Детский дом

– Э, заткнитесь все! Он выходит.

– Сколько времени?

– Ну вышел! Давай теперь все орать!

– На седьмой, я же просил!

– Боится, что он услышит...

– Зачем тебе время? Полпервого.

– Увеличь. Блестит. Потемнее сделай. Ближе... Стоп! Во!

– А походочка у него не то что наша. Поди так пройдись.

– Завидно что ли?

– Дайте глаза. Крупнее. На третий. И не выпускайте. На тре-тий!

– Взлет разрешаю. Ноль сорок пять, я – Ашер, взлет разрешаю. Тьфу! Асир, заснул что ли?! Лети к едреней фене отсюда, глухой!

– Общий план. Это все пишется, э, орлы?

– Дай прикурить.

– Каин, приготовься. Где ты там?

– Успею.

– Надеюсь.

– Успею.

"Надеюсь."

– Ну дайте спички, кто-нибудь!

"Пошел ты!"

– Закурили всю комнату. Дышать нечем. Иди там кури.

– А на кой черт звали тогда? Там не сиди, тут не кури. А может я нервничаю? Дай, Сим. Сами накурились до одури, а мне нельзя. О, Каин, хорошо что явился. Дай спички, а то они меня нахпосылают.

– Вентилятор включи, – потребовал Авель.

– Вентилятор им включи! Скоро кислородом срать заставите. Мерси...

В самый последний момент шеф изменил состав смен, учтя полный разлад в отношениях некоторых праведников с Каином и, как ни странно, с Авелем тоже. Под воздействием блока Асира – Рувима он даже насовсем удалил Каина с дежурства и сделал его посланцем по особым поручениям в Москве, но после переиграл: Каин в целом был преданным исполнителем – в меру спокойным, рассудительным и, главное, предсказуемым, так как делал все наоборот. Убирать Авеля было тем более нецелесообразно, он был незаменим на посту козла отпущения, пришлось избавиться от задиристого Асира с компанией, а взамен приглашать из второй команды Симеона, за покупку которого Иссахар в шутку потребовал компенсацию большими деньгами и был перемещен тоже. Кроме них смену усилил полунейтральный Манассия. Оставив графу добродетелей девственно чистой, рубрику личных провалов он разукрасил следующим откровением: "Понедельник. Шеф испросил оказать посильную помощь молодцам из той смены. Чувствую и без подсказок: находиться в Москве недостоин, подозреваю, что накануне имел неосторожность проговориться во сне о том, что собираюсь заработать массы денег и все раздать нуждающимся в них остро." Сложнее было с Симеоном – как думал сам Симеон – он был старшим в своей группе, таким образом, ему пришлось бы провести на вахте минимум три месяца подряд, но шеф с наскоку пообещал ему много Багамских островов на двоих и закрыл тему. Симеон категорически отказался, вспомнил Хамские штучки, нахлопал дверью, вернулся домой и совершенно случайно угодил на заманчивый сладкий томный полуголый телевизионный ролик о Багамах на двоих, после чего первым же рейсом метнулся на Север.

– Каин! Пятьдесят метров! – сдерживая негодование сообщил Авель. – Чего ты здесь расселся? Ты пойдешь его встречать или нет? Ты тут все хвалился, что у тебя план был, ну?

– Не пойду, – сказал Каин. – Был и есть, потому и не пойду. – Он дождался, пока гость протянул руку к двери и подтолкнул пальцем джойстик. – Все, – заключил он.

– Что – все? – переспросил Вениамин.

– Все, – повторил Каин. – Сейчас дверь закрою и будет совсем все.

Он чуть помедлил и отпустил палец, а потом прошел в угол и сел.

– Попалась грешная душа! – сказал Симеон.

Иуда вопросительно посмотрел на Авеля. Тот сотворил такую мину, что он, мол, абсолютно бессилен что-либо сделать и, кроме того, он, дескать, тут не для того вовсе чтобы кого-то заставлять что-то делать, а он, Авель, для того, якобы, что на полтора порядка выше всего этого и торчит тут чтобы потрафить своему удовольствию.

– Просто смотрите, – предложил Каин. – Он сам себя съест.

– Два раза, – проворчал Авель. – "Скорее мы друг друга..."

– Что-нибудь сказать ему? – спросил Неффалим. – Гробовым, я так думаю, голосом; дескать, мертвые все, а? Ты один, приятель, остался, а?

– Не надо, – сказал Симеон. – А мне идея нравится. Интересно, что он будет делать.

– Тебе, что Каин ни затеет, все нравится, – проворчал Авель.

– Он будет думать что с ним шутят, – пожал плечами Иуда.

– Ну это не факт, – сказал Манассия. – Ага, ага! Он недоволен.

– Одно из свойств незрелого восприятия мира: считать за правило исключения, – тихо буркнул Симеон. – Всем известно, что я – персон индепендант.

– По-моему, он просто курит.

– Это сейчас одно и то же.

– А кто шторы вешал? – спросил Иссахар. – Штор в прошлый раз вроде не было.

– На вторую неделю Зоркий Глаз заметил!.. – хмыкнул Симеон.

– Что ж что вторую! Будто у меня других дел нет.

– А будто есть, – сказал Манассия. – Ходят слухи, правда, что ты втихаря по ночам смотришь порнофильмы... А днем отсыпаешься.

Авель хихикнул. Он сам разглядел как-то в бинокль Иссахара, тайком манипулировавшего с видеоаппаратурой в дальнем заброшенном крыле дома. Чем именно тешился праведник Иссахар, Авель не разведал, но слух запустил, и тот легко прижился на болотливистой ниве однополого общества.

– А Авель-то, Авель-то рад, гляньте-ка! – обрадовался Иуда.

– Ничего я не рад! Хватит болтать вообще, за делом смотрите. "Собачья работа! Торчишь тут... Делать нечего. Только кости друг другу перемывать. Все всё про всех знают, шагу ступить нельзя. Малех – скотина. На кой черт тут такая толпа? Идиоты. В сортир пойдешь – все кричат: Авель пошел с сортир, выйдешь, обязательно спросят ну как. И шутки идиотские, все какие-то полугомо."

– Сейчас витраж откроет! – воскликнул Иуда.

– Девяносто процентов смотрят, – проворчал уличенный Иссахар. – Порнография, правильно Августин сказал, – это божеская шуточка за древо познания. А остальные это скрывают. Я бы за такие шутки головы отвинчивал... До того как обезьяны яблоко сожрали, никакой порнографии не было. Не хотите отвечать – не надо, и нечего стрелки переводить.

– Сам ты обезьяна, – проворчал Авель.

– Да ладно тебе, – сказал Симеон. – Мы с Каином вешали.

– С Каином? Ну и ну...

– Сим, дай руки покрупнее, – попросил Авель.

– С пылью у вас неплохо вышло, – похвалил Манассия, – где только нахватали... Я весь обочхался.

– На кой те хрен руки...

– Так обочхался, что окурок забыл убрать, – сделал замечание Вениамин.

– Недурной витраж, – авторитетно похвалил Неффалим. – Рука имеет смысловую нагрузку. Якобы карающая десница правосудия.

– Ты мой окурок не хай. Он и сейчас в тему. Пусть думает, что тут живность живая живьем живет.

– Якобы мы правосудие, – недовольно проворчал Симеон.

– Не мы, а она, – уточнил Неффалим. – И это очень важно уметь отличать. А мы никакой ответственности не несем. Шеф пусть тащит.

– Руку Каин сочинил, – сказал Авель.

– Ну и зря, – подвел итог Неффалим. – Это Малеху на руку.

– Примерно такой рукой мы удавили номера семнадцатого на своей смене, – поведал Манассия.

– Чё ты врешь-то? – сказал Авель.

– Правда, – усмехнулся Манассия.

– Я отчет читал, – сказал Авель. – Там про руку не было.

– Там про много про чего не было, – сказал Симеон. – Малеху подробности вредны. Он у нас чувствительный.

– Нервный, – мелькнул Вениамин.

– Того, – Иуда ввинтил палец в висок. – Х-х-х!

– И как все было? – спросил Авель.

– Стуканешь? – усмехнулся Манассия. Авель поджал губы.

– Рука, – ответил Иссахар. – Два дня мелькала на телевизоре. Ну, будто бы выйти хотела, только та была зеленая. Под могильную плесень.

– Не только из телевизора, – уточнил Манассия. – Из утюга, из телефона...

– В основном все-таки из телевизора. Прямо с экрана. Уж бедняга его и выключал, и разбить пытался – все без толку!

– Ну и что?

– На третий день вышла...

– Какая пошлость.

– Ага! – днем в кино. А ночью на пустом острове... он даже провод выдергивал, но проводом у нас в то время был Левий, а его так просто не возьмешь. Кремень. В итоге парня хватил удар.

– От Левия? – спросил Авель. – От Левия меня однажды тоже хватил.

– Не непосредственно от Левия, а когда штеккер когтями вцепился в розетку, да в бурную ночь, да рука с экрана... Любого, я думаю, удар хватит... А там и до склепа уже рукой подать, буквально две-три тонких своевременных остроты – и – привет-приехали приехали – привет.

– Каин, а ты сам испугался бы своих шуток? – спросил Вениамин.

– Это не шутки, – пояснил Симеон.

– Каин это делает не за страх, а за совесть, – сказал Иуда. Каин не кивнул.

– Ковер попортил, козел педальный, – отметил Вениамин.

– На меня это произвело бы впечатление, – сознался Неффалим. – Впечатление, почтение, благоговение и, как еще говорится, смирение. Но то на меня! А вы, кажется, немного просчитались. Люди, которым все это величие предназначалось в сто раз примитивнее. Некоторые даже не пугались! То есть вообще – ничего! Никакой реакции. Хуже собаки. Даже рефлексов нет. Даже слюна не течет. Нет, ну вы гляньте, гляньте на него! Ну не урод, а? Рот разинул. Часы увидел.

– И что ты имеешь против наших часов? – спросил Симеон.

– Нет, часы ничего, – похвалил Неффалим. – Я чуть с копыт не рухнул когда на них напоролся.

– А я все думал, что за бес тут по ночам скачет, – сказал Иуда.

– Все равно, – подумав, решил Авель. – Я Дану врать не стал бы.

– А то ты не врал! – воскликнул Манассия. – А те двое? Номер девять-десять.

– Неосторожное обращение с оружием, – сказал Авель. – Оружие было их собственное.

– Да хватит! Знаем! Напугали до полусмерти и пушку под нос кинули.

– А он-то радовался, что рейс чартерный и их не досматривали как надо, – сказал Неффалим.

– Да, нет, – мрачно процедил Вениамин, – тот номер как раз с собой ничего не брал. Это вот этот взял.

– Ну и черт с ними! – не выдержал Авель. – Они другого и не заслуживают!

– Вот и я про то же, – ухмыльнулся Манассия.

– А шеф про какое? – сказал Иуда.

– Разбери его... – буркнул Вениамин. – Молчит яко пень в ясный день.

– У меня такое ощущение, будто я фильм смотрю, – поведал Иссахар. – Как будто это не за стеной происходит.

– Держу пари, – сказал Неффалим, – три дня он протянет. Пока-а-а до него дойдет! Кто поддержит?

– Что мы, изверги что ли? – неприязненно нахмурился Авель.

– А кто? – не понял Неффалим. – И что в этом такого? Парень попал в ад. Заметьте, по всем расчетам, как ни крути, очевидно, что он его заслужил. Если ни чего похуже. И он его получил. То есть получает малыми пропорциями, о которых, кстати, не догадывается. А то, как тут было однажды верно отмечено, что же это за ад такой, если у него на двери написано: "Входящие, оставьте упованья"?

– Тогда всякий оставит, – развеселился Иуда.

– Конечно всякий, – подтвердил Неффалим, как будто уже побывал в аду, оставил там что просили и вернулся. – Честное слово, я в его судьбу не буду вмешиваться. На щелбаны, а? А то у меня денег нет, – он посмотрел на Авеля.

– Наверх пошел, – отвернувшись, сказал Авель. – Двенадцатую на четвертый. И сразу тринадцатую.

– Не видно ни фига, – сказал Иуда. – Подсвечу немного.

Каин жестом остановил Иуду. "Да будет тьма", – вяло согласился тот.

– Плохо видно, – посетовал Вениамин. – Одни пятна. Давай подсветим красненьким, а? Он почти и не заметит.

– Не надо, – сказал Авель. – Если уж решили не вмешиваться, давайте пока не трогать. Он, например, вообще никаких пятен не видит.

– Вниз пошел, – доложил Иссахар. – Нервишки шалят. Это тебе, брат, не из револьвера палить.

– Восьмую на седьмой, – отреагировал Авель. – И поярче.

– Может дверью хлопнуть? – попросил Иуда.

– В свое время, – сказал Каин.

– Что же, мы вообще ничего делать не будем? Пару призраков? Таракан в ухо? Я за милую душу.

– В свое время, – повторил Каин.

– Какой суровый, – надул губы Иуда. – Ну как хочешь, я тогда пойду пить, – он встал и пошел на кухню.

– Мне тоже сваляй, – попросил Каин.

– А подождать с этим сегодня никак нельзя?! – крикнул Авель.

– За пистолет схватился, – проворчал Неффалим. – Сейчас лупить начнет – потом чини. Я бы у него пушку-то выкрал.

"Грохнуть его – и дело с концом", – попробовал подумать Вениамин, вставая чтобы слегка размяться. Oт долгого сиденья в голову подкатило, пришлось снова сесть и попытать заново: "Грохнуть е!.., – отпустило, – во-о-о... и дело с концом", – поморщился он.

– Кстати, – сказал он, придя в себя, – Я не понимаю, почему мы их принимаем всегда по одному? Разве нельзя накидать дюжину, и пускай бы дохли помаленьку кучкой? И быстрее и эффективнее и веселее. И мы могли бы среди них пожить не в такой тесноте. Я бы прикинулся детоубийцей, а вон Каину и прикидываться не надо. А, Авель?

– Что – Авель?! – резко переспросил Авель, которому серьезно не понравилась реплика.

– Почему их так мало? Ведь насколько я знаю из кино, на материке таких сукиных детей как в Содоме? Ими можно весь отель в три слоя обложить. А шеф шлет по одному. Мы тут до Второго Пришествия не управимся.

– Ну и что? – сказал Авель.

– Почему он не пришлет их много?! – взорвался Вениамин. – Не знаешь ответа – так не переспрашивай! Что да что?! Не знаешь, так и скажи: а хер его знает!

– А хер его знает! – крикнул Авель.

– Ну вот и отлично! – плеснул Вениамин. – Старший смены – не знает ни хера – зачем он тут торчит?!

– А как ты себе представляешь, еб твою, как я могу это знать! – распалился Авель. – Ты думай тоже иногда, как я могу это знать, а!

– Возьми да спроси, ты часто у него крутишься!

– Что – спроси? У него спросишь, он тебе ответит, так ты и забудешь, за каким хреном приходил! Ты чего, не знаешь, какой он косноязыкий?! Это ты, Веник, скажешь как отрубишь: да – да, нет – нет! А ему надо всех удовлетворить: не мир, но ме-еч... земля рабо-о-очим, бисер сви-и-иньям!.. Тыщу лет! – я не могу его понять! Как только у него появился рот, и он его открыл.

– Да заткнитесь вы! – оборвал Симеон. – Разорались. Вон, наш герой никак в дверь попасть не может.

– У меня идея, – поведал Неффалим. – Рай – это не то место, куда не пускают, а то, куда грешники сами страшатся войти.

– Дурак ты, Неф, – сказал Иуда с кухни. – Дурракк. С двумя твердыми «к».

– Сам такой, – ответил Неффалим.

– А то еще есть версия, – не унимался разгоряченный Вениамин, – как в Гоморре! Опыт есть, верно, Каин?

– Лично я в грязных кампаниях участия не принимал, – резко отмежевался Каин.

Праведники густо пошевелились и с неприязнью посмотрели на Вениамина. Все они за исключением Авеля так или иначе были замешаны в сомнительном деле, но поминать его не любили. Авель же первое время жестоко жалел, что по рассеянности опоздал к действу, но позже стал этим гордиться и даже сумел свыкнуться с мыслью о том, что пришел к пацифизму более чем сознательно. На этой почве он, как ему казалось, даже немного сблизился с Каином, чего тот, однако, старательно не замечал.

– Так ведь, строго говоря, никто не принимал, – решил сгладить свою оплошность Вениамин. – Теперь все уверены, что виноват был вулкан, верно, ребята?..

Каин закурил и презрительно выпустил струйку дыма в праведника. Всем было прекрасно известно, что после злодеяния именно Вениамину пришла в голову идея подставить вулкан; единственный, кто горячо ее одобрил, был шеф. Каин после этого решил не разговаривать с обоими лет сто, в чем не преуспел и наполовину, так как лет двести шефа вообще никто не видел, за старшего осталась пентархия Августин – Авель – Иосиф – Симеон – Каин; все переживали и были уверены, что шеф вымаливает прощение, а потом как ни в чем не бывало он вернулся и сразу отрекся от прежних имен.

Пришел Иуда и принес Каину страшный пламеннопузырящийся коктейль, который тот сразу по памяти окрестил Метценгерштейн-плюс-Берлифитцинг. Смесь соответствовала названию, которого, к сожалению, никто не оценил.

– Если бы здесь был Августин, – сказал Манассия, – он бы вам объяснил, почему Малех присылает номера поодиночке.

Вслух никто не заинтересовался возможностью узнать несуществующее мнение Августина, но Манассия угадал в душах некоторых скрытый вопрос и ответил:

– Ну, допустим, шеф таким образом поддерживает определенный уровень в чаше гнева. Чтобы она была заполнена до краев, но не переливалась.

– А за каким хе ему нужно именно до краев? – купился Иуда. Манассия только того и ждал, что кто-нибудь заглотит наживку.

– А он бы, допустим, указал на свойство чаши гнева после опустошения тяжелых фракций: убийства, злодейства, атеизма, дурости и тому подобное произвольно заполняться чем попало: легкими оскорблениями матом, поддакиванием с улыбкой всем подряд, нарушениями авторского права, и так далее. Дескать, нет смысла зря стараться, все равно место зла заткнется только злом, а уровень его восприятия – как абсолютной несправедливости – останется прежним.

Как с цветами, подумал Каин.

– Что? – спросили его.

– Я о другом.

– А он у нас снюхался с философами, – кивнул Вениамин на Манассию. – А валит на Августина.

Нет, с цветами надо разобраться. Пока я смотрю на свое главное главное и оно не опустошится – я не вижу цветов. А не вижу для нее цветов – ничего ничего главного на самом деле не будет. Ничего того из того главного, ради которого я, как мне кажется, все и все делаю. И выходит, что есть короткая и прямая дорога. Все гораздо проще и легче... Об этом надо будет тщательно и долго подумать после. Главное – не забыть, что все гораздо проще и есть прямая дорога к главному… Эх, сейчас вот, жаль, некогда. Не до того… потому что надо подумать о том, что… Самое обидное, что по всем канонам справедливости обижаться должен я, а просить прощения – она, но она всегда успевает обидеться раньше (и лучше!) и я всегда должен извиняться, чтобы не выглядеть невежей. Может, я просто не умею обижаться? Может мне надо тренироваться? Обидеться на кого-нибудь тут.

– И не говори! – поддакнул Иуда. – Врет и не краснеет. Небось, книги стал читать как Варлаам, да, Ман? Слушайте, мне надоело! Он так на пороге может простоять, пока в доме свечи не кончатся. Может, пихнуть его в хребет легонько? У нас там поршень есть. Вона, аж вспотел. Чего он боится-то?

– Люди часто потеют от страха, – объявил Симеон. – Так сделано. Это им заменяет волю и разум. Он боится Неизвестно Чего. Это самый сильный страх. Не ясно, откуда может исходить угроза. Не ясно, что представляет из себя означенная угроза. Кроме того, он боится расправы. Так было сделано.

– Я скоро и сам затрясусь, – проворчал Иссахар. – Слушай, Каин, а может в комнате и в самом деле есть чего-нибудь? Ты проверял?

– Е-эсть! – фальшиво сдвинул брови Каин. – Й-йэсть! Полно! Там навалом мистического ужаса. Все им забито. Я его ночью туда напихал, пока вы спали.

– Страшный?

– Не то слово. Самый чудовищный из всех. Истинно адский. Страх не для тела, а для души. – Каин усмехнулся.

– Что-то жарко здесь, – поежился Неффалим. – И кондиционер вроде работает. Хрен тебя поймешь, Каин, то ли ты шутишь, то ли всерьез? По-моему, тут включено слишком много ненужной аппаратуры. Я, например, недоумеваю, за каким лешим надо показывать склеп, в котором ни одной живой души давно нет. Авель, прикажи выключить все лишнее. А то я даже взмок.

– Ты бы еще шубу напялил, – сказал Иуда.

Авель пожал плечами. Симеон без слов пощелкал клавишами, и половина экранов погасла.

Чем мощнее цивилизация, – с удовольствием продолжал Каин, – тем этот страх сильнее. Как же так? Телевизоры, компьютеры, ракеты, а вдруг появляется нечто и проясняет, что вся эта мишура – как пленка мыльного пузыря. Cам пузырь раздувается, но пленка-то остается такой же. Даже тоньше. И разорвать ее – пара пустяков. А после разрыва остаются джунгли, звери, гром и тьма, способная породить все что ей угодно. Тот ужас, в комнате, – он тоже оттуда.

– А на что он похож? – завороженно спросил Манассия.

– Ну хватит, а? – заныл Иуда. – Ты маньяк что ли, Ман? И ты тоже, Каин, умеешь настроение портить.

Но Каина уже понесло. Он встал, распростер руки от стены к стене, скрючил пальцы и громко зашептал:

– Он ни на что не похож! В этом его сила!.. Вот он – рядом! – Ужас! – живое существо, запах которого полной мерой зачерпывают вздыбившиеся волосы, и умирающее в момент, когда его пытаются рассмотреть или удержать... ( – У меня мурашки уже по коже... – заметил Иуда. – Тебе идет, – определил Вениамин.) – Терзать, оставаясь неуловимым для обычных чувств – вот его воздух, его вода, его либидо. Его любимый инструмент – это нежные пугливые струны предчувствий.

Чем дальше заходит прогресс, и чем вседозволеннее действует человечек, тем большим ужасом наполнится душа, заигравшаяся на опасной грани неизвестного. Люди все те же, все так же они рвутся к исполнению рождественских прихотей, но маленький скрип в переполненном технологиями мире способен разом разрушить плоды всех поколений. Весь прогресс – это попытка спрятаться от страха, похожая на жалкие старания возвести шалаш от урагана. В нем прибавляется причудливых крыш и подпорок, создающих иллюзию несокрушимой мощи, но придет время и изгнана будет из шатра его надежда его, и это низведет его к царю ужасов...

– Вошел, – сказал Авель и вернул праведников к жизни. – Восемнадцатую включи, Иссахар.

– А? – встрепенулся тот. – Что? Какую? Куда?

"Могу, – похвалил себя Каин с удовольствием. – Ведь могу еще, когда вдохновение есть!"

Телефонный звонок Симеон почувствовал за секунду до того как он прозвучал – по каким-то наводкам в проводах. Сомнений не было – такими нудными тревожными старческими помехами пользовался только Малех. Если бы Симеон был один, он бы попытался проигнорировать совершенно несвоевременное вторжение, но Авель после десятого гудка сказал:

– Возьми трубку, Сим.

– Это ж Дан, – попытался отказаться Симеон.

– Все равно... – рассеянно настаивал Авель. – То есть ну тем более, Сим! Хх!

Симеон вспомнил, что шеф – парень упрямый... неторопливый... настырный... упорный... и настойчивый. Звонить он будет хоть до ночи, а хоть и дальше, за ночь, туда где кончаются телефоны... Делать ему нечего, но чтобы не давать ему повода считать бытие сплошной амброзией, Симеон потерпел еще минуту и потом поднял трубку.

Она сразу разразилась претензиями, какого хрена Неффалим просил выключать аппаратуру тотального слежения, какого ляда Авель жал на это плечами, какого беса Симеон выключил, и какого хера все они вместе не берут трубку, из чего Симеон сделал вывод, что шеф вовсе не спит, как утверждали злые языки, а несет нелегкую вахту у контрольного терминала. И еще, неотвратимый рок через десять часов забросит Малеха в отель.

– Привет тебе от старикашки, Авель, – сказал Симеон, снова включая прямую трансляцию из склепа.

– А мне? – спросил завистливый Манассия.

– Чего он сказал? – спросил Авель.

– Ночью прилетит.

– А-а, пропади он! – воскликнул Иуда. – Делать ему нечего. Он хоть раз тут был?

– Давно, – сказал Авель. – Однажды. Еще когда строить начинали. Копнул под закладку фундамента.

– И теперь копать начнет, – предположил Манассия. – Подслушал, небось, как мы его через хрен кидали.

Все примолкли. Каждый размышлял о шефе и своей роли в нем.

– А дверь так и не закрыл, – с сожалением проговорил Симеон спустя четверть часа.

– А что он смотрит? – как будто невзначай пробормотал Авель и направил одну из камер на экран телевизора. Украдкой похихикивая, праведники уставились в мелькающие цветные картинки.

– И что? – спросил Иссахар Симеона из вежливости через пять минут.

– Там на двери ему послание с того света нарисовано.

– Думаешь, это его так развеселит?

– А что там написано? – живо заинтересовался Иуда. – Сим, что там написано, а?.. Каин, что там написано, а?

– А? – сказал Каин.

Иуда резко выпил.

Когда мультфильмы кончились, Авель не сумел сдержать выдоха разочарования. Манассия и Неффалим пошли готовить обед. Каин почувствовал волну надвигающейся скуки и взял книгу. Авель проголодался и отправился на кухню помогать необходимыми советами, а Иуда допил, растянулся на топчане и скоро уснул.

– В душ пошел... – сообщал Симеон время от времени. – Разделся... Задницу трет... Оделся... Фен взял. Козел. Кому твоя красота там нужна? Ни хрена не понимает в жизни. Вышел. Чистый какой, сукин сын! Каин, Каин, – позвал он.

– М-м? – Каин не отрывался от строчек.

– Кажется, начинается самое интересное. Он погулять собрался. Поискать, так сказать, приключений на собственную чистую задницу. Я удивлен.

– Чему?

– Он даже телевизор не смотрит.

– А мультфильмы кончились, – выдвинул объяснение Каин. – А другого он не понимает. Он даже не понимает того, что этого не понимает.

– Думаешь, ума не хватает? – Симеон задумчиво облизнул губы. – Счастливый, – вздохнул он. – А может он блаженный? Слушай, у меня идея. Смотри: при каждом храме должен быть свой блаженный дурачок. К каждому замку всегда приписано свое приведение. Неплохо бы сделать из него эдакое придурковатое приведение, пускай бы бродил во мраке... Половина необходимых качеств у него уже имеется. Выучился бы других пугать. Ты как на это смотришь? Правда, блаженных, по мнению самих блаженных вообще-то грех гробить. Свет в комнатах не включать?

Каин не возражал, но предположил, что Августин несомненно шлепнет идею своим дурным ветом, да и шеф может заартачиться. Возможно, кстати, что он сюда и едет специально, чтобы заартачиться по какому-нибудь поводу. А может быть и нет. Свет включать.

Симеон деловито переключал мониторы, и скоро все они оказались заполнены самыми причудливыми ракурсами крадущегося по коридору призрака.

– На монаха похож. Деловой такой. Ты к нему какие-нибудь чувства испытываешь? – спросил он у Каина.

– К чему? – не понял тот.

– Вот и я – абсолютно никаких.

Каин пересел к компьютеру и вывел на экран красочный план трехмерного лабиринта, в самом начале которого мигающей точкой полз гость.

– Может фантомчик состряпать? – спросил Иссахар.

– Зачем?

– Из общих соображений. А как еще ты собираешься его туда загнать?

– Кажется, следы увидел, – сказал Симеон. – Не дойдет... Каин, сейчас он назад побежит. Он свои следы увидел. Он, похоже, припустился думать. Запаникует – не дойдет.

– Не припустился. Дойдет и без нас, – сказал Каин. – Я чувствую. – Он напряженно смотрел только на экран компьютера, а пальцы левой руки медленно подбирались к кнопкам пульта.

– Убери, – сказал Симеон. – У меня лучше получится.

Уханье закрывающихся дверей было услышано даже через стены. На кухне с болотным плюханьем что-то уронили. Иуда проснулся и запричитал:

– Что случилось? Чего там было? Чего вы сделали, Сим, а? Вы его... Того?.. Каин, чего вы сделали, а?

– Ай да я, – похвалил себя Симеон, крутанулся в кресле и ушиб о ножку стола колено.

– И сказал бы он: это хорошо, – резюмировал Каин. – О-о, весьма хорошо-с! О кей!

Из кухни прискакал Авель.

– Э, чего вы сделали? Где он? Ничего не вижу. Куда вы его дели? У нас пудинг на пол из-за вас упал.

– Да куда он отсюда может деться? – равнодушно сказал Каин. – Попалась дурная птичка. Надо инфракрасные камеры включить. Чтобы по науке. Там света нет. У него все свечи погасли, а спички он дома забыл, вон зажигалка где лежит.

– Ну ты голова, – покачал головой в восхищении Авель. – А я все думал, на какую бы приманку его туда завлечь? Не пойму только, он жив? Это он так крутится? А как вам удалось?

– Выход ищет, – ответил Иссахар. – Бесполезно. Я бы на его месте тоже наверное не нашел.

Точка на экране нащупала угол и поползла вдоль весьма условной зеленой черты.

– Промахнулся, – констатировал Симеон. – Так я и знал. Теперь можно и поесть. Он дурак, держу пари, если ему не помогать, он и до вечера не выберется. Привет там передавай! – крикнул он в телевизор, встал и потянулся.

Манассия и Неффалим, посетовав на утрату пудинга, накрывали на стол. Судьба гостя их не тронула.

– Симеон, – не рискуя тревожить Каина, обратился Манассия, – а ты выбрался бы оттуда, если бы не был… блин, праведником?

Он разлил вино, и все запрокинули фужеры.

– Я способ знаю, – ответил Симеон. – Я читал.

– Поделись, – попросил Иуда.

– Надо держаться рукой за одну стену и все время идти вдоль нее. Рано или поздно выйдешь. Может быть.

Праведники сделали вид, будто поняли.

– Но он об этом в жизнь не догадается, – сказал Иссахар чтобы никто не вздумал проверить его собственную сообразительность. – Для дураков это тайна за семью печатями.

При упоминании семи печатей праведники как один трижды плюнули через плечи, перекрестились и укоризненно покосились на Иссахара. Он жестом попросил прощения и тоже сплюнул.

– И все-таки никто мне так и не ответил, почему бы эту нашу работу не поручить ангелам, – сказал Манассия.

– Опять – двадцать пять! – пробурчал Симеон.

– Хоть сорок, – поддержал Манассию Иссахар. – Ответа-то нет.

– Ответ давно есть. Слишком давно. – сказал Авель. – Мы – вроде люди и судим людей. Как бы по-людски.

– Это по-людски?! – развел руками Иуда.

– Да! – воскликнул Авель. – По-людски! – и прибавил тише. – Со всеми людскими… Все равно это лучше, чем ангелы: те тут вообще ничего не поймут! И давай всех подряд кучей. Забыл?! Без разбора: стариков, женщин, детей…

– И мужчин от шестнадцати до шестидесяти, – добавил Неффалим.

– Вечно ты все опошляешь своими мужчинами! – бросил Авель презрительно.

– Почему моими мужчинами? Это совсем другие абстрактные мужчины. А то странный у тебя гуманизм получается. Или ты хочешь сказать, что зрелые мужчины менее ценны, чем незрелые или перезрелые? Или безоружные половозрелые мужескополые могут что-то противопоставить орде ангелов, вооруженных до зубов? Против одних только зубов?

– Ной остался, – заметил Иуда.

– Лот еще, – добавил Симеон.

– И Упс, – сказал Манассия.

– Кто?? – вспыхнул Авель.

– Праведный Упс. Чего ты? Я сам слышал, когда Дан вызвал после того дела ангелов, они заперлись, и он их допрашивал. Типа, кто кроме Ноя остался. Те сказали – Упс.

Из динамика донесся стон. Чувствительный Авель вздрогнул.

– Аппетит попортит, – сказал Неффалим. – Потише можно сделать?

– Он в какую-то прореху залез, теперь развернуться не может, – объяснил Манассия. – Вот и бесится.

– Ну залез и залез, можно поесть спокойно?

– Нет, – не согласился Иуда. – У него беда. Он застрял слишком плотно. И идей, как выбраться, у него нет. Интересно, о чем он сейчас думает?

– Это у нас Каин специалист, – сказал Авель.

– О Провидении, – предположил наобум Манассия, жуя. – О том, что оно его все-таки достало. О возмездии, которого вообще-то не может быть, не бывает и не будет бывать, но все ж таки оно есть. Это противоречие его и разволновало. А что, в самом деле, должен же он хоть когда-нибудь над этим задуматься. Повода лучше, – он обглодал кость и положил ее на салфетку, – у него не будет.

– Во-первых, о Провидении в такой ситуации не стало бы думать даже само Провидение, – серьезно возразил Симеон. – Во-вторых, он это слово видел лишь однажды, произнес его с двумя ударениями, и оба были неверными. И в-третьих, я вообще не слыхал, чтобы от страха у кого-нибудь прибавлялось рассудка.

– Вроде выползает, – недовольно пробурчал Иуда. – Эх, надо бы было маленько стены сдвинуть. Нет, несмертельно, – успокоил он. – Чтобы тогда бы он бы попотел бы. Мы ведь можем ему это устроить, а, Авель? Это в наших силах?

– Я...

– Все в наших силах, – сказал Иуда. – Иными словами, за редким исключением нет ничего такого, чего бы мы не могли.

– И чего? – набив рот, спросил Симеон.

– Например, воскресить, – усмехнулся Манассия.

– А-а... Ну это нам и ни к чему. Предлагаю опустить ему сзади решетку. – Иуда не решился больше обращаться персонально к Каину, хотя именно на нем лежала сегодня привилегия принимать подобные решения. – У нас там припасена одна и все без дела висит. Кто за?.. – он немного выждал. – О'кей. Объясняю причину. Ну, допустим, он выбрался. А дальше? Опять думать, как его извести?.. – Получилось нескладно. Вышло, будто Иуде не нравится думать. Это была правда, но Иуда тщательно и не без успеха ее скрывал. Поэтому сейчас он с беспокойством оглядел едоков, не собирается ли кто открыть свою поганую пасть и прилюдно уколоть ею его, используя этот нелицеприятный факт, и в конце стола наткнулся на насмешника Манассию, сидевшего с необычайно радостным выражением лица, слишком радостным для того ординарного пельменя, который он пока придерживал неподалеку ото рта. Перебивая молчавшего оппонента, Иуда избыточно громко заорал: – Так вот! А если мы уроним решетку, он будет вынужден ползти вперед! Стены там сужаются до невозможности, что даст ему уникальный шанс испытать все прелести заживо погребенных! А в конце трубы, если кто помнит, будет склеп!

Манассия с некоторым сожалением отпустил пельмень в рот. Уже тише Иуда продолжал:

– Таким образом, он сам доставит свое бренное тело в конечный и прискорбный пункт, где может быть встретит своих предшественников, отдаст концы и избавит нас от целого ряда неаппетитных нюансов, да, Ман? А что? Если нам тут дано... Хм! ...каждому по справедливости, то моя твердит, что это будет по ней. Если я еще не запутался во всех этих бесчисленных убийствах, то, кажется, именно он именно так кого-то отправил на тот свет. Да? Запер в подвале, да? А то потом поздно будет, я чувствую, шеф что-то заподозрил! А когда он приедет, скажем, что произошла очередная случайность. От них никто не застрахован. Крайний Север. Работа тяжелая. Крайне тяжелая? Крайне! – Он запустил большую деревянную ложку в бадейку с икрой, шлепнул себе в тарелку большой черный ком и неблагородно слизал налипшие на общественную ложку зерна длинным юрким языком. – Так кто за?

– Прекрати, – поморщился Авель. – Развел тут азиатчину. Око за око... Я сам тебя скоро бояться начну.

– А у вас не азиатчина! – изумился Иуда и чуть не поперхнулся. – Вот такие гуманисты и довели мир до того что мне пришлось в него явиться и сидеть тут лопать рыбьи ошметки. Не бойтесь убивающих тело. Это обычное дело. Это все, если хотите, гнев праведный. Или – гнев праведных.

– Применение логики в морали – аморально, так бы Варлаам сказал, – поведал Симеон.

– Уже цитируем его! – обрадовался Манассия.

Раздался жуткий резаный визг.

Каин вздрогнул. Резкие крики всегда напоминали ему вопль крови молодого бездетного Авеля. Невезучего Авеля. Закланного. Невезучезакланного. От рождения. До и от. Для примера. Каин знал, что не виноват, но на всякий случай всегда непроизвольно вздрагивал.

– С лестницы йикнулся! – со смаком сказал Иссахар. – Нет, не даст поклевать спокойно. Кабы не повредил ступенек, они там хлипкие...

Авель подошел к пульту и отыскал гостя на новом месте.

– Как он там, цел? – заинтересовался Вениамин.

– Я...

– Цел, – оценил ситуацию Вениамин. – Но теперь надолго. Может, поесть ему отправить? Вот будет комедия. Представляешь, ползешь, ползешь, а тут вдруг супа котел, рядом мяса клок и пива жбан, а?

– И сигаретка зажженная, – захохотал Манассия, – в пепельнице! Слушай, Авель, а это идея! Давай, сделаем?

– Я...

– Представляю его состояние. Главное – дать запах заранее, а то он еще вляпается и...

Авель вздохнул.

"Неужели мне всю жизнь предстоит больше выслушивать, чем говорить самому? Почему люди так болтливы? Все эти глупости, проблемы, горести? Как будто мне это интересно. Как будто у меня своих таких же нет. Нарушен баланс. Дефицит. Отрицательное сальдо в общении. Акцептор. А хочется быть бесплатным донором. Делиться своими глупостями и проблемами. Тогда меня перестанут любить. Вон, попробуй Каину чего-нибудь скажи, сразу "А? Чего?" Зазевает все слова – всякая охота пропадет. Наверное, я когда-нибудь лопну от чужих глупостей. Да еще свои невысказанные мысли подопрут. Точно лопну. Мемуары что ль написать? "Я родился... Мои родители... Занимался сельским хозяйством... После несчастного случая мне пришла в голову мысль..." Глупо. Не глупее чем молчать."

Они, не торопясь, доели, убрали посуду и разбрелись каждый по своим делам. Каин снова сел в угол и вытянул из какого-то простенка свою книгу.

Порядочно потрепанная, она без закладки послушно открылась на том месте, где он остановился вчера. Постепенно разворачивая неспешное действие, равномерный медлительный ритм зловещей повести строка за строкой превратил невнятные стоны и жалобные причитания за кадром в нереальную иллюстрацию.

Через час он оторвался от страниц и спросил Авеля:

– А кто придумал отель так назвать? Шеф?

– Что? – удивился Авель. – Шеф говорил, что он не помнит, но вроде бы это твоя идея.

– У него склероз, – легко диагностировал Каин. – Так кто?

– По-моему, он хотел назвать его Эфес, – наморщил лоб Неффалим.

– Ага! – заорал Иуда. – Эдем еще скажи!

Опрос, проведенный Авелем, обнаружил самые противоречивые точки зрения. Вениамин кивал на Иосифа, Иссахар тыкал в Авеля, Манассия даже привел Блаженного Августина, но никто ничего не знал точно. Иуда и Неффалим, понимая, что дело нечисто порешили приписать тайну праведнику Варлааму, довольны этим остались все, но Каина это не успокоило, а Симеон сказал:

– Странно... – и задумался, медленно листая том медицинской энциклопедии, начав сразу с пси.

Они ничего не стали предпринимать, когда гость спустя три часа подобрался к спасительной двери, хотя Иуда настойчиво предлагал запереть ее крепко-накрепко, но Каин не менее накрепко запретил кому бы то ни было тревожить пульт.

– Однако непонятно, – посетовал Неффалим. – Он уже ушел, а потом – раз – и вернулся. – К чему бы это? Не связался ли он с какой-нибудь потусторонней чертовщиной... – На что Симеон четко и грамотно обрисовал общие черты статистического расчета, в коем показал, что рано или поздно такое должно было случиться, а не такое, так какое-либо другое, но какое-нибудь – непременно. Авель заметил, что когда шеф узнает об их бездействии, Каин непременно получит отставку и подсел к играющим в покер.

– На что играем?

– На самый приятный в мире напиток, – ответил Вениамин.

– На самый вкусный, – добавил Иссахар.

"На самый-пресамый желто-коричневый", – перед погружением в текст уточнил Каин и набил трубку опиумом и табаком.

– Злится, – подошел к экранам неиграющий Неффалим.

– Ты про что? – спросил Симеон.

– Про него, – праведник указал на изображение. – Смотрит в зеркало. И думает, что если бы это была чужая гримаса, то ее было бы приятно угрохать. Он злится самой вредной для организма злостью – той, которую невозможно отомстить. Это пагубно, вот он и злится. Не может же он себя сгубить.

– Вряд ли, – сказал Вениамин из-за стола. – Он не злится на себя. Он никогда на себя не злился, с чего теперь начинать? Злиться на себя могут люди, и только начиная со средних умов, а он – ... Он злится на то что снаружи, независимо от того, сам он обложался, или ему кто-то снаружи в штаны наложил. Боится и злится. – Тут Вениамин случайно повспоминал и вспомнил, что и сам он на себя тоже никогда не злился. Он хотел было разозлиться, но потом решил подумать: совпадение! – и не стал.

За последующий час праведники оживились только дважды: когда настало время платить по счетам, а платить было нечем, и когда гость наконец узрел на двери копию своего надгробья. По первому поводу они посмеялись и поручили проигравшим прислуживать за предстоящим ужином, который они, однако, решили отложить до приезда шефа, а по второму вообще ничего не сказали, просто позубоскалили как следует – и все.

Для переваривания прочитанного Каину требовалось время, он одолжил у Симеона одну ручку управления и начал водить ею вслед за гостем, стараясь когда возможно удержать в крупном плане его лицо. Маленькие выпуклые глаза неуловимо отталкивающего оттенка некрасиво смотрели на окружавший их мир серьезно и тупо. Каин подумал, что в детстве у этого безобразного ребенка хватало всего – и ума и задора и любопытства – не обделил же Господь, – да не повезло с глазами: как только капелька разума предпринимала попытку выглянуть наружу и скрасить их своим жизнеутверждающим блеском, они, даже не закрываясь веками вставали непролазной дремучей стеклянной стеной. Постепенно все угасло. Детство обратилось в постоянную версию судьбы.

Каина вдруг разозлила его неуверенность, эти беззащитные движения, судорожное бегство зрачков, из-за которых ему постоянно приходилось суетиться на пульте, разозлило так, как только может беспомощность жертвы довести до исступления распаленного активного агрессора. Ему показалось, что он больше ничего не хочет, кроме как приковать эти испуганные глаза к своим и заставить их смотреть – не отрываясь.

– Симеон, – хрипло позвал он. – У меня есть идея. Мне нужно открыть дверь.

– Ты же не хотел вмешиваться? – сказал тот.

– Я передумал.

– Нажимаешь здесь, а потом открываешь этой ручкой, – пожал плечами праведник.

– Нет, я хочу медленно, – уточнил Каин. – Ооочень медленно.

Симеон подумал.

– Нет проблем, – решил он. – Хоть год можно тянуть. Дверь заперта?

– Нет.

– Жаль, – искренне посочувствовал Симеон. – То-то было бы страшнее.

– Сделаешь?

– Нет проблем, – повторил Симеон. – Напишу короткую управляющую программку, дверь будет открывать компьютер, а ты, Каин, пожнешь вкусные плоды машинного ужаса.

– Вот именно так и никак не меньше, – подтвердил Каин.

Охота за зрачками закончилась сразу, как только Симеон запустил процесс, но удовольствие было сомнительным. Выражение лица гостя с застывшей маской безнадежного страха вызывала в Каине только одно давнее, грешное и прощенное воспоминание о таком же лице Авеля, таком же до мельчайших подробностей, до сладковатого трепета безнаказанности и искупленности, приятное и жуткое одновременно. Прямо на него смотрел огромный, слепой, не осознающий ни его ни себя глаз – тонущий в страхе, с белой каймой вокруг расширенного пустого зрачка, с нервно подрагивавшим нижним веком – временно одолженный за пределами отвратительных кругов ада, одним своим видом приводящий в ярость. Это было само могущество. Каину вдруг нестерпимо захотелось убить его – прямо сейчас, сразу, не откладывая, чтобы потом не было времени оценивать – чтобы проверить все свои предчувствия в действительности. Он знал, что этого делать нельзя, но дух противоречия уже овладел им, отказывая разуму в утверждении необратимости. Еще пять минут назад ему все время хотелось зевать, прямо челюсть сводило, а вот теперь вдруг скучное чувство бездейственного превосходства сменилось злобой, граничащей с завистью. Его мутило от ненависти, которую может испытывать умный перед идиотом, по своему идиотству ставящему себя выше на лестнице возможностей и прав. Каин видел перед собой существо, которое он хочет раздавить, может раздавить и раздавит, если не остановит себя прямо сейчас. Это была сама власть. Энергии его ярости хватило бы на то чтобы сплотиться в тугую сияющую пулю и вонзиться в этот испуганный микроскопический мирок за глазом, ее еще осталось бы чтобы пересечь пролив и задеть континент. От подавляемой страсти у него закружилась голова, он встал, ковыляя добрался до ванной и заперся изнутри. Нутро, как коричневое тараканье чрево поглотило его без остатка, и мягкая безвольная пуля, распределив в темноте всю энергию по пространству человеческого тела упокоилась в брызгах теплого душа. Как будто ком ажурной пены поглотил взрыв.

Чтобы избавиться от навязчивой идеи, он сделал перерыв, и целый час, за который дверь повернулась на большую часть уготованной ей дуги, провел на кухне вместе с Вениамином, Неффалимом и бочонком консервированного пива за пустяковой болтовней, из которой он потом не мог вспомнить ничего кроме нескрываемого восхищения праведников о его необычайной разговорчивости.

Когда он вернулся назад, дверь была уже почти открыта.

За всю свою жизнь я не посмел даже помыслить сделать то что позволил себе ты в той действительности, которую ты не признаешь для других. Сверхживотное. За гранью всех богов. За суммой всех жертв. За пределами всех этик. Кажется я опять в настроение попал. Значит тебе не повезло. Не потому что ты убил, а потому что ты посмел бросить вызов. Никто не должен бросать вызов мне. Како-ой? За нарушение авторского права. Слышал такое? Когда тяжелые фракции изливаются, эта замещает их все. А то как тебя еще достать. За убийства я не отвечаю, а это в самый раз. Я это изобрел, понятно? Никто без моего разрешения не посмеет. Без моего соизволения. А я плевать хотел на Бога. И на Черта тоже пле-вал! Они еще оба сосунки передо мной, ясно? Уж этого ты не ждал, да? Это точно. Двадцать пять раз. Ну надо же! И все с рук сходило. Надо было мне раньше явиться, надо бы... И еще один кот. Его я особенно не прощу. Э, Каин, Каин, ты куда? Не знаю пока. Заткнитесь все. Какой высокий сразу потолок. Это я первый. Сколько себя помню, лицензий на отстрел не давал. Бои-и-ишься... И правильно делаешь. Надо бояться. Я не боялся. Некого было. Не предупреждали. Некому было подсказать. Женщин не было. Смягчили бы нравы чуть-чуть. Или наоборот. Ну это не важно. Виселица у него на спине была? Или просто петля? Все равно он не догадается. Кот и кот. Хорошо, если того вспомнит. Он замуровал кого-то. Или нет. Все забыл. Ну да. Кто-то говорил. От книг только ощущения, а не идеи факты сюжеты. Или плохая книга. Идея – это плохо. Все-таки виселица. Идей не должно оставаться. В том подвале. С этим я пожалуй согласен. А я бы на голове. Это что-то. Сколько совпадений, а! Ага, вот ты где. А глазки-то напуганные. Исполненный очей. Ужас, который пред лицом Господа. Самый большой ужас – и перед кем? А Малеха я никогда не... очень интересно. Наоборот даже. Еще подожду. С громом из-под облаков? Из-за двери без звука – чем хуже. Как посмотреть. Как впечатление. А кот вроде отомстил. На голове у нее сидел... Как она там? Еще две недели. Из школы уже вернулась. Меня никогда не боялась. Мы наравне. Ну что, постреляешь? Рука отсохла? Эт бедааа. А то мог бы. Я бы фокус показал. Живой дырявый кот. Или – воскресение кота. Или... Может тебя покусать... Или нос поцарапать? Чтоб столбняк прошел. Да что ж ты так уставился. Или я уже на себя не похож... Все, иду, иду. Разнервничались. Пошутить нельзя. Дверь закрой, потягивает могилкой-то.

– Предупредить не мог! – наскочил Авель. – Сам правила придумал, сам накурился и нарушил, да? Хоть предупредил бы, мол, сейчас пойду. Я бы хоть приготовился. Хоть знал бы. А то был – и исчез! Куда, что? Зачем? Малех, между прочим, сюда намылился. Был – и нету! Ищи-свищи. Кот какой-то! Ты чего, совсем что ли?

– Случайно, – усмехнулся Каин. – Чего ты испугался? – он мягко толкнул Авеля кулаком в грудь. – Я и сам не ожидал. Где трубка?

– Да пошел ты! – обиделся Авель. – Ну и чего ты этим добился? Чего хотел-то, я не понимаю? Не дам! Наркоман чертов.

"А я, можно подумать, понимаю! Ничего не добился. Я и не знаю, чего надо добиваться."

– Ощущения, – ответил он и отобрал трубку.

– И чего ты ощутил? – спросил Иуда. – Чего-нибудь эдакое?

"Не я, а он, – хотел сказать Каин. – Впрочем, я тоже."

– Я задумался, – повторил Каин, – и – ...

– Малех слишком задумчивых не любит, – сказал Иссахар.

"Это его проблемы."

– Кота приплел! – не унимался успокаивающийся Авель. – Уж ладно бы человека! Ладно бы убитого! Ладно бы – мать его! А то – кота! Фарс! Фарс – вот что это! О чем ты думал, интересно!

"Не поверишь."

Каин налил чистой воды и быстро осушил стакан.

– Я пойду спать, – заявил он. – "Не поверишь." На третий этаж. Он все равно туда не полезет. Меня не будить. "О зверском удалении глаза."

– Шеф между прочим уже скоро...

– Привет ему передай. Я вас покидаю. А лучше даже два. Жгучих. И поцелуй. В правый глаз.

Спустя пять минут после его ухода Иуда подумал и сказал:

– Не знаю почему, не люблю я его штучки, но без него здесь как-то плоско.