Вторая вода

На чтение потребуется 2 часа 30 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Буян шёл, бодро вскидывая копыта. Чуял твёрдую руку, как власть. Уздечка вела его вдоль деревни, где, кроме стайки детей, двух старух с водоносами и грудастой молодки с рёбенком, не было никого. Вечерело, и с неба сквозь тучи спускались полосы позднего света, прихорашивая деревню. Цокот подков плыл по улице, словно песня. Олег, сдерживая коня, остановился возле забора, за которым кипела картофельная ботва, выбрасывая фиолетовое цветенье.

В аккуратный домик с тесовой крышей, под свесом которой лепились ласточкины гнездовья, Олег вошёл, как охранник, пугая двух бросившихся из-под ног рыжих кошек.

 

Кухня. Белая печь. Лавка с коником. На полу – застиранный половик. Из горницы, мягко ступая на половик, вышел седой, с животиком старичонка. Одет в глаженую рубаху и брюки с лямками в перекрест. Одна рука вдоль ноги, вторая, согнутая, на лямках. Дитятьев еле признал в нём учителя Букина, у кого когда-то учился в четвёртом классе, до того он ему показался немощным и невзрачным. Лишь глаза из-под седеньких бровок впились в вошедшего, как два сверла. Голос учтивый, но недовольный.

– Вам кого, молодой человек?

– В тюрьму собирайся! К Степану Дитятьеву! – рыкнул Олег по-солдатски.

Букин позволил себе возмутиться:

– Это зачем?

– Просить у него прощенья!

Педагог вскинул руки перед собой, соединил их, втыкая пальцы за пальцы.

– Он же…Он же спалил у колхоза стог сена.

– И ты это видел? – презрительно высветился Дитятьев.

– Нет, но Хламинский сказал, – стал оправдываться учитель.

– Не видел, а на Дитятьева показал. Это как называется?

 

Справа пискнула половица. Вошла и встала у печки босая, с лысеющей головой, в сарафане с борами низенькая старушка.

Съёжился Букин. Ни жив, ни мёртв. Что-то хотел сказать, но закашлял.

– Десять лет человеку дали – гремнул Дитятьев, не собираясь щадить ничтожного старикашку. – За что? Да за то, что ты его ввёл в террористы! Обзывал террористом? – Олег сделал шаг, нависая над педагогом.

Букин и голову уронил, будто приговоренный.

– Уж как-то выскочило само…

– А ещё работаешь в школе? В советской школе – советские слизни? Чему такие, склизкие, могут учить? Не знаешь? И я не знаю!

Повернувшись к старушке, ручки которой, как лодочки, прятали дрябленькое лицо, Олег прочертил сапогом по полу, сбивая на нём полосатый половичок. Посмотрел на закрытое личико и не сказал ей, а приказал:

– Заверни его, – брызнул взглядом на педагога, – в эту вашу дорожку и выбрось куда-нибудь на помойку! – И вышел, брезгливо смахивая с рубахи кухонный воздух, которым дышал вместе с гаденьким старичком.

 

Сельсовет, располагавшийся, как и контора колхоза, в широком, на два жилья пятистенке, откуда был выселен, как кулак, дегтярных дел мастер Филипп Протопопов, светился скобой, под которой висел трехфунтовый замок. Олег посдался конём, и когда у калитки соседней избы показалась румяная баба с охапкой зелёного лука под мышкой, спросил у нее:

– Где тут у вас Колупаева можно увидеть?

– Токо что видела, – румяная бойко кивнула кончиками платка, как два рога, свисавшими с подбородка, на третий дом от угла, – тамоки. В окошке сидит. С папироськой.

Дитятьев тут же и вывел Буяна к хоромам, одно оконце которого позвенькивало от ветра. Войдя в пятистенок, негромко окликнул:

– Хозяин?

Никто на голос не отозвался. Дитятьев прошёлся по кухне, в которой плавали синие крендели дыма от папиросы. На печь заглянул. Осмотрел и полати. В светёлке, где громоздились топчан с тюфяком и свившимся, как змея, байковым одеялом, тоже синели крендели дыма. Однако того, кто курил, не было здесь и в помине. «Куда его, кучерявого, унесло?» – ругнулся Олег.

Выйдя в сени, снова окликнул. В ответ – тишина. И ещё одни синие завиточки. «Спрятался, что ли? Вот сволота!»

Уселся Олег на порог. Стал ждать. Четверть часа сидел. Тихо, словно в гробу. Надоело сидеть. Спустился во двор, чтоб оттуда попасть в огород. Но огорода, как такового, не было вообще. Был шатающийся забор. А за ним целая рощица дикой рябинки, некошёная лебеда, перевитая ветром крапива да непролазные дебри матерого пырея.

 

Залез Олег на Буяна. Поехал назад. Снова встретил румяную бабу в рогатом платке. Теперь вместо лука под мышкой был у нее какой-то висячий цветок, качавшийся розовой шляпкой у самой дороги. Баба была весёлого нраву, сразу осведомилась:

– Ну и как он вам, наш Колупаев? Поговорили?

– Нету его, – недовольно буркнул Олег.

Румяная взвизгнула от восторга, бросив рогами платочка к третьему дому:

– Да воно-ко он! Опять с папироськой!

Олег оборачиваться не стал.

– Да ну его, – проворчал и направил Буяна к низкой избёнке, стоявшей в тени трёх высоких черемух, в вершинах которых летал, отбиваясь от стаи ворон, молоденький ястреб.

 

Запах картофельной каши ударил в нос, как только Дитятьев вошёл в небольшую кухню, где за столом, усердно потея, справляли ужин хозяин с хозяйкой и их взрослый сын.

Не очень-то вглядываясь в пришельца, Хламинский буркнул Олегу, как попрошайке:

– Ходят и ходят! Постановили! Нечего на дом ходить! На то есть контора. Пока! У меня тут не место склада для всех ваших просьб. Пошел, говорят! Серёжа! – Толстая шея хозяина сдвинулась вбок, где сидел его сын – тучный парень, с таким же, как у отца, литым подбородком. – А ну покажи нахалюге, где у нас выход.

Серёжа поднялся, едва не касаясь затылком низкого потолка. Уж больно велик, больно толст и больно в себе уверен.

– Пшел! – сказал он с гадливостью, как собаке, касаясь ладонью плеча Олега, чтоб повернуть и отправить его за дверь.

Дитятьев чуть отступил, а руку Сережи, которой тот уже сделал усердный толчок, направил к порогу, и парень, чтоб устоять, сделал несколько быстрых шагов, сам не заметя, как, расхлебечив дверину, вылетел в сени, откуда раздался визг вёдер, кряхтенье и грохот упавших мослов.

 

Хозяин с хозяйкой с ложками каши недоумённо выставились на гостя. Такого в их доме ещё не случалось.

– Тюрьма по тебе скучает! – взревел Хламинский, выкатив на Олега напрягшиеся глаза.

Олег покачнулся к столу. Обвислые плечи Хламинского, гладкий с выкатом подбородок, клетчатая рубаха, рука с ложкой каши – всё в нем и на нём подрагивало в ознобе холодного гнева и возмущения.

– Ты уже посадил одного из Дитятьевых! – На лбу у Олега вырубилась морщинка. – А теперь и второго хочешь? Так вот – не мечтай! Потому как на данный момент я тебе – и судья, и палач!

– Я милицию вызову! – встрепенусь хозяйка, порываясь вскочить тотчас же из-за стола, и уже попривстала, зло колыхнув порывистыми плечами, да Олег опустил ей на голову растопыренную ладонь, возвращая на место.

– Зачем вызывать? Если я уже тут!

Ложка выпала из руки хозяйки.

 

От порога – шаги. Сёрежа. Вернулся, обиженный и сердитый. Потому и было обидно холостяку, что в своём сельсовете он имел верх и силу не только над всеми парнями, однако и мужиками, благо ростом был за метр девяносто и считал себя самым управным, и при случае мог любого из них наградить тумаком. И вдруг, в своём доме, перед обычным с виду, на голову ниже его человеком, он неожиданно сдал.

Дитятьев взял его за рубаху, прихватив с ней и лепестень кожи на животе.

– Это ты у Дитятьевых вырубил садик? – спрошено было как перед пыткой.

В Сереже всё опустилось – плечи, руки и голова. И ростом он стал многим ниже.

– Я не хотел, – голос мальчика, но не мужа, который держит в страхе весь сельсовет, – да мне…

– Что – тебе?

– Батя велел…

Отпустил Дитятьев лепестень кожи. Но не легче от этого стало Серёже, потому что рука Олега – уже вверху, захватила, как в обруч, мясистое горло.

– Больно, – пискнул Сережа.

– А траву у Дитятьевых кто окосил?

– Я…

– Добровольно? По собственной воле?

– Батя… Батя заставил…

 

Отошёл Олег от Серёжи.

– Парнишка-то у тебя – настоящая погань, – отметил Олег, переводя глаза на Хламинского, покрасневшего, как бурак, не только лицом и ушами, но и всей своей шишковатой с зализами головой, на которой, как ручейки, обозначились синие вены. – Всё свалил на родного отца. Хотя и блохе понятно, что главный зачинщик всей этой пакости – ты! Что молчишь? Степана Дитятьева посадил! А садить-то надо тебя!

Хламинский голову опустил.

– Запутался я.

Дитятьев взял его за тугой подбородок, поднял голову:

– Видишь кулак! Сильно не бью: выплеснет кровь – запачкаться можно, а я брезгливый…

И ткнул по столешнице так, что в дряблое дерево вмялась ямка, отпечатав в ней след бойцовского кулака.

Тишина окутала кухню. Та самая, от которой становится страшно, немеет кожа на голове, и слышно, как в кончиках пальцев тукает сердце.

– Живи, – усмехнулся Олег, одевая на плешь Хламинского кринку с кашей.

И вышел, чтоб никогда не встречаться не только с Хламинским, но и всей его тороватой родней.