Наум Брод
Сборник рассказовОпубликовано редактором: Игорь Якушко, 26.02.2009Оглавление 8. Наум Брод 9. Наум Брод 10. Наум Брод Наум Брод
Утро, около одиннадцати. Вид из окна моей московской квартиры на тринадцатом этаже (январь, кстати): небольшое пространство, образованное краем моей лоджии и ближними домами. Несколько дней назад была оттепель, снег сошел, но какие-то его островки остались, как весной (сегодня, правда, опять похолодало). Небо серое, с чуть голубоватым оттенком. Людей нет, вообще ни души – впечатление, что и в домах никого, потому что окна у них и у меня закрыты и за ними никого не видно и не слышно. Тихие дымы из труб. Стоя возле окна, я чувствую тепло, которое подымается из-под подоконника. Для большей остроты ощущений можно прижать лоб к холодному стеклу окна. Непритязательная картина за окном иногда ввергает меня в состояние, которое подходит под определение «радостно жить». Раньше, когда моя голова еще не была занята моим прошлым, всякое «радостно жить» было связано с ожиданием чего-то приятного в будущем. Теперь мысли о будущем радости уже не рождают. Что бы заманчивого оно ни сулило, все смазывается тем, что «всё уже в прошлом», даже если «всё» – это почти что «ничего», а «всё» может случиться как раз только в будущем. Зато когда что-то отбрасывает меня в прошлое, мне опять становится «радостно жить». Иллюзия прошлого – это одновременно иллюзия будущего: мне якобы еще предстоит долгая-долгая жизнь. Это относится к любому прошлому – неважно, доставляло оно радость или нет. (Объективно прошлого вроде бы не существует, каким бы пакостным оно ни было, непонятно, на что злиться. Понятней, когда счеты с прошлым сводятся к умилению им типа «здесь прошла моя молодость» или «а все-таки и в этом было что-то хорошее».) Чтобы войти в это состояние, не обязательно подходить к окну. Достаточно взгляду из глубины комнаты скользнуть по теплому подоконнику, захватив край холодного окна, в котором серое небо в голубоватых прорехах, намекающих на скорое прояснение. Картину за окном я могу увидеть и без того, чтобы видеть ее буквально, но тогда она предстает несколько измененной: появляется больше простора, свободы, а земля кажется сиреневой; она еще холодная, но сиреневый оттенок на ней – залог того, что скоро станет тепло. Измененная картина вызывает острое желание ринуться в ее пространство, распластаться на мерзлой земле, раскинув руки. Это как раз и есть желание вернуться в прошлое. Как правило, я не могу установить связь между сиюминутным состоянием, картиной, которую оно вызывает к жизни (или наоборот картина вызывает состояние) и тем, что когда-то в прошлом было всему этому первопричиной. Но так всегда хочется это сделать! Первое мое побуждение: я начинаю метаться по комнате, иногда только мысленно. «Так, надо что-то делать, что-то надо сделать». Причем непонятно: «сделать» в смысле установить связь или в каком-то более масштабном смысле – решить намеченные дела, реализовать грандиозные планы. Для разгона я могу запеть. Пение или, правильнее, звуки, исходящие из меня, никогда не дотягивают до какой-то определенной мелодии. Что-то есть, а что – непонятно. Это при том, что у меня неплохой слух. Может, звуки рождает напор радости, идущий изнутри, – в конце концов, они и захлебываются радостью. Я начинаю лихорадочно доискиваться: что она означает? откуда накатила на меня? какое приятное событие прошлого подает мне сигналы? Я сажусь в кресло или осторожно ложусь на тахту (чтобы не расплескать – так что применительно к радости слово «расплескать» не такое уж иносказание) и очень скоро погружаюсь в полудрему. В этом пороговом состоянии сна -не сна я должен проникнуть не задремавшей мыслью в эту манящую тайну, первоисточник радости. Обычно мне это не удается. Как бы бережно я ни старался донести свое состояние до кресла или тахты, я либо сгоняю его и возвращаю себя к реальности, либо засыпаю. Ненадолго, правда, тем не менее, вскакиваю я с видом заснувшего на ответственном посту: испуг, конфуз, злюсь на себя, настроение к черту испорчено. Случаи с сиреневой землей – одно из немногих исключений. Середина семидесятых. (Совершенно бесполезное уточнение для случайного читателя лет через пятьдесят.). Весна, где-то на исходе марта. Или начало апреля, когда по утрам еще холодно. (Вот эти подробности он уже сможет воспринять, перенося на себя.) Я жил в Москве, но еще не постоянно, наездами. В родном городе (в Риге) у меня оставалась квартира – отдельная, однокомнатная, засранная до невозможности (иногда на время своих отъездов я пускал в нее знакомых преферансистов, за деньги, конечно, двадцатник в месяц, единственный мой заработок в то время), зато – своя! Когда я думаю о квартире как о своей, она мне видится светлой одним из субботних дней летом, с вымытым полом и оставленная мной – я куда-то ушел или уехал, но ненадолго, куда-то туда, где от меня не требовалось никаких усилий ни на что, даже не за город отдыхать – отдыхать тоже требует от меня усилий, а это могло быть что-то вроде «присел на скамейку в парке полистать газетки» между чем-то и чем-то, какими-то двумя обыденными событиями, пожирающими меня (пожирание, кстати, может продолжиться с мысли о том, что я «присел на скамейку в парке полистать газетки»), а в это время по полу моей квартиры постепенно расползается солнечное пятно, которому ничто не мешает, в том числе и отсутствующий я; через открытую балконную дверь квартира вначале заполняется утренней свежестью, потом жарой, но, пока меня нет, тоже вполне миролюбивой, которую, в конце концов, вытесняет долгий-долгий вздох облегчения надвигающихся сумерек. Так что, имея такую свою квартиру, я не считал себя жителем Москвы. И не чувствовал себя им. Жителем Москвы я чувствовал себя только в пределах той квартиры, где я жил (и то не всегда), и в пределах того двора, куда я иногда выбегал по утрам (это было всего не-сколько раз, но их оказалось достаточно, чтобы спустя много лет я мог думать о том, что по утрам я выбегал). В отличие от большинства приезжих я не могу сказать, что «Москва меня оглушила», или «потрясла», или «раздавила своей огромностью». Мое отношение к Москве как не москвича формировалось детскими книжками, благодаря которым слово «Москва» было для меня чем-то светлым, праздничным, манящим. Когда я сам оказался в Москве, меня только угнетало, что она во всем оставалась в стороне от меня, совершенно ко мне безразличной и независимой от меня. У меня своя жизнь, у нее своя, никаких пересечений, хотя я чего-то там самоутверждался. Это может показаться самонадеянным – рассчитывать на то, что возможны какие-то варианты, при которых столица нашей родины оказалась бы зависимой от Наума Брода, но если ты часть чего-то, даже ничтожная, почему бы тебе не думать о том, что от тебя может зависеть целое, даже такая громада, как Москва? Может быть, я сам как будто держал Москву на расстоянии вытянутой руки. Я знал человека, приехавшего в Москву само утверждаться, – у него уже было два инфаркта, и вскоре его нашли разложившимся в его квартире. Я это все время держал в уме. «Частью чего-то» я ощущал себя во дворе – частью его пространства. Этим и ограничивалась моя причастность к Москве. Сочетание «я в Москве» относительно моего пребывания в Москве в середине семидесятых включает в себя в основном мое беганье по двору ранним апрельско-мартовским утром – и то только те случаи, когда что-то отвлекало мое зрение, мой слух от того конкретного двора и тех домов, мимо которых я пробегал, и тех людей, которые мне обязательно попадались, но, слава богу, не задержались в памяти: хорошо, что и многое другое не перегрузило память, а остался только расширившийся двор и его... сиреневая земля. В левом нижнем углу я вижу силуэт, вроде бы мой: беззащитный затылок, часть сутулой спины – вид явно неспортивного человека, хотя многие годы я живу в приятном самообмане, что спортивен. (Справедливее так: моего артистизма хватает на то, чтобы спортивность изображать. Это, кстати, тоже неплохо: координация, пластичность и прочие достоинства.) Сейчас я побегу... Только что я оставил квартиру, с которой нахожусь в сложных отношениях. Обе стороны – я и квартира – подчинились обстоятельствам, которые их свели, и терпеливо сносят друг друга. У меня это был первый опыт жизни в коммуналке – с безымянными соседями, непреходящей кухонной вонью, без ванны и горячей воды, с трескучими полами (щели огромные, но все драили пол добросовестно). Короткое описание квартиры, чтобы у жителей коммуналок не возникали образы своих квартир: сразу от входной двери начиналась кухня (что уже оригинально) с двумя газовыми плитами справа и энным количеством столов-буфетов слева; на этой же стороне – дверь в комнату богомольной старухи, совершенно омерзительного существа; до сих пор у меня вызывает чувство брезгливости, когда я вспоминаю ее... даже не брезгливости, а тот самый отвратительный парафиновый привкус во рту, который возникает у меня всякий раз, когда я каким-то образом сталкиваюсь с чем-то церковным, а она была просто сгустком этого!.. Далее – две наши комнаты и наша кухня-столовая (как все-таки подсознание охотно цепляется за слово «наши»! Ведь там мне ничего не принадлежало, я себя чув-ствовал воровато прихватывающим от чужой жизни, а мне еще разными косвенными штучками напоминали об этом); вправо уходит в совершеннейшую темноту коридор, настолько темный, что я не вижу двери, которой он завершается, зато вижу тех, кто живет там: вот они стоят перед дверью – парень в клетчатой рубашке, волосы прямые, простой, и жена с ребенком на руках, маленькая, крепенькая, ребенка все время уводит вбок, как будто он мешает разглядеть меня, а я как будто готовлюсь сейчас сфотографировать их. Про наши комнаты – отдельно, если появится необходимость. Квартира в это сонное время, когда я выбегаю во двор, еще не набрала в полную силу обычную по отношению ко мне отчужденность, в какой-то степени это еще и из-за моей неубранной теплой постели. Это происходило попозже, особенно я это ощущал, когда заходил домой в середине дня и если никого не было. Своей идеальной прибранностью квартира как бы смыкала губы, давая мне знать о своем нерушимом союзничестве с ее хозяевами. Вечером в наших комнатах обязательно кто-то был: молодая женщина, считавшаяся моей женой, или ее мать, или кто-то из ненавидящих меня ее родственников – и я уже становился откровенно лишним, у меня просто не было места, о котором всем было бы известно, что оно мое. Сегодня мне хорошо видно, насколько курьезным было мое нахождение в той семье. Сейчас там уже давно все в порядке, спустя двадцать лет каждый поимел то, чему соответствовал, никаких неожиданностей в их жизнях не произошло, я был единственной, и вполне возможно, что они вспоминают о ней... не сказать, что с любовью, но наверняка беззлобно, как о некоем экзотическом коротком путешествии, в котором чуть было не переломались руки-ноги, но, слава богу, все обошлось, а что-то было даже и очень здорово. Думаю, что молодая женщина, считавшаяся моей женой, теперь уже не очень молодая, щедрее остальных приписывает достоинства этому отрезку своей жизни, соответственно и одному из ее главных персонажей – мне. (Боже мой, все уже позади, а сколько было переживаний! Ну да ладно...) Богомольная старуха целый день кипятила на своей конфорке чайник (отличное сквозное действие для пьесы, все события в квартире так или иначе сходились к этому: надо было постоянно следить, чтобы она не спалила нас, можно было разряжаться на кипящем чайнике, демонстративно вырубая при старухе газ, а она, проявляя неожиданные для ее образа ярость и готовность убить, тут же снова зажигала конфорку; можно было просто методично исподтишка выключать конфорку – она включает, а ты выключаешь; верх, правда, всегда брала старуха: лично у меня быстро пропадал интерес). Так получается, что я выбегаю во двор всегда невпопад. По идее утренняя пробежка должна давать заряд бодрости, это надо понимать так, что до нее бодрости не было. Но у меня все наоборот: из теплой квартиры на улицу меня выкидывает неизвестно откуда взявшийся прилив оптимизма, то есть бодрости в этот момент во мне с избытком, но возвращаюсь я не заряженным, а разряженным и, как правило, после завтрака начинаю клевать носом. Может, если бы в этом у меня была бы регулярность, то и эффект был бы другой – нормальный, как у всех нормальных людей, получающих очевидную пользу от утренней пробежки. Но тогда и сиреневая земля была бы ни при чем, я бы ее не заметил: все внимание уходило бы на здоровье. Я бегал по соседним улицам мимо разномастных домов, в основном убогих, двух-трехэтажных, созревших на слом (какие-то уже были пустыми), обегая круг снаружи двора. Иногда я вдруг срывался с этой орбиты и куда-то забегал, всегда, кстати, умудряясь заплутаться, зато это давало мне дополнительное удовольствие от «возвращения к себе». Время, прошедшее с тех пор, неким замечательным образом трансформировало маршрут моих тогдашних пробежек: дома отодвинулись в глубь картины, раздались по ее периферии, образовав довольно просторную площадь, и теперь я вроде бы бегаю не за домами, а в пределах этого расширившегося двора (какой в этом художественный или иной смысл, я не знаю, может что-то связано с подсознательным стремлением вернуться в материнское лоно), а вся поверхность двора – с этим сиреневым оттенком. Скорее всего, в какое-то утро эту часть планеты осветили, как и положено весной, косые лучи солнца и подкрасили землю. Вначале, может, не совсем в сиреневый, но со временем он стал сиреневым, и таким запомнился. Потому что такое утро сулит возрождение...
* * * Кажется, все это можно пережить заново, выйдя на улицу. Но я этого никогда не делаю. Не только потому, что «прошлого не вернуть». Я знаю, что там, на улице, все совсем не так, как я себе представляю это здесь о там. На улице, которую я себе представляю здесь, никого нет, иногда кто-нибудь пройдет туда-сюда, как это бывает летом, воскресным утром, когда еще совсем безлюдно, и уйдет к себе, оставив это пространство в моем безраздельном владении (фигура из моего окна: темная, маленькая и согнутая, как будто какой-то пожилой трудяга вынес мусор). Я в настоящем и я в прошлом оказываемся в пределах прямой видимости, между нами ничего такого, что бы загромождало путь друг к другу, все чистенько, никаких житейских мерзостей, которые забивают мозги. Вот он, я сегодняшний, а там, сзади, мое прошлое; достаточно обернуться – между нами пространство, все такое аккуратное, прибранное, примерно такое, какое видно из моего окна, только значительно больше. Между мной настоящим и мной будущим тоже все хорошо, путь свободен, ничто не намерено цепляться за мои ноги, иди, Наумчик, куда хочешь, могу даже орать, задрав голову и раскинув руки, – никто мне не помешает, потому что здесь тоже никого нет. Жаль, что в подобные прогулки никого нельзя взять с собой, чтобы дать почувствовать кайф, который они доставляют. Если человек сам не способен это испытать, никакими рассказами в нем этого не разбудить. Женщина, не знающая оргазма, не знает, чего она не знает. На улице, если бы я на нее вышел, обязательно на меня навалятся какие-то шумы, звуки, которые тут же разгонят мое состояние и все испортят. На ней меня вынудят стать частью реальности. Я даже не успею заметить перехода, и какое-то время буду рефлекторно вертеть головой, привыкая к другой жизни, но та уже куда-то отлетит, без следа.
Оглавление 8. Наум Брод 9. Наум Брод 10. Наум Брод |
Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы. Литературные конкурсыБиографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:Только для статусных персонОтзывы о журнале «Новая Литература»: 24.03.2024 Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества. Виктор Егоров 24.03.2024 Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо! Анна Лиске 08.03.2024 С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив. Евгений Петрович Парамонов
|
||
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru 18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021 Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.) |
Вакансии | Отзывы | Опубликовать
|