Скульд

 

 

 

Утром болела голова. Снова проспал свои лекции. И почему их все время ставят на утро?!

 

– Алло!.. Да, да, это я. Нет, не приду. Болен… Нет, не знаю. Что? Слишком часто? У меня справка есть. Да, Андреев, психотерапевт… с печатью. И рецепт. Я выйду, конечно выйду. Да, передавайте кому хотите. Да… Отчет? Разумеется, готов. Конец семестра, понимаю. Что я, совсем, что ли. А? В компьютере. Еще не распечатал. Ну да, занесу. Что? Из..вините, плохо слышно… После обеда? Сегодня? Хорошо. Я занесу. Хорошо. До свидания. Я занесу!..

 

Мне ответили короткие гудки.

Вяло передвигая ноги по линолеуму, направился в кухню. Там, в шкафчике, кажется, был кофе.

На стене кухни висели большие часы, с вилкой и ножом вместо стрелок; единственные, в которых еще жили батарейки. Часы показывали полвторого.

Даже если предположить, что после обеда – это где-то после трех… м-да.

Немытая посуда громоздилась в раковине и на столе. Выбрав самую приличную кружку, я насыпал в нее лошадиную дозу и щелкнул кнопку чайника. Очистил плацдарм. Сел.

Перевел взгляд за окно. Там, кажется, все-таки наступила зима. Сыпал мягкий снег, плавно ложился на замерзшую грязь, закрывал человеческие серые мерзости.

Первый день настоящей зимы. В детстве я любил этот день, наверное, даже больше, чем Новый год. Конечно, на Новый год очень весело, дарят подарки… Но первый снег – это что-то очень личное, светлое. Обновление мира и обновление духа.

В этот раз первый снег не принес обычного умиротворения. Внутри у меня все так же громоздились нечистоты.

Из-под раковины несло помоями. И, похоже, в посуде скоро зацветут цветы. Я подошел к мойке. Удостоверился, что опоздал с прогнозом – они буйно кустились.

Господи, ну почему я не могу собраться? Ведь живут же люди одни, и живут прекрасно. Встречаются с женщинами, радуются жизни. Отчеты готовят вовремя…

Я вновь поднялся, вышел в коридор, и, глядя на свое несимпатичное помятое отражение, раздельно произнес:

– Значит так, приятель. Хорош с ума сходить. Ты мужик, а не тряпка. После тридцати только жизнь начинается, ясно? Сейчас возьмешь себя в руки, вымоешь посуду, вынесешь все это вонючее дерьмо, а потом сядешь, как миленький, за отчет. И напишешь. И унесешь в институт. Но сначала побреешься. Понял?!

Отражение смолкло, и я замолчал вместе с ним. Трепыхалась мысль: только мытье посуды займет у меня около часа. А чтоб написать отчет, мне нужны мои бумажки, которые лежат на кафедре. Прийти за ними после того, что я нес в трубку, решительно невозможно.

– Ничего! – злорадно произнесло отражение. – Вперед будешь умнее. Восстановишь по памяти.

Послышалось оживленное бормотание кипятка и мягкий щелчок.

– Ну, что? Начинаем новую жизнь, или нет?

«Или нет» – ехидно ответил внутренний голос.

– Или да, – бодро произнес я. – Благородное стремление тоже чего-то да значит, верно?

Я подмигнул отражению. Отражение послушно повторило мою гримасу. И стеклянно застыло.

Прошло несколько секунд. Сейчас бы мне надо развернуться и пойти в кухню пить кофе… но отражение держало меня.

Я стоял перед длинным зеркалом, загипнотизированный своим собственным взглядом.

Расширенные зрачки вглядывались внутрь себя, и было в этом что-то… странное. Настолько необычное, что я даже не осмелился моргнуть, чтобы случайно не спугнуть это.

Против воли принялся жадно вглядываться в небритое лицо перед собой. Скоро глаза пересохли, но мне по-прежнему было страшно их закрыть или отвести.

Когда долго повторяешь одно и то же слово, оно постепенно теряет смысл, разваливается на слоги. А потом становится чужим. Как будто впервые слышишь это сочетание звуков. Находишь, что оно противное. Или, напротив, приятное. Но совершенно бессмысленное.

Что-то похожее начало происходить со мной.

Я неуловимо понял, что лицо в зеркале незнакомо мне. Оно странное. Чужое.

Это чужой облик. И он мне не нравится.

Как можно было так долго считать его своим?

Глаза начало резать. Темнота сгустилась вокруг головы и контуров тела; что-то неясное задвигалось по поверхности зеркала. Плотный туман наплывал и слоился в широко открытых слезящихся глазах.

Наконец контур головы засветился беловатым ореолом. Ореол набирал силу и яркость, а после отделился, зажил самостоятельной жизнью, уплывая куда-то за край рамы. Взгляд потянулся за ним, но я вернул его назад.

Это привело к тому, что зрение обрело привычную резкость. Тьма раздвинулась. И на секунду я увидел…

Другое лицо.

Там, где полагалось быть моим волосам, падали на плечи сивые спутанные пряди, перехваченные на лбу кожаным ремнем. Ясные голубые глаза глядят остро и жестоко из темных глазниц; брови сурово сошлись над переносицей. Усы переходят в короткую бороду пшеничного цвета.

Какие-то обрывки полетели в голове на незнакомом языке; еще чуть-чуть, и я ухвачу смысл…

Но глаза закрылись сами собой, не выдержав.

А когда я открыл их, в зеркале уже не было ничего, кроме моего высокого худого силуэта.

Еще пару секунд приходил в себя.

Похмельный синдром?.. Как мог я принять висевший сзади шарф за свои волосы?! И лицо мое не так уж запущено.

Пожав плечами, я направился было в кухню: приводить в исполнение план «Барбаросса».

Но как раз в это время раздался звонок.

А потом еще. И еще.

 

Кто-то громко и настойчиво звонил в мою дверь.

 

Первая мысль: «Кто это?». Потом возникло «Не открою, ни в жизнь не открою! Что бы кто-то увидел меня в таком… »

И, внезапно, наперерез: «А если… чудо?! Если это она?»

Сердце стукнуло гулко; я шагнул к двери.

Нет, «Кто там» – так спрашивать не годится, я же не баба. Но кто… ведь никто сейчас прийти не может. Никто не знает, что я сейчас не в институте. И даже…

Звонок. Снова – долгий звонок.

Вот мучение, да открывай же, черт тебя дери!!

Как же тогда сказать? «Здравствуй. Я знал, что ты придешь»… «Мне было очень плохо. Но я не мог прийти первым». «Рад, что ты смогла… »

Звонок.

Я медленно поворачиваю замок. Раз, два… щелчок.

И открываю.

 

Вот тебе раз. На пороге стоял, широко улыбаясь, Евгений Игоревич Андреев.

– Здорово! Разбудил?

– Да нет.

– Ну, вот и хорошо. Я звонил в институт, там мне сказали – ты дома; я твой адрес спросил. Что-то случилось?

– Нет. Проспал просто. Сказал, что у тебя лечусь.

– Ну и правильно! Ну и отлично! Судя по всему, ты даже не соврал.

– Ты это к чему?

– Я?.. А!.. Ну да. Да нет! Не в том смысле. Сейчас все объясню.

– Ты хоть зайди сначала.

– Да-да.

Я принял его пальто и шапку, соображая, куда мне приличней завести гостя: в кухню или зал? «Хотя, в конце концов, какое ему дело до моей квартиры! Я его не звал» – враждебно прошуршало в голове. Женька принялся расшнуровывать ботинки. Смотрел на него и недоумевал.

– Ты только не пугайся! – продолжал говорить Андреев откуда-то снизу. – Никаких ужасных известий. Просто кое-что весьма забавное. Весьма, да, – повторил он и разогнулся.

– Проходи. Кофе будешь?

– Неплохо бы.

«Так. Значит, все-таки кухня»

– Вот, садись, – указал я ему место, расчищенное для себя. – Чайник недавно кипел. Или ты совсем горячий любишь?

– Наливай как есть!

Я налил ему кипяток в свою кружку и примостился на табурет.

Женька начал озираться в поисках ложки, но не преуспел. Я подал ему ложку вместе с сахарницей.

– Правда сахар там немножко того… слежался.

– Да ничего. Наковыряю.

Евгений Игоревич держался молодцом. Делал вид, что все в полном порядке. Посмотреть на него – так мое присутствие здесь вместо института, в загаженной квартире, с явными следами похмелья на лице – вполне нормальное явление.

Хотя, что это я… он же с психами работает. Поди, не такого навидался.

Повисло неловкое молчание. Мне почему-то не хотелось начинать первым. Страшно, что ли? Как-то интуитивно догадался: давнего моего приятеля привела сюда не тоска по студенческим годам.

Женька понял – я не начну разговора первым. Оживление Андреева сменилось неуверенностью; как будто он не знал, с чего начать, или смутился.

– Ну… что там у тебя? – наконец выдавил я.

Андреев вместо ответа хлебнул из кружки.

– Прекрасный кофе. Это что?

– А бог его знает. Этикетка отвалилась.

– А…

И снова отхлебнул. Потом сказал:

– К тебе я вот зачем пришел. Не знаю только, как сказать. Это все смешно, конечно, но если посмотреть на дело с другой точки зрения…

– Я тебя не понимаю.

– Да я сам себя не понимаю. Ч..черт… черт знает что! – вымученно улыбнулся он. И опять замолчал.

Я не выдержал:

– Женя, кончай. Если уже сидишь, так выкладывай. Что мучаешь?

Андреев сконфузился еще больше. Но, наконец, махнул рукой, дескать: «А, ладно, в самом деле!..». И принялся излагать:

– Видишь ли, рассказанное тобой никак не выходило из головы. Твой случай показался мне… ну, головоломкой, которую надо непременно разгадать. Кроме того: что это за дела? Приходит друг за помощью к врачу, а врач говорит: «Я не знаю, что с вами происходит, пейте таблетки и постарайтесь отвлечься». Я же все-таки не коновал какой-нибудь. Зацепило меня. Несколько дней сидел над историями болезней и своими талмудами. С коллегами консультировался.

И вот один старичок-профессор меня кое на что натолкнул… Ты только пойми правильно. Это просто, ну, скажем – рабочая гипотеза.

Старый профессор мне рассказал один случай: как-то к нему привезли пациента с черепно-мозговой травмой. Профессор тогда еще совсем молодой был. Попал по распределению в глухую деревню. Врачом, как говорится, широкого профиля. Больница у него – вроде районной. Людей отовсюду везли. Пациент – крестьянин, дремучий пролетариат.

Ну, профессор убедился, что ткани мозга не повреждены, произвел трепанацию, залатал, как положено. Благо инструментарий ему достался богатый от предшественника. Но, конечно, страшно ему. Врач он был молодой, такого рода операцию впервые делал, да и условия – практически военно-полевые. Мало ли, заражение, или еще чего. Может, какое-нибудь повреждение проглядел.

В общем, дежурит у кровати.

И вот, представляешь, Вовка: на вторые сутки открывает этот пролетарий глаза и говорит профессору: «Квод сум?» Тот сначала не понял. А крестьянин ему еще настойчивей: «Квод сум эст?» Тут только до профессора доходит: пролетарий-то говорит с ним на латыни! Спрашивает – «Кто я?». Ну, профессор, понятное дело, вызывает родственников: кого такого вы мне привезли? Они отвечают: Пантелея Федорова, двадцати трех годков. Живет в соседней деревне, отсюда шестнадцать верст – насилу живым довезли. За дохтора будем до смерти молиться. Как травму получил? С лошади упал, башку прошиб. Опять же – насилу живым довезли. Ревут. Где латинский язык изучал? Что вы, дохтор, какая такая латинь: грамоте Пантюша не разумеет, темнота, наследие царского режима…

Он возвращается в палату. Пантюша его видит и опять спрашивает: «Квод сум?» Доктор решает проверить: неужели Пантелей действительно понимает латынь? Только не знает, что ему ответить; к тому же слов не хватает. Ну и говорит: «Фэкс те сум. Пантелей эст тиби номен». Что-то вроде: «Ты есть чернь, зовут Пантелеем». А тот помрачнел и говорит сердито: «Канус! Патрициум сум» – «Собака! Я высокородный человек». Таким образом, он дал осмысленный ответ. Пока профессор в себя приходил, Федоров опять спрашивает: «Квод ти эст?» – «Кто ты?». «Хирургус… сум» – отвечает профессор дрожащим голосом. «Хирургус… хистрио… Эксеунди!» – проговорил Пантелей, что означало буквально следующее: «Лекарь… скоморох… Выйди вон!»

Потом у пациента начался бред; он плакал, звал маму, мешал латинские и русские слова. После потерял сознание. Пришел в себя только через несколько часов и сразу уснул.

Впоследствии его удалось выходить. Знание латыни Пантелей отрицал. И то: где бы ему ее выучить в такой глуши? Да и зачем? О том, что говорил, не помнил. Отвечал шуткой: «Вам бы так треснуться, товарищ дохтор! Еще бы не то заговорили!»

Этот случай очень заинтересовал молодого врача; но он боялся о нем говорить. И, тем не менее, хотел понять. Профессор сказал – именно тогда начал серьезно заниматься научной работой. Писал официальную диссертацию, а в свободное время трудился над интересующей проблемой. Вел свои исследования потихоньку, очень сторожился. Тогда ведь знаешь, как было… Генетика запрещена, а этот казус, возможно, доказывает наличие у человека наследственной памяти. Ну, помаленьку изучал. Видел много странных случаев, искал их специально. Накопил материал. Но до сути так и не докопался. Потом все забросил.

Когда началась перестройка и пошла мода на паранормальные явления, он сначала смеялся. А потом кое-что сопоставил, и…

Короче, старик профессор сказал мне так: «Евгений Игоревич! Если б я был помоложе и не боялся потерять научный авторитет, я, пожалуй, сумел бы аргументировано доказать: бред людей, которых наблюдал, есть ни что иное, как воспоминания. А именно – воспоминания прошлых жизней. Но я стар. Научные диспуты, революционные идеи – это уже не для меня. Просто я понял это… для самого себя. Более того: верю, что абсолютно прав, и эта вера открывает мне новые горизонты. Через многое пришлось перешагнуть; было весьма трудно. Но это стоило того! Многое в мироздании встает на свои места, когда перестаешь мыслить стандартно, по шаблону... Представляю, как тяжело будет в это поверить другим. Не видевшим, к тому же, того, что видел я! Но вы-то должны понять. Ведь, похоже, описанный вами случай – того же рода».

И вот этой фразой, Вовка, он открыл мне глаза!

Я криво посмотрел на сияющее лицо Андреева.

– Воспоминания предков?

– Нет. Твои собственные воспоминания. Воспоминания из прошлой жизни.

Последние слова Евгений произнес раздельно, почти торжественно. Внимательно посмотрел на меня, ожидая реакции.

– Ты это серьезно?

– Серьезно.

– И ты в это веришь? Действительно веришь?!

– А ты не последовал моему совету? – ответил Женька вопросом на вопрос.

– Какому еще совету?

– Узнать, каким таким Лейфом себя воображаешь?

– Нет, естественно. Да и не до того было. А что?

– А то, что я решил проверить это первым делом. Недолго думая, настучал твоего Лейфа Хродмарсона в Яндексе – дешево и сердито. Так, значит, никаких книжек о викингах ты не читал?

– Ну, может, читал. Когда-то давно.

Глаза Андреева торжествовали. Он развернулся на стуле и посмотрел на меня в упор.

– Знаешь, кто был первым норвежским поселенцем в Исландии?

– Нет, конечно. А какое…

– Им был Ингольф Эрнсон.

– И что с того? – спросил я упавшим голосом. Неизвестно почему, но волосы у меня на голове зашевелились.

– У него был троюродный брат. Они вместе ходили в военные походы и вместе уплыли в Исландию. Он – совершенно историческая личность. Этого брата звали…

– Лейф Хродмарсон?.. – еле слышно прошептали мои губы.

– Именно так! – страшно вскричал Евгений.

Свет померк в моих глазах. Андреев надвинулся ближе:

– А теперь отвечай: или это твой глупый розыгрыш, или я уже не знаю, во что верить.

Я ответил не сразу. Гулко стучало в груди и висках; ощущал свое тело как будто со стороны. Бред. Бред!.. Бред!!

Мелькали перед глазами видения из сна, из зеркала… в лицо мне дул северный ветер, холодное море плескалось под ногами. И я думал, что все сходится; все блестящим образом сходится. Потом какая-то маленькая пружинка выстрелила в голове; заставила тонко вскрикнуть:

– Чушь!

Наверное, глаза мои в этот момент были страшны, потому что Женя положил руки мне на плечи и тихо сказал:

– Успокойся. Все хорошо.

Потом встал, принялся расхаживать по кухне.

– Конечно, поверить сразу во все это очень трудно. Само собой, ты тут не при чем. Это я так. Отметал последние сомнения. Ни о какой симуляции не может быть речи: твоя психика действительно подорвана. Конечно, остается еще несколько разумных толкований… но ни одно из них не объясняет до конца это чудовищное совпадение!

Предположим, ты где-то услышал имя; оно зачем-то выплыло из подсознания. Потом стало фигурировать в твоих галлюцинациях. Вместе с именем всплыл ассоциативный ряд: Исландия, Скандинавия… ну, и прочее. Но откуда ты знал, что викинги называли Грецию Миклагард и служили византийскому императору? Откуда Вердани, Урд, Скульд, хагалаз и прочее? Когда ты научился скандинавскому стихосложению?

Слова Евгения хлестали меня, как пощечины. Я закрыл лицо руками и произнес:

– Не знаю… ничего не знаю.

Тогда Андреев встал посреди кухни и сказал:

– Так надо узнать!.. Подумай, ведь это уникальный случай. Человек-феномен впервые не дикарь какой-нибудь, а преподаватель института. Ведется наблюдение компетентного специалиста; есть возможность собрать консилиум. Множество свидетелей, строго научные формализованные эксперименты, достоверные данные… Это же перевернет науку!

Я медленно отнял руки от лица.

– Науку?.. Науку, значит. Ах, ты… засранец.

Встал, тяжело дыша. Потом выговорил:

– Вон. Вон сейчас же.

Андреев опешил.

– То есть – как? Что это с тобой?

У меня даже руки затряслись.

– Вот же черт побери… А ведь я тебе почти поверил. Ты же решил на мне карьеру сделать. Имя получить. Скандалец устроить… Пшел.

Я стал наступать на него, а Женька – пятиться в коридор.

– Да ты что, Вовка? С чего ты взял?

Но я был ослеплен ясной мыслью, посетившей меня.

– Ведь нет, нет никакого Лейфа Хродмарсона, и не было никогда! Ты просто меня обманул. И профессора нет. И Миклагарда!.. Ты просто хотел меня убедить, чтоб потом людей мистифицировать, а меня дураком выставлять!

Я хотел было ударить его, но он без труда перехватил мой кулак и завернул руку за спину.

– Ты дурак и есть! – обиженно крикнул он мне в ухо. Я вырвался и снова повернулся к нему.

– Конечно, дурак, – продолжал он, одергивая свитер. – Да если мне не веришь, проверь сам! Вон, у тебя комп стоит. Интернет ведь есть?

– Еще чего! Я еще не похож на идиота. Я не сошел с ума. Не сошел, понял?! И ты меня в этом не убедишь!

Андреев взглянул укоризненно и грустно.

– Ты… просто не понимаешь, что говоришь сейчас.

Потом почесал кончик носа и задумчиво добавил:

– Да, я сильно ошибся. Нельзя было все это на тебя вот так вываливать. Ты действительно болен. Я должен был это учесть. Но почему-то решил, что ты поймешь. Я приеду за тобой и положу в клинику.

– Ни.. никаких клиник. Я никуда не лягу, слышишь? У тебя такого права нет – здорового человека в психушку пихать! Я согласия не дам.

– Да не в психушку… при чем здесь психушка, – горько махнул он рукой. – Короче, я понял. Ты не веришь мне.

– Нет. Не верю. Этому невозможно поверить.

Женька повернулся к выходу и принялся надевать ботинки. Молча взял одежду из шкафа.

Я так же молча следил за его действиями.

– Вот что, друг мой, – наконец сказал он. – Тебе, во всяком случае, нужна квалифицированная помощь. Если хоть немного доверяешь моему врачебному мнению – я дам тебе направление к совершенно постороннему психотерапевту. Вот увидишь, он скажет…

– Нет. Я тебе не доверяю, – грубо оборвал институтского приятеля. – Уходи лучше. Не ожидал, что ты так со мной.

– И я – не ожидал, – проговорил Андреев и дернул ручку двери. Она сразу открылась. Я забыл запереть.

– Ты еще изменишь свое мнение, – сказал Евгений с порога. – Ты поймешь, что совершил ошибку.

Я промолчал. Андреев тяжело вздохнул и захлопнул дверь.

 

И я остался один.

 

…