Тайна зелёных котов

На чтение потребуется три с половиной часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы
О предшествующих событиях: Шабаш без председателя (роман)

В которой наблюдается затишье перед бурей и появляется второй труп

 

 

Рассказывает Алиса Бецкая:

 

Каюсь, за неделю отдыха никакими мыслями вообще я себя не обременяла. Забралась на свою дальнюю фазенду – в 300 километрах от Москвы. Причём последние 5 из этих 300 – пешком через овраг. Во всей деревне тут четыре жилых дома – четвёртый мой. И живут здесь четыре старушки, козёл Чапаев, три козы с козлятами, да два десятка кур. Бабульки-соседки опять встречали, как родную, разбирая гостинцы из Москвы – чай с конфетами и прочую снедь. Они-то за продуктами, которые сами не вырастят, за тридевять земель ходят.

Как рассказывала баба Оля, до войны была дорога – мост через овраг сорок здоровых мужиков строили и ремонтировали. А уж потом… Мало войны, так укрупняли-разукрупняли, всех на главную усадьбу переселяли, вот и захирела деревня Обманиха – одни они остались век доживать.

Однако, жизнь деревенская человеку впрок. Самая старшая – баба Лиза – в свои восемьдесят пять ещё сама сено косит, дрова рубит, да и на лыжах так бегает – я с трудом догоняю.

Досталась мне здешняя избушка на курьих ножках по случаю. Её в начале девяностых присмотрел один мой приятель по журфаку, но тут вышла ему виза на всю семью в Германию, жена настояла ехать, и продал он тогда этот домик мне. Сначала купила, просто чтобы человека выручить. Потом как-то добралась, пару дней прожила, с соседками познакомилась, договорилась, чтобы за моим скромным хозяйством присматривали. А теперь езжу, когда надо побыть далеко от цивилизации. Человеку бывает просто необходимо хоть на несколько дней в году забыть про неё. Очень хорошо всё на свои места расставляет.

 

Вот я и отдыхала от цивилизации – Москвы, работы, Хомяка, скандалов в прессе, погромов в политике и прочих неочевидных благ. Гуляла, рыбку в озёрах и речке ловила, разнотравьем дышала, грибы-ягоды собирала, в бане парилась. Вечерами при свечке перечитывала давно знакомые книги. Ни телевизора, ни компьютера, ни телефона – мобильник нарочно дома оставила. Всё равно вернусь до приезда Рудольфа.

Коты сниться перестали, уход Хомяка уже становился каким-то нереальным событием из другой жизни, и казалось, что нет ничего лучше, как посидеть с соседками вечерком после баньки со стопкой самогона, настоянного на корне хрена под деревенскую закуску – ах, как баба Варя огурчики малосолит! Хрен всем, кто думает, что я развалюсь на кусочки!

– А что, Алисонька, там, в Москве, пенсии нам поднимать думают?

Баба Галя, самая молодая – ей всего-то 72 годка стукнуло – всё ещё верит в восстановление социальной справедливости, хотя на свой огород и живность больше надеется.

– Если и думают, то несерьёзно. За ценами ваши пенсии всё равно не угонятся.

– Ну и хрен с ними. Руки не из того места растут, и голова там же. Чего от них ждать?

Баба Оля – здешний карбонарий. Она всегда против властей и нещадно ругает всех – от царя с Керенским до нынешних власть имущих. Ее родителей в тридцатые годы раскулачили и увезли в неизвестном направлении, а дочку они успели тётке отдать. Так и выжила.

О событиях в стране и мире старушки узнают из одного на четверых чёрно-белого телевизора, экран которого давно показывает что-то неясное, зато звук ещё работает, принимая единственный Первый канал. Надо бы купить им телевизор, да где здесь найти специалиста, чтобы настроил и нормальную антенну подключил? Никто в эту глушь даже за деньги не потопает.

 

Из четверых только баба Лиза была замужем – несколько месяцев до войны. А потом призвали её мужа, да и сгинул он где-то без вести. Дочка выросла, в город уехала, умерла уже, а внук теперь вообще в Сан-Франциско живёт с правнуками. Когда баба Лиза добирается до райцентра за пенсией, на почте письма от него получает – раза два в год. Бывает, что и денег пришлёт. Так что баба Лиза – богатая и счастливая.

Выпьют бабушки по стопочке, да и запоют что-нибудь жизнеутверждающее, вроде: «Четыре трупа возле танка дополнят утренний пейзаж». Или примутся вспоминать, кто с кем гулял в молодости. На ближнем погосте, наверное, не один мужик в могилке переворачивается – но всё им там веселее, раз вспоминают.

– А кто мне расскажет, почему деревню Обманихой назвали? Может, здешние девушки хорошо женихам головы морочили? – люблю задавать соседушкам подобные вопросы.

– Нет, девонька, тут совсем другое дело – тут сам Наполеон виноватый.

– Наполеон?

Баба Варя – не только лучшая мастерица по соленьям и самогон у нее как слеза – она ещё что-то вроде местного краеведа. Брошенные дома сама заколачивала, книжки из бывшей избы-читальни сохранила, старые фотографии со всей деревни в своей избе развесила. О ком ни спроси – всех помнит.

– История та, Алисонька, такая давняя, что её мне моя прабабка рассказывала. А ей – её бабушка. Хочешь – расскажу?

– Конечно, хочу!

– Ну, слушай…

 

Как деревенская гадалка самого Наполеона провела
 
Наполеон-то, когда Москву пограбил, целый обоз золота из Кремля вывез. И во Францию хотел доставить. И шёл тот обоз через здешние леса. Иконы там были, кресты золотые, одним словом, святое богатство. Ему даже ближние его говорили, что нельзя святые вещи отбирать, да ему-то что? Он ведь антихрист был – никого не слушал. Думал, что нечистый поможет. Да вот не вышло.

А в нашей деревне бабка одна жила, как её по имени, никто уж не помнил – по отчеству Лукьяновной звали. Она была тем известна, что гадала хорошо, травки знала, роды принимала. Знаешь, ведь раньше почти в каждой деревне своя знахарка была. Вот Лукьяновна и была такой знахаркой, только сила у неё оказалась важная – даже из дальних сёл приезжали. Какой девке нагадает, что замуж выйдет – непременно скоро и сваты во двор.

Барин здешний её боялся – как-то обидел он её, чем, не знаю, так она на его жену порчу и навела – никак та наследника родить не могла. Он тогда, барин этот, пришёл к ней, повинился, шаль с цветами подарил – на следующий год мальчик народился. Вот какая была Лукьяновна!

Так она нагадала, что тому Наполеону большая беда будет и не завоюет он Россию. Себя погубит и людей своих. А как обоз здесь проходил, она офицеру французскому, который обоз вёл, сказала, чтобы он поворотил обоз и вернул всё в Москву. А то худо ему будет.

 

– А на каком же языке она ему это сказала, баба Варя?

– Не знаю, на каком языке, а только тот всё понял, да повернуть побоялся. Человек подневольный, понятное дело.

 

И пропал тот обоз. Говорят, его то там видели, то здесь, только до Франции он не доехал. А офицера того, говорят, в лесу нашли – вовсе безумного. Что-то болтал, да его даже учёные французскому языку понять не смогли, и ничего про обоз не добились, кроме того, что вода всё взяла. Уж не знаю, куда этот француз потом делся.

И вот что интересно – прислали после французского нашествия наших служивых искать тот обоз. Ищут-ищут – не найдут. В здешние озера ныряли, в речки. Но без толку. Всё как в тумане.

Им Лукьяновна сказала тогда – волю народу дайте – сразу обоз и найдётся. То ли они ей не поверили, то ли не в их это власти было, только ни воли тогда не дали, ни обоза не нашли. Всё что-то казалось: то одна примета, то другая, но только какие следы найдут. Вроде колёса в озере тележные, или пуговицы от мундиров французских, а глядь наутро – ан нет ничего. Вот тогда деревню Обманихой-то и назвали.

А Лукьяновна-то верно знала, где искать. И всё до самой смерти повторяла – волю дадут, и святое золото сразу сыщется. Вот так, Алисонька.

 

– А почему же, когда волю дали, обоз не нашелся?

– Видно, не ту волю дали.

– А после революции?

– Значит, и после революции не ту волю объявили. Как только настоящая воля будет, так и вернутся в Кремль кресты золотые. Лукьяновна зря не сказала бы.

Видно было, что сами старушки искренне верят в преданья старины глубокой, и ждут, когда исполнится предсказание таинственной Лукьяновны.

– Баба Варя, а сама Лукьяновна не говорила, где обоз искать?

– Пра-пра-правнучка её уехала из Обманихи перед самой войной. Вот она, может быть, знала. Тоже непростая была женщина. Фельдшером работала, а лечила все больше травками да баней и заговорами какими-то. Ну, донесли на неё, что народу голову морочит и советскую медицину позорит. И должны были её арестовать. Вот перед самым арестом она и исчезла. Приходят, а в избе только записка – мол, меня не ищите, кто искать будет – помрёт. Её искать и не решились.

Вот так, сидя при свечах, всего в трёхстах километрах от столицы, в которой вовсю распоясался двадцать первый век и чудит глобализация, начинаешь чувствовать, что два века – не срок. И Наполеон здесь был чуть ли не вчера. И тайну Лукьяновны, может, ещё кто-то знает. И, похоже, бабульки мои жизнь понимают лучше меня – без всякой там политической аналитики.

Тяпнули мы по последней стопочке хреновухи и пошла я спать – завтра ехать домой. Хотя иногда хочется, чтобы дом был здесь.

 

Следующим вечером я уже в Москве, в доме, стоящем в Арбатском переулочке, пила с Рудольфом Карловичем кофе из чашек коллекционного фарфора. Он считает, что антикварными вещами надо пользоваться, а то из них душа уходит. Интересное мнение. Значит, наши музеи – склад обездоленных и обездушенных вещей?

– Алиса Яновна, позволите ли вы закурить в вашем присутствии?

– Конечно, Рудольф Карлович! Надеюсь, я вас не слишком расстроила?

– Нет, что вы, боже упаси. Скажу вам честно – я эту вещь купил только потому, что Давид Ашотович недавно мне очень помог – нашёл фарфоровую статуэтку, которую я давно искал. И в прекраснейшем состоянии! Так что пусть он не огорчается. И спасибо за заботу обо мне – но в России пока ещё французских граждан, тем более, крайне законопослушных, в прокуратуру просто так не тащат. Если бы даже он меня назвал – я не был бы в претензии. Прошу!

Рудольф выдал мне кота. Деньги, извиняясь, два раза перегнал через счётную машинку, которая всегда стоит у него на письменном столе рядом с часами XVIII века и письменным прибором из уральского малахита.

– Ещё раз – благодарю. Вы доставили мне искренне удовольствие беседой. Сердечно рад, надеюсь, мы скоро увидимся.

Разумеется, я понимала, что все эти слова – не более чем вежливый реверанс. Случись Рудольфу давать показания, это неминуемо попало бы в прессу, и вряд ли бы он был признателен Додику за такой пиар. В узких кругах широко известно, что вежливейший Рудольф не прощает причинивших ему неприятности, пусть даже непредумышленно. В лучшем случае, у Додика могло резко сократиться количество клиентов. Ну да теперь всё на этом этапе улажено, можно поздравить Додика с первым успехом и готовить возврат несчастных животных.

 

Телефоны Додика молчали. В магазин звонить было уже бесполезно – поздний вечер, засиделись мы с Рудольфом за приятными беседами. Может, Додик спит? Ладно, позвоню утром. Или зайду к нему в магазин, всё равно собиралась ехать на работу.

Но спать до утра спокойным сном мне было не суждено.

Переключая каналы телевизора, я неожиданно увидела и услышала такое, от чего у меня руки затряслись.

 

Сегодня вечером, около 22 часов, по неизвестной причине выбросился из окна своей квартиры антиквар Давид Папкович. Бригада скорой помощи констатировала, что смерть наступила мгновенно. Что это – убийство, самоубийство или несчастный случай? В квартире никого не было, покойный жил один. На месте работает следственная бригада.

 

Я увидела, как на экране лежащего на носилках Додика – это был именно он! – накрывают белой простынёй и заталкивают в машину скорой помощи. Белый свитер из шёлкового трикотажа от Гальяно, которым Додик так гордился, был порван и в крови. На какой-то момент я даже забыла обо всём, случившемся со мной, и подумала, что надо срочно звонить Денису. Потом вспомнила, что это невозможно. И впервые за много дней не заплакала даже, а просто заревела в голос.

 

А на другой день я поняла, что лежать на диване и тупо смотреть в потолок – занятие более утомительное, чем бег по пересечённой местности. Надо было что-то делать. И не только с оставшимися у меня зелёными зверюгами, но и с собой. Кто знает, чем они опасны, и в них ли дело? Сейчас, как никогда, хотелось, чтобы Денис был рядом. В конце концов, если мне угрожает опасность – а какое-то нехорошее предчувствие было – он просто обязан помочь! Не в родную же милицию обращаться. И что я им скажу? Вот у меня имущество того антиквара, который выпал из окна. Так у меня даже алиби нет. И зачем только я влезла в эту историю с котами?

Когда-то с Хомяком меня познакомил Ромка Стоянов. Конечно, намерения у него были вполне благие – газетке, где я семь лет назад работала главным редактором, требовался серьёзный политический аналитик. Денис же в этом деле не одну собаку съел и был для редакции ценным приобретением. Однако последствия оказались роковыми, как для газетки, так и для моего последнего брака – оба прекратили существование. Но до последнего времени я к Ромке претензий по этому поводу не имела, тем более что он был единственным человеком, который одобрял наш союз.

Решено – звоню Стоянову. Только он может спокойно объяснить Хомяку, что я действительно боюсь за свою жизнь, а не ищу с ним примирения. И что нечестно бросать на произвол судьбы женщину, с которой… Я вытерла слёзы и набрала номер Стоянова. Потом села за компьютер. Надо было основательно порыться в поисках нужной информации.

 

 

 

*   *  *

 

Всю неделю Стоянов работал, как заведённый, осваивая новую должность. Он обзванивал авторов, привлекая их к сотрудничеству с новым журналом то щедрыми посулами, то, что называется, личным обаянием, пыхтел с тупицей-дизайнером над новым макетом, отбирал иллюстрации. Позднее Роман признавался, что и сам не ждал от себя такой прыти. Вчерне номер был уже готов, за исключением главного материала. Его предстояло написать самому, но, чтобы приступить к этому, требовалась самая малость – вдохновение. А им-то как раз и не пахло.

Чтобы начать действовать, требовался хороший пинок. И пинок этот последовал, как чаще всего и случалось, от Алисы.

 

Алиса Бецкая была давняя приятельница Стоянова. И всё благодаря тому обстоятельству, что семь лет назад Роман притащил в газетку, которой она руководила в трудные последефолтные времена, своего друга. Денис Хомяков, к тому времени выслуживший на тайной службе у Отечества чин полковника, ни в коей мере не казался Стоянову подходящим на роль героя романа, а уж тем более, для Алисы, которая в тот момент благополучно состояла в четвёртом браке и плевать хотела на весь мужской род, да и на женский, впрочем, тоже (нормальная позиция для умной и красивой женщины, которая всем обязана себе самой и ни на кого не желает оглядываться).

Вся редакция под началом Алисы Яновны ходила чуть ли не строем, исправно и в срок сдавая нужное количество материалов надлежащего качества, и хором благословляя главного редактора за вполне приличные зарплаты и гонорары, к тому же, выдаваемые вовремя. Впрочем, так же дружно вся редакция обсуждала по курилкам, что второй такой стервы – ищи не найдёшь. Алиса не ругалась, не повышала голоса, но могла беспощадной иронией уничтожить каждого, кого подозревала в бездарности или нежелании трудиться до седьмого пота. Такие вылетали из редакции впереди собственного визга.

Она запросто объясняла маститому журналисту, лауреату и прочая, прочая, что все его предыдущие заслуги на этом поприще – не повод идти в бухгалтерию расписываться в ведомости. Те, кто выжил, считали её блестящим редактором, кто не справился – змеёй подколодной. Поэтому Стоянов, рекомендуя Алисе Хомяка в качестве гениального политического аналитика, рисковал ради друга даже не карьерой, а возможным наихудшим для мужика унижением – оказаться в глазах женщины, которая очень нравится, полным идиотом, и вылететь из её кабинета с унизительным напутствием: «убогих не водить, здесь не богадельня». Тем более что этой сомнительной чести к тому времени удостоились многие желающие пристроить друзей и родственников.

 

В кабинет Алисы Стоянов входил тогда с трепетом, несоразмерным с реальной ситуацией.

– Можно? Вот, Алиса Яновна, мой хороший друг, Денис Анатольевич Хомяков, я вам о нём говорил, прошу любить и жаловать…

Что было дальше – история, достойная отдельного описания. Буквально через несколько дней ответственный секретарь, пришедший утверждать номер, и перед этим, как всегда, хлебнувший для храбрости стопку валерьянки, услышал:

– Да не беспокойте вы меня этими глупостями!

И Бецкая… подписала номер, не глядя. А в её кабинете, поглощая бутерброды с кофе, и не сводя с Алисы взгляда, сидел Хомяк, рассказывая что-то из области, более чем далекой от газетных дел.

Сначала Стоянова на руках носили. Алиса, которая раньше влетала в редакцию, раздавая на ходу указания и штрафные очки, теперь вплывала с совершенно отсутствующим взглядом, секретарши перестали при её появлении вскакивать и лихорадочно изображать бурную деятельность, а все отделы в полной мере познали суть итальянского понятия «сладкое ничегонеделание».

Роман, знавший Хомякова много лет, был совершенно уверен, что полковник интересуется женщинами только по служебной необходимости, а всё свободное от этой службы время посвящает разматыванию клубков шерсти для вязания и просмотру сериалов с мамой. Да и женщины, столкнувшись с мрачным голубым взором Дениса и с его полным нежеланием выступать в роли кавалера, находили, в конце концов, мало привлекательного в здоровенном рыжем мужике, который, к тому же, живёт на государственную зарплату.

То ли Алиса оказалась умнее их, то ли значительно глупее, но события развивались так стремительно, что скоро Стоянова уже называли не благодетелем, а паршивой овцой, погубившей всё невинное стадо. Потому что эта идиллия никак не понравилась ни мужу Алисы, ни хозяину газеты, который, как оказалось, также не был равнодушен к своему главреду. Сначала они договорились о совместных действиях и выступили против Хомяка единым фронтом. Потом рассорились. Редакция же тем временем начала разваливаться. Кончилось всё тем, что Алиса с Хомяком в один прекрасный момент вышли из редакции под ручку, а газета и четвёртый брак Алисы прекратили своё существование.

Единственное, чего добились враги – это длительная командировка Хомяка в такие дали, что и названия-то на карте на трезвую голову не найдёшь. Только он оттуда вернулся уже в генеральском звании, а встречала его… ну, понятно, кто.

 

Для Романа же вся эта оптимистическая трагедия означала хорошее знакомство с Алисой, которая вблизи оказалась не стервой, нагло попирающей род человеческий, а доброй и весёлой подружкой, всегда готовой выслушать в трудный момент и повозиться совместно на кухне, изобретая что-нибудь невероятно вкусное. Надо же кормить рыжее сокровище, рядом с которым она умилительно глупела!

Одно было плохо – большинство друзей Алисы считало Стоянова человеком, разрушившим как перспективный проект – газетка до своего падения показывала удивительный рост популярности! – так и последнюю семью Алисы. Особенно Романа огорчало, что его осуждает лучшая подруга Бецкой – Ника Кротова, чьи женские достоинства упёртого бабника очень даже волновали.

Видимо, в качестве компенсации, Алиса тащила Стоянова во все свои следующие проекты, подбрасывала случайные заработки, но регулярно по старой памяти устраивала дружеские разносы, особенно, когда был повод.