Жертвенник. О сакральном и профанном литературного творчества

На чтение потребуется 12 часов | Скачать: doc, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Итак, фундаментальная проблема существования человека – конфликт между свободой и необходимостью. Каждый человек есть микрокосм, имманентно связанный с макрокосмом, который изначально есть макроантропос, «большой человек». То, что люди назвали Богом, представляет, по сути, бессмертного человека, Небесного Адама, и каждый из нас потенциально равнодостоен Ему. Задача – преодолеть необходимость, воспользовавшись свободой. По мысли Бердяева, свобода богоподобна, ибо раскрывает в человеке Творца.

Для писателя – идея заманчивая. Впрочем, возникла она не сегодня. Слово «творец», применительно к личности созидающей, тянется в тьму веков. Однако есть у Бердяева акцент, над которым следует поразмыслить: творческий акт – это созидание из ничего. В концепции мистика проводится параллель между рождением Богом вселенной – и творческим человеком, который из ничего порождает нечто. Здесь находит свое отражение уже мое собственное заключение о том, что литература – самое идеальное из искусств. Собственно, к искусствам литературу и не относят, она поставлена как бы особняком, притом что внутри литературы элемент искусства отчетливо несомненен. Почему такое отграничение? Вероятно, потому, что литература – явление иного порядка, нежели все другие творческие разновидности. В самом деле: любые искусства для произведения требуют материала, некоего предварительного физического субстрата – своей «глины», своих «красок», своих «тканей», своих «инструментов». Литературе требуется только одно – мысль. Идеальное рождает идею и оформляет эту идею в словах. Этимологически, слово есть Логос. Мистически – Бог.

Получается, малая вселенная под названием «человек», через слово, из ничего рождает новое нечто. В совокупном творческом акте литература богоподобна, а учитывая имманентность микро- и макрокосма, можно сказать – божественна. Не буду эту мысль развивать из уважения к материалистам, но предлагаю и не забывать ее из почтения к идеалистам. Здесь опять возникает «срединная точка»: на протяжении всей истории человечества идеализм и материализм диалектически сосуществуют, и ни одна из этих платформ, каждая в себе находя свою правду, до конца не опровергает вероятности правды противоположной платформы.

Если говорить о писательском творчестве, кое в чем я с Бердяевым не согласен: в том, что «творческий акт творит не из природы творящего, через убывание сил творящего». Во-первых, все-таки – из природы, если понимать под природой содержание личности в идеалистическом смысле. И во-вторых, в смысле материалистическом, писательство очень даже требует сил; не всякий будний день высасывает энергии столько, сколько бессонная ночь за письмом; не говоря уже о необходимости после бессонницы участвовать в буднях. Если жертва здоровьем для меня ощутима, видно, я – недостаточно мистик.

А вот в чем я с Бердяевым соглашусь, так это в том, что творчество есть свобода. Именно ради свободы писатель и пишет. В этом – главный мотив. Я говорю о мотиве сакральном, влекущем писателя за предел, где всё профанное преодолевается через трансгрессию. Таким образом, литература в мистическом преломлении, точно также, как в социологическом и экзистенциологическом, для писателя выявляет интенцию: от безличной необходимости – к личной свободе.

Но вот для чего личность писателя нужна Богу?