Самка скорпиона

дилогии «Скорпионья сага»
На чтение потребуется 7 часов | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Это был шок.

Пронзающая судорога, после которой все обмякло, а голове остался легкий звон. Надолго. Возможно, навсегда.

Сквозь оглушенность замелькали мысли. Кое-что припоминалось. Ее измену я предчувствовал, подозревал. Так и случилось. Но почему же мой рассудок все подсовывал иные доводы, не признавая в правду сердца?.. Рассудок – трус.

Теперь она клялась, что с тем мужчиной кончено. Хотелось верить. Потребовала жестко, чтоб и я порвал с «присоской». Пообещал.

Вот только грудь сдавила жгучая тоска потери, а мозг сверлила язва, наконец-то названная честно – ревность.

Каков он из себя? Я не мог представить. И не хотел. Я гнал ползучий призрак. Он, подлец, не отступался. Маячил, корчил рожицы с рогами, тряс хвостом. Похабно демонстрировал параметры любвеобильной мощи. В сантиметрах...

А что моя любовь? Что ею называть? К чему приклеить? Как дальше жить в чудовищной неоднозначности простого слова? Возможно ли?

Конечно, нужно постараться все вернуть. Семья, уют. Бежняжка, я люблю ее, всегда любил, даже когда мы отдалились. Но вот получится ли у меня вернуть ее любовь ко мне? Смогу ли в обновленную любовь поверить? И главное сомнение на темном донышке души: найду ли в себе силы воли не любить Аду?

→

– Мы должны развестись.

Я сказал это твердо. Возможно, немного резко после нескольких дней молчания, только считать это неожиданным не приходилось.

– Как-то это неожиданно... – удивилась Бедняжка.

Меня раздражала ее манера включать дурочку, когда я бывал с нею, изредка, строг. Вот и теперь: застыла посреди квартиры, словно заблудилась, нет даже не в трех – всего в двух соснах.

– Неожиданностью стала твоя... наша измена.

– Но ты ведь тоже изменил.

– Я и говорю, наша!

– Выходит, мы квиты.

Подошла. Протянула мне руки. Не взял. Положила на плечи. Я передернулся. Она приблизилась. Сквозь раздражение проникло тепло. Потерянное. Родное. Безотчетно опознанное памятью тела. Двух наших тел.

– Не надо развода, – прошептала она.

– Не вижу других вариантов.

– Быть вместе.

– Как? Как ты себе это представляешь?

– Измена была ошибкой. Мы должны это пережить. Давай попробуем. Глядишь, все наладится.

Я почувствовал, как что-то во мне размягчается. И железо плавится от нагрева. Моему же стальному решению хватило ее лица. Ее голоса. Ее умоляющих глаз.

Жалость. Вот, черт! Мне опять стало ее жаль. Или себя? Или это лень? Или трусость? Так ли уж я нацелился на горнило развода? Не надеялся ли вернуть все на круги своя?..

Она распахнула халат.

Ради чего разводиться? Жениться на Аде? Чушь. Ее муж, конечно, угроза. Но положа руку на сердце: во что превратится Ада через десяток лет? Что останется от моей к ней страсти?..

Я расстегнулся.

Господи, что я делаю? Ведь я изменяю Аде. Я предаю ее, подло, нашу любовь. Себя предаю, через себя преступаю, ногою на горло, что-то непоправимо в себе утрачиваю, убиваю...

Мы сплелись.

А она-то, она, хороша. Чуть забыта. Не подозревал в ней такой сексапильной прыткости! Любопытно, а с ним она так же стонала? Или жарче? Или ее мысли по-прежнему там? Дрянь...

Что я чувствовал? Муку. Потерю себя. Обретение через опустошение. Мы опять с нею вместе. Но вместе ли наши души? Сольются ли, хоть когда-нибудь, как наши тела? Никогда! Никогда она не вернется ко мне без остатка. Никогда я не стану ее до конца. Между нами не будет искренности, беззащитной, теплой правдивости. Ее место займет искушенность, броня, холодная правда, имя которой – цинизм.

Мы содрогнулись и рухнули.

– Видишь, налаживается. – Она томно раскинулась, увлажненная, с поволокой в глазах.

– Да. Это просто. – Я потянулся за сигаретами. – Только все, что нас ожидает впредь – ложь.

→

На следующий день я покинул лабораторию, едва ушел Соломоныч. На другой, нашел дело в «Террариуме», и опять улизнул. На третий, был ученый совет, и я вновь подло скрылся.

Я осознанно начал Аду избегать.

Чувствовал в этом искусственность, но понимал: так надо. В течение дня наши взгляды пересекались, и я видел в ее глазах беспокойный немой вопрос, похожий на боль. Иногда она заговаривала со мной, но неявно, намеками. Я делал все, чтобы не оказаться наедине. Сердце тянулось, рвалось к ней. Я много курил. Не представлял, как сказать, сообщить, поставить в известность. Ведь я ее предал и, день за днем, продолжал предавать. Не хотел, но так вышло, и значит, таков мой выбор. Впервые задумался: служебный роман просто начать, легко длить, но практически невозможно его оборвать.

Мне показалось, она догадалась, поняла. Не преследовала. Отдалилась. Держалась, будто ничего страшного. Прекрасное самообладание взрослой женщины. Кандидата наук, старшего научного сотрудника, ученого в юбке. Ведущего экспериментальную работу под началом завлаба. Который, между прочим, по слухам, ее любовник. Притом что она замужем, опять-таки, между прочим. А сколько у нее таких, прочих, было? Что для нее, вообще, значит любовь? Неужели, не более чем приятный опыт? Неужели, и я для нее, так, скорпиончик? И неужели, слова, что она так жгуче шептала в самозабвении наших объятий – всего лишь слова?

Требовалось объясниться.

→

Отчетливо помню тот день. Черно-белый. Как фотография в старом альбоме. Декабрь, выпал снег, растаяло, подморозило. Все обесцветилось. Я шел на работу. Грудь сжимала тоска. 

Не знал, с чего начать. Но решил: сегодня. Дальше отмалчиваться невозможно. Без нее мне не жизнь, но и с ней мне не быть. Вычеркнуть человека не в моих силах. Она взрослая, опытная, должна понять. Поговорим, а там видно будет.

В зоопарке дорожки обледенели. Пару раз поскользнулся. Немного опаздывал, но не торопился, шел длинным путем. На голых деревьях кое-где задержались осенние листья, грустные, жалкие, как мои стылые мысли. Небо давило свинцом.

Войдя в лабораторию, я как-то особенно бодро разделся, с энергичной, такой, подвижностью энтузиаста, будто соскучился по работе после долгой отлучки...

И тут увидел глаза Соломоныча – алые. И лицо – белое.

Казалось, он неважно себя чувствует. Я раскрыл было рот справиться о здоровье, но вдруг заметил, что у всех окружающих такие же нездоровые, непонятные мне, пугающие... Соломоныч выдавил:

– Ада в больнице.

Я похолодел. Почему-то мгновенно понял, что не какой-нибудь там банальный аппендицит... Автокатастрофа, сообщил кто-то рядом. И кто-то еще, и еще, заговорили, а я глох и слеп... Нынче ночью. Ехала с мужем. Он был за рулем. Пьяный, не пьяный, неизвестно, да теперь уже и неважно. Он у нее гонщик, пошел на обгон. Скользкая дорога. КамАЗ, лобовая. По прикидке гаишников, суммарная скорость порядка двухсот...

Что с ней?.. Реанимация. Пока жива. Но врачи говорят, состояние критическое... В какой больнице?.. Они делают все возможное... Номер больницы!.. Да не надо, ничем тут не поможешь... Номер! Поеду, я сказал!..

Скользкие, невозможно скользкие эти дорожки, бардак, куда смотрит администрация, глазеют, животные, на что тут смотреть, сидели бы по углам, так нет же, шастают, посетители, будний день, очень много людей, не протолкнуться, в метро, не задохнуться бы, душно, медленно, долго, невыносимо, ходят черт знает как, эти автобусы, сколько можно, пешком быстрее, лучше бегом, обдувает, морозит, вот уже здесь, белые корпуса, черные окна, белые стены, черные вороны, белые халаты, черные мушки, белые молнии, черные, черные, черные круги перед моими глазами...

Неужели, это?

Вот эти склянки, трубки, дыхательный аппарат. И этот страшный, восковой муляж со шлангами во рту, словно раздутый изнутри, в багрово-фиолетовых по сальной бледности потеках.

И табличка в изголовье. Фамилия, имя.

Это – Ада?!

Меня поддержали за локти. Довели до двери. Сказали крепиться... Теперь я понимаю, почему не хотели впускать? Да, да, конечно, доктор, извините. Я все понял... Кто я ей? Кем прихожусь? Близким? Самым? Нет, нет. Просто знакомый. Просто коллега. Коллега по работе...

Через два дня она умерла.

Когда сообщили, ничто во мне не шелохнулось. Никаких эмоций. Бесчувственность, хоть режь. Только горло сдавило, невозможно стало слюну проглотить. И что-то со зрением: все размывалось, текло. Больше – ничего.

И еще, помню, в голове повисла одинокая мысль. Она поразила меня оскорбительной неуместностью, кощунством. Но более всего, поразила неоспоримой своей правдой: «Нет человека – нет проблемы».

На похороны не пошел.