихватить пол литра. Если вдруг не найдете меня – спросите Ивана. Он-то наверняка будет знать, где найти.

Девушка растеряно мигала голубыми глазенками.

– Что с вами?

– Научный прогресс, – бросил я через плечо и начал быстро спускаться по лестнице.

 

Вниз, вниз, вниз.

 

…Да. Научный прогресс. Пустое множество. Множество пустоты. Мысленно открываю учебник «Концепции современного естествознания»: «Существуют теории происхождения Вселенной, отличные от концепции Большого взрыва. Согласно им, Вселенная происходит не из бесконечно малого сверхплотного сгустка материи, а из Ничто. Не из вакуума, который тоже есть материя – а просто из Ничто. Такова, например, теория инфляции, имеющая легко прослеживающиеся аналогии с актами творения мира по Библии. Некоторые ученые подсчитали количество энергии Вселенной – со знаками «плюс» и «минус». Суммарная энергия при этом оказалась равна нулю».

Ноль. Все, что окружает нас, все, что мы есть, все, к чему стремимся – ноль!

Боже, как страшно, плохо и неотвратимо.

Все человеческие взаимоотношения в сумме своей дают ноль.

 

Улица ослепила меня зимним солнцем и снежной белизной.

Я смотрел на солнце, пока оно не стало черным слезящимся шариком. Мне показалось – это и есть обещанный нам конец мира. Черная дыра, пожирающая Вселенную.

 

солнце померкнет. В летнюю пору бури взъярятся — довольно ль вам этого? Гарм лает громко у Гнипахеллира, привязь не выдержит — вырвется Жадный. Мне многое ведомо, все я провижу, судьбы могучих славных богов!.. Братья начнут биться друг с другом, родичи близкие в распрях погибнут; тягостно в мире, великий блуд, век мечей и секир, треснут щиты. Век бурь и волков до гибели мира! Щадить человек человека не станет.

 

Да, страшное время наступает. Приходят Великие морозы.

Великие морозы? Что за чушь?

Хотя – и вправду холодно. Надо прибавить шаг.

Нет. Холодно мне изнутри. От этого холода убежать нельзя.

Он пришел в меня – вместо памяти о разрушенном бытие.

Вот только слово «разрушенном» не очень хорошо подходит. В нем слышится отзвук катастрофы. Между тем как никакой катастрофы-то и не было.

Мое бытие просто растворилось.

Я оказался наедине с самим собой. Маленьким глупым человечком, мнившим себя достигнувшим чего-то. Каких-то высот, степеней, званий. А на самом деле – подвешенным в пустоте.

Люди, которые меня окружают…

Я не нужен им. Никому не нужен.

Если б Наде нужен был я, – именно я, а не счастливая семейная жизнь! – она бы никогда не ушла.

Если б Андрееву нужен был я, а не моя болезнь, он никогда не вывалил бы передо мной кучу бреда.

Если б Павлу Игнатьевичу нужен был я, а не мои научные труды вместе с возрастающим престижем университета – он бы меня понял.

Человек сам по себе никогда никому не нужен. Запомните это раз и навсегда!

Никому… не нужен. Никогда.

 

Я остановился, чтоб понять, где нахожусь.

Оказалось, шел совсем в другую сторону от дома. Не замечая ничего вокруг себя, поднялся на мост, под которым шло оживленное уличное движение.

Мимо пролетали машины. Я рассеяно глядел вниз, не понимая, зачем пришел сюда.

Тогда в голове стукнуло:

«А ведь ты можешь все окончить – очень легко и просто!..»

Сразу холод исчез, превратившись в лихорадку.

«Один шаг вперед – и нет мыслящего сгустка пустоты! Нет боли, нет страдания. Только первозданная тьма».

Я стоял, положив руки на парапет. Лицо леденил ветер, проникая в душу и выжигая холодом все внутри.

– Ну же, Владимир Воскресенский! Сможешь ли ты совершить поступок хоть раз в своей жизни? Докажи всем… – прошептал мой замерзающий голос. И осекся.

Потому что ощутил, как кто-то крепко взял меня за руку.

– Остановитесь! Ни в коем случае не делайте этого! Нет ничего, что не разрешилось бы волею Господа!

Я с трудом повернул голову. Рядом стоял молодой человек двадцати с лишним лет и укоризненно смотрел.

– Кто… вы такой?!

– Я? Прежде всего – служитель истины, и не могу позволить, что б кто-то ушел из этого мира, опутанный ложью и грехом.

– Какое вам до этого дело, мальчик? Проваливай лучше. Никогда не поверю, что тебе не все равно, полечу я отсюда вверх тормашками или нет.

– Ошибаетесь! – тонко улыбнулся юноша. – Давайте, уйдем отсюда. Вы послушаете мои доводы, и если они вас не убедят – то ведь никогда не поздно будет еще раз прийти сюда?

Я понял – самоубийство грубо прервано на самом интересном месте. Настрой уже не тот. Да и как-то неловко стало бросаться с моста при свидетелях.

– Ну что вы можете мне сказать? – ответил раздраженно. – Учтите: я махровый атеист. Не потерплю никаких религиозных бредней.

На это миссионер только весело рассмеялся.

– Пойдемте со мной! – сказал он. – Я знаю: вам, как и мне в свое время, откроется истина.

– Ну, истина – так истина, – пожал плечами. – Мне теперь уже все равно.

Молодой человек посмотрел проницательно и повел меня вниз с моста…

 

 

 


Оглавление

8. Часть 8
9. Часть 9
10. Часть 10
508 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 19:50 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!