Скульд

 

 

 

Вместо посвящения:

И начат день, и сброшен сон;
Тоска привычно сводит плечи,
И снова я иду навстречу
Тебе, холодный Вавилон.
 
Я прошепчу: «Привет тебе!»
И салютуя – Аве, Кесарь! –
Я улыбнусь твоей толпе,
Вертлявой массе гордых бесов.
 
И поспешу к огням пустым
По гулкой каменной брусчатке
Туда, где барышня в перчатках
Глотает сигаретный дым.
 
И равнодушно посмотрю
В лицо пресыщенной матроны
И вновь сдержу глухие стоны
Змеи увидев чешую.
 
Я молча встану в стороне,
Читая в лицах без упрека
Печать богатства и порока
И верность личной пустоте.
 
А после – еду по делам,
И мимо мчатся глыбы зданий
С остекленевшими глазами,
В плакатах варварских реклам.
 
Так город начинает день.
Нас обгоняют лимузины,
И дорогие магазины
Скупают души у людей.
 
Да, надо брать, пока дают.
Не надо жить по воле Неба.
И мало кто здесь просит хлеба,
Но зрелищ жадно ищут тут.
 
И в ресторане дорогом
Пьет водку с всадником патриций.
Все славно, будем веселиться!
Не стоит думать о другом.
 
Их идол – золоченый Змей.
И славя символ новой веры
Хохочут юные гетеры
В одеждах цирковых коней…
 
А я иду к себе домой,
Как побежденный римский воин, –
Бессилен справиться с толпой,
Разочарован, но спокоен.
 
Ведь завтра снова схлынет сон…
Так, может быть, расправить плечи?
И плюнуть вызовом навстречу
Тебе, холодный Вавилон!

 

 

 

 

Каждый раз, закрывая глаза, я вижу берег холодного моря.

Свинцовая вода налетает на прибрежные оледенелые камни, вздымается вверх и шумно падает. Она вгрызается в серый гранит. Пробивает дорогу в самое сердце каменной земли. Мшистые валуны смотрят сверху вниз на набегающие валы. А над их равнодушным молчанием носится ветер, завывая в вышине и поднимая вверх одинокую морскую птицу…

На берегу мои воины рубят топорами ладьи.

Не ходить больше кораблям под парусом; не встречать рассвет в чужой земле. Не носиться по волнам, преследуя добычу, уходя от погони… не взлетать веслам над бортами. Смолк для них звон мечей и стоны умирающих. Их кости врастут в землю и покроются крышами, а мачты станут стропилами.

Рука до боли в суставах стискивает эфес меча. Кажется, что топоры рубят меня.

Назад пути нет. Теперь эта ледяная земля принадлежит нам.

Пустота внутри. Пустота и холод, как будто сердце уже вырвала своими костлявыми пальцами старуха Хель.

Неужели мне уготована позорная смерть скотовода?.. Неужели не сяду я за один стол с Одином и Тором?..

Злые норны!

Топоры стучат, летят черные щепки. Я нашел все, что искал. Получил все, что хотел. Но боги… Боги – они наказывают исполнением желаний.

Нет. Пойду на многое. Я должен примириться с братом. Я… я еще услышу песню стрелы у виска, я…

 

Я открываю глаза и вижу, что за окнами – блеклый осенний день.

За стеной громко ругаются матом, слышится звон разбитого стекла. В квартире холодно.

Шаркая тапочками, подхожу к окну, зябко кукожась. Грязный переулок с облезлым забором умножает тоску.

Похоже, зима наступит нескоро.

Повернувшись, налетаю на собственное отражение в пыльном треснутом зеркале. Худая фигура, ссутулившаяся от холода, бледное лицо с пустыми глазами. Да… одиночество не пошло мне на пользу.

Конечно, можно сейчас выйти в коридор и твердой рукой постучать в соседскую дверь. Потом взять за грудки алкаша-соседа и сказать веско: «Если ты, сволочь, еще раз поднимешь руку на свою жену, я тебя размажу по стенке». Тряхнуть его смачно, и с наслаждением съездить по морде…

Холодно.

Да и невозможно. Что уж тут врать самому себе. Невозможно. Я никогда никого не возьму за грудки и не ударю по лицу. Это так же далеко, как и бредовый берег северного моря.

Выходной день выматывает меня. Нужно что-то делать, когда делать нечего. Курить бросил… И начинать не стану.

Ящик бубнит что-то, но я давно уже разучился его смотреть. Пялюсь в него, и осознаю, что не понимаю ничего. Просто смотрю, как там внутри ходят люди, как открывают рты и моргают глазами.

А о чем они говорят, я не знаю. Да и не хочу знать.

С книгами та же история. Страницы покрыты какими-то маленькими корявыми жучками, которые маршируют по листам правильным солдатским строем. Но стоит только сосредоточиться на них, как они разбегаются, расползаются в разные стороны.

Нет. Надо выйти отсюда. Спуститься вниз. Там тоже холодно, но там есть ветер. Там много направлений, не нужно ходить взад-вперед, как узнику одиночной камеры. Там нет фотографий и вещей, которые еще пахнут ее духами. Там тоже пусто. Но пустоты больше, и я не задохнусь в ней.

Какая зараза издала приказ – никого не пускать в здание института по выходным и праздникам?

Можно подумать, мы делаем там секретное оружие.

 

…Как бы я хотел знать, где в мозгу человека находится выключатель пустоты!

Или, может быть, где-то там, за извилинами и клубками нейронов сидит маленькое мудрое существо, которое знает все о жизни и смерти?

Великие тайны Бытия, только из-за которых, возможно, стоит жить. И умирать.

Эх, никогда мне не принять универсальное объяснение любого явления: «На все божья воля»… Искать, искать смысл жизни, и в итоге обнаружить, что это понятие – пустое множество.

Множество пустоты.

Всем радостям земным приходит конец; в финале каждого воодушевления – разочарование. Нельзя количественно преобразовать материю, и из одной овцы, конечно, может выйти семь шапок, но каждая сможет налезть только на кулак.

А дух? О, мистика – великий ресурс. Вот только одно неудобство: придется всю жизнь потратить на доказательства того, что ты не шизофреник.

В памяти всплывают вызубренные страницы учебников, где очень ясно и подробно объясняется: материя смертна. А духа не существует.

Исшарканные ступени ведут меня вниз, вниз, вниз. Толкаю деревянную дверь и оказываюсь во дворе.

Так, теперь нужно выбрать… Выбрать направление. А, впрочем – черт с ним. Ноги сами найдут его.

И не нужно закрывать глаза. Снова встанет передо мною узкий фьорд. Дом, рубленный из сосновых бревен; тропинка.

 

Тропинка вьется по камням. Мои детские ноги босы, я быстро бегу вверх… подскакиваю, наступая на острый камешек.

 

Нет. Вот асфальтированный бульвар. Осенние листья свалены в кучу, как бабочки с обгорелыми крыльями. Идет женщина с ребенком. Группа пьяных подростков. Грязные белые бока киоска. Надо смотреть на них.

Так. А в котором часу принимает Андреев? Надо выяснить. Нет, конечно, это психоз, но надо выяснить. Получить курс лечения.

Завтра отчитаю все лекции, и к Андрееву. Он должен принять меня без записи. Ведь он еще наверняка помнит – четвертый курс, общежитие, секция по волейболу…

Конечно, он помнит. Хоть и столько лет прошло. Когда мы виделись с ним в последний раз? А, ну да. Он приходил тогда на конференцию. Я подходил к нему или нет? Кажется, не подходил.

И еще эти… видения. Надо как можно быстрее попасть на прием к Андрееву. К Женьке. Он первоклассный специалист.

Мозги. Мозги в костяном ящике. Последнее, что у меня осталось. Надо сохранить их.

 

…А почему, собственно, я стою посреди улицы? Нет, так стоять не следует, еще решит кто-нибудь, что сумасшедший.

И верно ведь решит, зараза.

Впрочем, нет. Это еще не болезнь. Это – пограничное состояние. Я ведь осознаю его. Да. Я его осознаю, и, значит, это еще не страшно. Надо начать принимать какой-нибудь нейролептик. И успокоительное.

А вот и свободная лавочка. Замечательно. Сейчас я сяду на нее, буду смотреть на людей. Успокоюсь. И все пройдет.

Хоть бы газету догадался купить на углу. Вполне бы сошел за отдыхающего.

Может, даже почитал бы что-нибудь.

– Можно?

Я поднял глаза и увидел странного типа. Именно типа. Не гражданина, не товарища – товарищи вообще вымерли уже, как социальная прослойка; и даже не человека.

Типа.

На типе был латаный пиджак, грязная рубашка, брюки без пуговицы, жуткие ботинки и черная вязаная шапка. И очки. Огромные очки в роговой оправе.

– Можно? – повторил он, указывая на место рядом со мною.

Я молча подвинулся. Он сел.

– Закурить есть?

Я вновь молча мотнул головой и принялся тоскующим взором искать свободную лавочку. Но все скамейки были заняты.

– Меня Иван зовут.

– Очень приятно.

Встать и пойти дальше?.. Слишком уж похоже на бегство. Но сейчас он скажет: «– Может, выпьем?» А я скажу: « – Иди к черту». И, возможно, будет драка. Как всегда, достанется мне.

Я тревожно покосился на его ботинки. Но тип молчал.

Потом повернулся в мою сторону и надтреснуто проговорил:

– Я тоже так начинал… Ты вот сейчас сидишь в шляпе, а потом будешь дрыхнуть под забором. Потому что ничего тебе больше не остается. И твоих два образования, и красный диплом, и докторская твоя нах.. никому не нужны.

Тип, которого звали Иваном, мучительно закашлялся и плюнул на асфальт.

– У меня тоже был красный диплом. А теперь вот сижу с тобой, дурень… Может, выпьем?

И я, сам не знаю как, кивнул головой. Ответил:

– Выпьем, Иван.

 

…

 

Потом была какая-то конура. Кровать с панцирной сеткой, деревянные ящики, стол, селедочные головы. Почему-то портрет Ленина в тяжелой раме. Путаные разговоры… Я говорил о процессах, протекающих в человеческом обществе, а мне отвечали, что я неправ и ничего не смыслю в этой жизни. И кого-то мучительно рвало в коридоре. Потом я писал формулу технического спирта на стене; объяснял, что происходит, когда сивушные масла расщепляются на составляющие. Со мной соглашались, хлопали по плечу, говорили, я – мужик что надо, и спрашивали, где живу.

Хотел сказать, но не вспомнил адрес, и что было потом, я не знаю.

 

…

 

Холодно.

Утро.

Очень холодно. Башка трещит.

Так. Я, кажется, вчера где-то пил. Где-то и с кем-то.

А сейчас…

Лежу на скамейке в парке.

Отлично.

Опершись о влажное дерево трясущейся рукой, сел. Понял, что на мне нет пальто, и я не знаю, который час.

Черт! У меня же лекция с утра!

Ну, чтоб явиться в институт в таком виде, и думать нечего. О, как хорошо, что я не вспомнил адреса!..

Надо идти домой и звонить в институт. Сказать, что болен.

Да, сказать, что очень болен, и быстро к Андрееву.

 

– Алло!.. Да, да, это я. Нет, не приду. Болен… Нет, не знаю. Не знаю, когда выйду… Я позвоню, конечно позвоню. Да, конечно, передавайте Гребневу, пусть он читает, если свободен… Да. Извините. Спасибо. Я позвоню. Спасибо.

 

…

 

За окном – мокрый двор. Я никуда не пошел.

Во-первых, теперь у меня нет пальто. А во-вторых…

Кому это нужно, в самом деле?

Да, конечно, я болен. Но прав, прав был тот, в шапке и очках. Это все… никому не нужно. И сам я никому не нужен.

Никому.

Не надо трепыхаться. Надо спуститься вниз, и купить водки.

И – под забор?..

На полке стоят книги. Две из них – учебники, написанные мной. Лекции в институте. Успешная кандидатская, успешная докторская, важные исследования в области детерминации человеческого сознания, какая-нибудь там премия…

А кому оно нужно?.. Теперь? Да и было ли?

 

Какая пошлая вышла жизнь.

 

Я встал и прошелся по комнате. Наверное, скоро тут будет утоптанная тропинка от моих шагов. Как там, в темнице; у этого… датского короля, кажется.

Тропинка.