Самка скорпиона

дилогии «Скорпионья сага»
На чтение потребуется 7 часов | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Смерть поджидает нас в собственном доме.

В единственный день, когда я заехал домой, ибо не мог отмахнуться от законной жены, мне на мобильник позвонила вдруг мама: отцу стало плохо, вызвали «скорую», едут в больницу.

На этот же день жене назначили операцию...

В голове повисла гулкая пустота. Чуть оклемавшись от вращения мебели, я тут же перезвонил и начал сбивчиво объяснять, почему не смогу мгновенно приехать. Чудовищная случайность, абсурдное совпадение... Мама перебила: «Не рвись, сынок, справимся. Ты все равно здесь ничем не сможешь помочь. Жену береги. Тебе нужно продолжать жить».

Я не знал, что сказать. Что думать, что делать. Обезволено слушал, как в телефоне воет сирена. Вдруг закряхтел слабый голос отца:

 «Сынок... ты это... если что... не бросай маму».

Я с трудом проглотил душный комок.

«Папа, держись! Ты не должен отчаиваться!»

«Все нормально... Начиная с какого-то возраста, отчаянье не может не быть постоянным ингредиентом душевного коктейля... – Длинная фраза далась ему тяжело. Он хотел засмеяться, но вышла дерганая одышка. – Только... только возраст этот начинается задолго до старости… Помни об этом, сынок, не забудь... Ну все, что-то я заболтался, бывай. Остальное тебе мама расскажет…»

→

Операция называлась «блефаропластика». После удачных опытов с «Ботоксом» и губным гелем, жена рассудила, что состояние век ее старит. В день операции я обязан ее поддержать.

Я доехал с ней до «Клиники Красоты», промаялся, пока ей кромсали веки, а затем, уже в качестве водителя, на корпоративной машине доставил домой. Тут я переквалифицировался в сиделку. За пациенткой требовался уход. Кормление из ложечки, прогулки до туалета, лед на глаза, обезболивающие, беседы, выслушивание нытья. Что до последнего – испытание не для слабонервных: в нездоровье человек делается капризным, и если на бойкую вспыльчивость я всегда реагировал лютою глухотой, то на беспомощное раздражение пришлось учиться ангельскому участию. Ну я-то ладно, я потерплю. Но вот она? Чего ради над собой так измываться? Поглядывая на обновленную физиономию, я понимал бессмысленность косметических ухищрений. Теперь я уже точно знал: лицо как маска – это «Ботокс», губы как налитые пиявки – это гель, а глазки как орешки – это блефаропластика. Первая мысль – о возрасте такой красотки. Да и вообще. С некоторых пор, при некотором мужском опыте, женщина стремительно теряет свою привлекательность. Женщина как класс, как биологический вид.

Ведь степень женской красоты – это всегда степень обмана...

Ночь напролет я возился с ней, а размышлял о родителях. Им тяжелее, чем мне. Да и всегда было трудно. А могли б развестись. С каждым годом все трудней заставлять себя жить – жить вообще и жить друг с другом в частности. Большинство оправданий совместной жизни в глубокой старости строятся на взаимопомощи стариков – то есть, на корыстном мотиве, на взаимной продажности, в конечном счете – на проституции.

Единственное, что может проституцию опровергнуть – любовь.

Но я так и не понял: уход за смертельно больным – это любовь или неизбежность?..

Утром, наконец, поехал к отцу. Его прооперировали, он был в реанимации, без сознания. Мама – с ним. Я помучил доктора, но тот ответил расплывчато.

Мы с мамой стояли бок обок и смотрели в окно.

– Мама, что ты мне должна рассказать?

– Я? Рассказать?

– Да, папа говорил, остальное расскажет мама. Что он имел в виду?

– Откуда мне знать...

– Нет, мама, ты знаешь. Ты прожила с ним всю жизнь.

За окном сиял летний день. Внутри подмораживало.

– Что ты хочешь услышать?

– Правду.

Мама вздохнула, судорожно, толчками. Закусила губу. В остальном – каменное лицо. Всегда была властной, гордой, держала эмоции под контролем. Глаза затуманились, заблестели, продолжая смотреть вдаль. 

– Какую правду ты хочешь? Что все мы умрем?.. Что на все Божья воля?.. Что любовь живет три года?.. Что женщина живет на десяток лет дольше мужчины?.. Что онтогенез есть краткое повторение филогенеза?.. Что солнце зажглось четыре миллиарда лет назад, а осталось каких-то двадцать два миллиона, и наша вселенная погаснет, и ничего больше не будет, ничего, никогда – сплошной ледяной мрак?

Зажмурилась. Я подумал, вот, сейчас откроет глаза, и по щекам ее потекут ручейками слезы... Открыла. Ни капли.  

– Правда – все то, что способствует продлению жизни. А все то, что ведет жизнь в тупик – ложь.

→

Знойный июнь перетек в душный июль. Я разрывался между женой и отцом. Плюс клиенты: еще надо было исхитриться зарабатывать как-то на жизнь, притом, что скорпионов покупать почти перестали – кризис. Кстати, пешком по городу – гораздо быстрее. Спасибо жене за проданную машину. Не заделайся я пешеходом, не обрети этой закалки, едва ли меня хватило бы надолго.

Отец потихонечку выкарабкивался. Из тяжелого состояния перешел в градацию средней тяжести, и его перевели из реанимации в палату. Мама – при нем неотступно. Надо сказать, держалась она молодцом. В каждое посещение я просто диву давался: откуда в ней столько энергии? Ведь болезнь близкого человека так жутко высасывает. Это я чувствовал по себе. Ноги едва держали. Плохо стал выносить жару. На сквозняке подхватил простуду. Пропитался потом, прокис, запрыщавел, осунулся, помрачнел, сделался призраком, былинкою на ветру. Даже на себя энергии было в обрез. У женщин запас прочности явно выше.

Думая об отце, я видел свою перспективу. Вот так и жена моя будет со мной отсиживать время, окучивать меня запоздалой заботой, оптом замаливать розничные грехи; хотя до момента, когда начну помирать окончательно, будет вычерпывать мозг и глушить стаканами кровь; а как загнусь, облачится в черное пре-де-парте, и еще долго будет коптить небо искренним трауром.

Говоря объективно, я стал мизантропом. Помню, ехал как-то в битком набитом вагоне метро, и вдруг увидел на стенке напротив рекламный стикер: «Косметика Принцесса. Детская косметика. Как у мамы. Только лучше». Мне аж скулы свело от злобы. Казалось бы, что мне за дело? Но я встал и содрал эту мерзость, и снова плюхнулся в шаткую полудрему. На остановке вошла старушенция. Народу было – как в бочке селедок, однако она, энергично так, потолкалась и повисла аккурат надо мной. Вроде бы, никакой зримой связи. Только во мне почему-то сжалась пружина.

– Молодой человек, будьте добры, уступите место.

– Молодой? А вы в курсе, какая у мужчин продолжительность жизни?!

→

Не бывает так плохо, чтоб не было еще хуже. Нет такой усталости, чтоб не было еще тяжелей. И, наверное, нет таких сложностей, чтоб не усложнить их еще.

Ведь помимо всего, в моей жизни была Мира.

После того как она прекратила разлуку, мы несколько раз друг друга любили в лаборатории. Но когда закружил внезапный смерч болезни отца, я живьем с ней не пересекся ни разу. Эсэмэски, телефонные голоса... Я ссылался на занятость. Она входила в мое положение. Всякий раз я ей говорил, что еду в больницу, а сам – на яхту, побыть одному. Увы, я начал ее обманывать... Конечно, мое сердце по ней поскуливало. И, конечно, вспоминая наши свидания, я сознавал: эта энергозатратность еще возвращалась ко мне чем-то милым, приятным – но не всепоглощающим, чего так хотелось бы женщине. Я старел. Понимал это с беспощадностью. Перспектива виделась трезво и жестко. Мудрость? Быть мудрым в молодости – это глупость. Как глупость и показушная энергичность так называемых «зрелых»...

И все-таки, она меня отловила. В жизни зрелого человека, при всей суете и загруженности, не так много мест, где он реально бывает. Не назначая свидания, она просто явилась в лабораторию.

– Мне нужно ехать, – сказал я ей хмуро с порога.

– В больницу? – зорко сощурилась Мира.

Я подумал, если сейчас ей совру, буду последней скотиной.

– Нет, не в больницу. Я еду домой.

Ободки ее век печально зарозовели. Я понял, сейчас будут слезы. Пришлось рассказать ей про дачу, про яхту – про весь этот бред моей нынешней жизни отшельника...

– Так ты ушел от жены?!

– Не совсем. Хотя, очень хотелось бы. Мне все чаще кажется, от нее не скрыться даже на краю света.

Мира интерпретировала мой тупик по-своему и, вспыхнув счастьем, повисла на шее.

– Послушай... – Я деликатно снял ее руки. – Не хочу тебе врать. Ты   – мой свет, моя радость, моя настоящая жизнь, но... понимаешь... – Я не знал, как сказать, чтоб не ранить ее смертельно, и не знал, как не ранить, чтоб не убить ложью любовь... – Понимаешь, я не могу с ней расстаться. Видно, такая моя судьба. Вот мы тут стоим, а она в любой момент может приехать. И, между прочим, у нее даже есть собственный ключ. И, между прочим, она совершенно безумна, и может выкинуть все что угодно. И, если уж откровенно, она меня регулярно насилует! Мира, пойми, я не тот, кто тебе нужен!!

Она слушала с недрогнувшим стоицизмом. Но в финале, все же, брызнули, потекли слезы... Она вдруг сказала несгибаемо твердо:

– Женщине чужого не нужно... А свое она возьмет. Чье бы оно ни было. Едем ко мне...

→

Должен признать: при регулярном насилии, даже если нет никаких жизненных сил, мужская сила неимоверно усиливается.

– Ты сильный... – прошептала она в неге.

– Да нет, просто живучий...

Я отлип от Миры, перекатился и рухнул на спину. Я снова здесь, я снова с ней, я снова счастлив. Я снова – гад, который из чувственного малодушия не смог сказать девушке жесткое «нет».

 – Вот говорят: импотенция, импотенция... А в сущности, что такое потенция мужчины?.. Это способность предложить женщине перспективу.

– Так предложи... – Она легла мне на грудь и затихла.

Что я мог ей сказать? Что я не воин, а созерцатель? Что под красным словцом всегда скрывал свою лень? Что я доживающий сердцеед, а не строитель будущих жизней, и мне легче терять, чем пытаться спасти?.. Наблюдать похождения ужé нелюбимой, это легко. Жить с нелюбимой, хоть и тоскливо, но тоже легко. По-настоящему трудно быть с женщиной, которую любишь. Ведь любовь – это жертвенность.

Ну не мог же я, в самом деле, на Мире жениться!

А если расстаться? Что ее ждет, без меня? Повезет – кого-нибудь встретит. А если не встретит? Будет мыкаться одиноко по съемным квартирам с гибельной перспективой – никогда в жизни не обрести своего угла. Наше государство не благоволит к одиночкам. Оно и семейных-то не особенно жалует. Но если у семейных, вскладчину и в натяг, есть призрачный шанс построить квартиру, то для одиночки, если он только не вор, шанса не существует. Государству не нужны романтические одиночки. Ему нужны те, кто тянет ярмо продолжения рода и воспроизводит, из поколения в поколение, рабочую силу. Одиночка только и может что впритык заработать на аренду крыши над головой. Хорошо еще, если останется на скромное пропитание. А если – травма? Болезнь? Старость? Куда человеку деваться?.. Государство и это «предусмотрело».

Есть два варианта: или в бомжи – или в петлю.

Как ни крути, семья человеку необходима. Семья – это дом, в котором пройдет трудовая жизнь. И лучше – с любовью. Потому что без любви все будет трещать и разваливаться, впустую сжигая энергию отношений – мне ли не знать. Каждому из нас судьба предоставляет несколько шансов. И каждый шанс может оказаться последним. И что реальнее: на старом фундаменте пытаться поднять дом из руин – или построить новый с нуля? Ответ неочевиден. И неоднозначен.

– Давай, начистоту... – Я тяжко вздохнул. – Мне нечего тебе предложить... И я считаю... тебе следует меня... бросить.

– Ты пессимист... – Она приподнялась, ветрено улыбаясь. – А я верю, все у нас будет с тобой хорошо.

– О господи, да не пессимист я, а реалист! Пойми, я старею, устал, на мне жена, ребенок, родители – меня это все высасывает! Может, я завтра сдохну! Как жить дальше думаешь?!

Она улыбнулась еще лучезарней:

– Я оказываюсь жить без тебя.

→

А потом случился тот день. Был он таким же, как все. Ничего не предвещающим. Тот есть, бессмысленным и бесперспективным. Я лежал в одиночестве на лаборантском диване и смотрел в потолок.

Заиграл мой мобильный. Я взял его без всякого чувства...

Поначалу не понял. На экране светилось имя, которое тут же кольнуло, но как-то призрачно, будто во сне. И вдруг меня словно осыпало ворохом насекомых: это звонил из далекой Америки Кеша!

После стремительной радости он перешел прямо к делу: « А помнишь, как я купил у тебя скорпиона-воина?»

В моей голове зашуршала смутная фабула нашего пьяного расставания десятилетней давности.

«Так, вот, – продолжал Кеша, – он все еще жив! И представь себе, послужил американской науке! Да что там американской – мировой! Речь идет о лечении канцера!.. Ученые открыли, что скорпионий токсин эффективно уничтожает раковые клетки, и, протестировав разные виды скорпионов, пришли к выводу, что самый действенный – мой, сорри, твой воин!.. Они хотят иметь коммерческие переговоры! Заключить контракт о поставке сырья! Это очень, очень перспективное дело!..» 

Я его слушал, и лаборатория плыла по кругу...

Все спрессовалось. Город мелькал. Сердце выпрыгивало. Мысли неслись с нечеловеческой скоростью. Спустя мгновение, я стоял, задыхаясь, на пороге палаты.

– Папа! Нашли лекарство от рака! Я заключаю контракт!..

Кажется, я говорил слишком сбивчиво; отец долго таращился и хлопал пустыми глазами, но, в конце концов, до него дошло главное.

– Сынок!.. – Он потянулся, обнял меня и заплакал.

Тут я почувствовал, как что-то мягко легло мне на голову. Я оглянулся. Скользнула ладошка. Она меня гладила. Мама.

– Сынок... – повторила она женским эхом. Ее лицо болезненно сжалось, и по щекам потекли светлые ручейки.

Я и впрямь ощутил себя малым ребенком. Наверное, им я и оставался всю жизнь. И уж точно, буду им оставаться, пока, слава богу, живы родители. Внутри задергало, затолкало, забилось и прорвалось. Я без сил зарыдал.

Внезапно я понял: продление жизни – это искусство. Как естество, жизнь – трагичная штука. Ее сюжет: от хорошего – к худшему. От юности – к старости, от веселья – к тоске, от надежды – к отчаянью... Нам не дано изменить беспощадной логики жизненной драмы, и остается отыгрывать роли, от которых нельзя отказаться. Что противопоставить этому сползанию в сумерки?

Свет искусства.

И самое трудное из искусств – быть все более взрослым. Быть человеком.